Сезон дождей

Евсей Наумович достал из кармана халата полшекеля.

Море встретило его предостерегающим рычанием, словно большой пес из конуры. Морю не нужны подачки, оно не станет унижаться и ластиться из-за каких-то пятидесяти агарот, пусть Евсей Наумович все крепко взвесит.

Да ладно тебе, подумал Евсей Наумович, пытаясь удержать ступней убегающую назад воду. Вроде, не очень холодная, а если зайти чуть подальше, то наступит температурный баланс и перестанет ощущаться холод. Надо зайти, где вода по колено, и швырнуть монетку, тогда будет гарантия, что волна не выбросит монетку на берег. По ритуалу, надо повернуться спиной к морю и зашвырнуть монету через левое плечо, иначе все напрасно – примета не сработает. А Евсей Наумович задумал еще раз побывать в этих местах. Но уже не туристом, а приехать, скажем, на месяц, повидать знакомых, ведь в этой стране много знакомых и даже бывших друзей. Он так скоропалительно купил горящую путевку, что не успел выяснить их адреса, телефоны.

Преодолевая силу движения воды, Евсей Наумович сделал еще шажок, и еще. Море дышало, вздымая воду от коленей до середины бедра, а песок дна, точно живой, разъезжался под ногами. Ну, достаточно! Дальше идти небезопасно. Евсей Наумович повернулся спиной к морю, размахнулся и широким движением занес руку за левое плечо.

И в следующее мгновение сильная вода оторвала ступни его ног от донного песка и приподняла тело чуть ли не на высоту роста. Ощущение собственного веса пропало и, когда оно вернулось, Евсей Наумович с изумлением увидел себя унесенным в море откатной волной на довольно значительное расстояние. Этого еще не хватало, мелькнуло в голове Евсея Наумовича. «Идиот! – выкрикнул Евсей Наумович в голос. – Не знаешь, что такое море? Жил в детстве у моря и не знаешь?» Он не чувствовал холода, его сознание, скованное опасностью, пока атрофировало ощущение температуры. В панике Евсей Наумович сделал несколько лихорадочных движений, точно не пловец, а купальщик. А ведь он был когда-то неплохим пловцом, но страх сковал его. Следующая волна приподняла его барахтающееся тело. С высоты волны он увидел пустынный пляж, гостиничный комплекс и за ним холмы Кармеля с белыми домиками. Спокойно, спокойно, уговаривал себя Евсей Наумович, но тело перестало его слушаться. А главное, во все члены проникла свинцовая усталость, ведь он был далеко не молодым человеком. Евсей Наумович перевернулся на спину. В таком положении когда-то он мог лежать сколько угодно, сохраняя силы. Но очередная волна накрыла его тяжестью, притопив в глубину. Отчаянно барахтаясь, он вынырнул на поверхность и вновь оказался на гребне волны, нисколько не продвинувшись к берегу. Он отметил это механически, по положению скалы. Неужели я тону, подумал Евсей Наумович с каким-то отстранением, точно не о себе.

– Борис! – крикнул он цепенея. – Где ты, ебаный метельщик? Борис!!!

Каким-то рваным взором он выхватывал куски безлюдного пляжа. Да если бы и был метельщик, вряд ли б он заметил человека в круговерти разъяренного моря. А если б и заметил, что он смог бы сделать один, без спасателей, да еще с таким животом – сука-метельщик. Опускаясь вместе с волной, Евсей Наумович лихорадочно вытягивал себя в струнку, вытягивал ноги, вытягивал ступни в отчаянной балетной позиции, пытаясь хотя бы кончиками пальцев коснуться дна. Но вода вновь вздымала его вверх, играючи, словно щепку. Тону, беззвучно кричал он. И так нелепо, глупо, не закончив свои дела. При этом, самое удивительное, – в мыслях билось сознание о том, сколько неприятностей он этим доставит всей группе, гиду Шимону Бен-Зееву.

– Я же писал тебе записку, – вяло выговаривал Евсей Наумович, окончательно теряя силы. – Какой же ты Бог, если допускаешь это. Я же писал тебе записку, я же просил тебя, пусть не о сохранения жизни своей, пусть о другом, но я же просил тебя.

Упругая вода, при каждом гребке, выламывала вялые коченеющие пальцы. Руки и ноги уже сковывал холод, движения становились тяжелыми и редкими. Надо бы еще раз лечь на спину, билось в его сознании, но тело уже не подчинялось в тупой, рабской покорности ожидая конца. В памяти молнией проскочили образы близких людей, но он не мог назвать их имен – ни покойной жены, ни сына, ни родителей. Какая-то дыра. Но самое необъяснимое: он четко увидел памятью морду сенбернара и Аркашу-муравьеда, соседа по дому. Единственное, что он ощущал, это горький вкус воды, заполнившей рот и гортань. Он ждал последнюю волну с диким желанием отдыха.

И волна пришла. В радостном реве приподняла его над морем. Евсей Наумович закрыл глаза, не в силах шевельнуть даже пальцем рук, стиснутая грудь не принимала и клочка воздуха, он был бесчувственен, точно бревно, что море выбрасывало на берег.

И, через секунду, продержав на высоте, словно высматривая место, куда удобней зашвырнуть, волна бросила его в какую-то яму. Евсей Наумович всем телом ударился о твердый песок, о какую-то плешь, что на мгновение образовалась по непонятным законам среди бушующего моря. Вероятно, так разверзлась вода перед бегущими из египетского плена, чтобы перепустив их, сомкнуться перед войском фараона. И самое странное – то было место, откуда море унесло его в свою стихию. Или Евсею Наумовичу это показалось?

Воя, сквозь стиснутые холодом зубы, Евсей Наумович с сумасшедшим упорством, на карачках, гонимый страхом ожидания следующего удара волны пополз к берегу, точно краб. А добравшись, распростерся, не в силах открыть глаза.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Это ж надо так впихнуть.

Евсей Наумович пытался вытащить из почтового ящика пакет. Нормальным путем этого сделать не удавалось – он во что-то упирался. Да еще чемодан привалился к ноге. Евсей Наумович специально так поставил чемодан, чтобы вытащить по-быстрому торчащий из ящика пакет. Да вот по-быстрому как-то не удавалось.

Желание поскорее попасть в свою квартиру усиливало раздражение, и Евсей Наумович в нетерпении растеребил в клочья часть газетной обертки. И, вконец разозлившись, он силой согнул пакет и таким, деформированным, вытащил его из ящика. Сунул под мышку, ухватил ручку чемодана и направился к лифту.

Дни отсутствия – пребывание в Америке и поездка в Израиль – слились в общий долгий путь домой, особенно желанный при мысли о том, что могло случиться вчера на безлюдном пляже Дов-Кармель.

Стоялый воздух пахнул теплом надежного прибежища. Казалось, сейчас из глубины квартиры он услышит голоса близких. И от этой мысли на мгновение у него перехватило дыхание. Состояние заторможенности в самолете, где он все еще не мог отойти от шока, отпустило его. Поначалу его поведение озадачило туристов, но вскоре молодые люди перестали обращать внимание на угрюмого деда. Распрощавшись с группой в аэропорту, Евсей Наумович так никому и не рассказал, что приключилось с ним на безлюдном пляже Дов Кармель.

Едва он вошел в прихожую и скинул облепленные снегом туфли, как раздался телефонный звонок. Бросив пакет на подоконник, Евсей Наумович, в теплой куртке и носках, поспешил в кабинет.

Металлический голос автоинформатора потребовал погасить задолжность за телефонные переговоры в десятидневный срок.

Евсей Наумович чертыхнулся и бросил трубку. Он ждал другого звонка. Нащупал вслепую спинку кресла, придвинул его к письменному столу и сел. С книжных шкафов в каком-то ожидании зрителями смотрели корешки множества книг. Словно Евсей Наумович – артист на сцене, забывший свою роль. А места, где когда-то стояли раритетные издания, казались пустой царской ложей. Однако эта пустота уже не вызывала той острой тоски, что охватывала его до поездки в Землю Обетованную. Возможно оттого, что еще не прошло и суток с тех пор, как он был близок к тому, чтобы потерять все: и эту лампу с зеленым беретом, и пресс-папье с бронзовым Зевсом, и письменный прибор с серебряными колпачками над литыми чернильницами, помнивший еще букву «Ъ», и множество милых сердцу вещиц. Например, старую пишущую машинку, на которой он отстукивал первые рассказы, так и не увидевшие читателя. Но позднее напечатанные на машинке очерки и статьи сделали его имя известным в городе. Настенные фотографии родных людей: сына, покойной жены, два портрета – отца и матери. При этом, повернувшись в профиль, родители смотрели в разные стороны. Евсей Наумович давно собирался поменять их местами, чтобы родители смотрели друг на друга.