Рипсимиянки

– Глупый! Глупый! Глупый! – сокрушался он. – Какой же ты подлый! Какая низость! Отдать императору дочь во спасение собственной жизни? Да это верх эгоизма и цинизма! Но у меня не было выбора! Он убил бы и меня, и мою жену! Что я должен был сделать? Что? – консул неожиданно крикнул во весь голос. Прохожие оборачивались, вытаращив глаза на консула, как на сумасшедшего.

***

Отец Рипсимии не находил себе места: в каждой минуте своего сна он умирал, но поутру просыпался снова от собственного голоса разбитым и потрёпанным. Казалось, что его лицо уже не из этого мира, таким оно стало мрачным с глубокими морщинами, седые волосы вмиг превратили его в старца. Он всматривался в глаза Агапии, как в зеркало, и боль колола его сердце тысячами игл – самая красивая женщина, которую он любил и которая так и не смогла его полюбить, иссушена временем, горем. Была бы его воля, он бросился бы к ногам жены и дочери и, целуя их, просил бы прощения.

Искал ли он дочь?

Когда Агапия показала ему прощальные слова дочери, он был вне себя от ярости: горстка земли, камень, пыль, лист – консул исследовал каждый клочок Рима, раздавал монеты бродягам, лишь бы те вспомнили, видели ли они одиноко идущую девушку.

– Где тебя найти, моя небесная сила? Боги, почему вы молчите?

Но боги не отзывались.

***

Диоклетиан бродил в тени эвкалиптовых деревьев, укутавшись в белые одежды. Император любил этот цвет, подчёркивающий его фарфоровое лицо. Душный день утомлял, и правитель Рима решил спрятаться от горячего воздуха в деревьях, там царила приятная прохлада и тень. Солнце сюда не пробиралось.

– У тебя есть время, Юпитер? – голос Максимилиана затерялся между ветвей.

– У меня всё есть: власть, монеты, силы, нервы и даже время. Только когда я иду на войну или наслаждаюсь женщиной – у меня его мало, а когда гуляю в одиночестве в саду или пихтовой аллее – много. Что случилось, Геркулес, хочешь отнять его у меня? – рассмеялся император.

– У меня есть вести, Юпитер, и они мало осчастливят тебя. Бессмысленны наши поиски! Знаешь, сколько в Риме, Тибуре, Помпее и даже в Тускуле красивых девушек? Считать – не сосчитать! Мы ищем пустоту, друг!

– Ну, может, ты и ищешь пустоту, а я сумел поговорить с родителями девушки и много чего разузнать. Рипсимия, худая с карими, слегка желтоватыми, как песок, глазами и тонкой талией – её отец сказал мне, что стан красавицы можно охватить двумя руками. Да, ещё забыл! Волосы! Блестящие и аккуратно уложенные – она делит их на две части и завивает в виде змей. Волосы длинные тёмные, ближе к земляному цвету.

– Кажется мне, верный друг, что у нас будет великий пир! С рядом твоих реформ Рим просто расцвёл! А просвет в поисках твоей любви – это и правда грандиозный успех! Объединим эти великие победы в единый праздник! – Максимилиан хохотал, а затем его смех подхватил и Диоклетиан.

…От тяжёлого дыхания людей императора становилось душнее в Риме: легионеры расхаживали по городу и его округам, размахивали пышными гребнями, расползались по земле, словно муравьи. В их руках – меч, которым они открывали двери чужих домов, заглядывали в спальни дев, допрашивали каждую и разочарованно уходили ни с чем. Здесь не было похитительницы сердца императора.

– Ты Рипсимия? – фырчали воины Диоклетиана и подходили к одной, другой, третьей девушке, но те лишь округляли глаза от испуга.

Армия шла дорогами, минуя голые поля, пушистые заросли кустарников. В попытках отыскать пропавшую воины заходили в дома, охотно проводили ночь с хозяйками инсул или их дочерями, а с наступлением рассвета отправлялись в путь – они не могли вернуться к императору с пустыми руками.

ГЛАВА 6. СПАСАЯ ОДНУ ЖИЗНЬ – СПАСАЕШЬ ВСЕХ НА ЭТОЙ ЗЕМЛЕ

Небо висело над головой, запачканное безобразными тучами, и лишь над куполами монастыря Святого Павла светило солнце – яркое, весёлое, греющее. Рипсимия занималась цветами: там, где куст роз разрастался и уже походил на бесформенный шар, она аккуратно срезала лишние стебли, увядшие бутоны она также убирала с куста, боясь краем ножа затронуть шипы. Послушнице нравилось ухаживать и наблюдать за цветами, ей казалось, что эти божественные творения созданы нежными и сильными одновременно.

– Как это может быть? Ты касаешься кончиками пальцев тончайших и мягких лепестков, чувствуешь аромат роз, очаровываешься только их видом, но стоит дотронуться до стебля – роза тебя ранит, на коже проступят капли крови… – пролепетала Рипсимия.

– Так и с любовью к человеку, дитя моё. Когда ты бережно, как к розе, относишься к ближнему своему, боишься ранить его острым как нож словом, пока ты ухаживаешь за ним и приходишь к нему с благими намерениями – он не обидит, не укорит, не предаст, будет отдавать тебе всё самое прекрасное, что есть внутри него. Но стоит тебе обратиться к человеку силой, нарушить его существование, влезть в его мир – он выпустит шипы, будет защищать себя, давать отпор, воевать, – Гаяния подошла к Рипсимии и завела с ней разговор. – Иногда розы ранят, так ведь?

– Да, матушка, но на розы невозможно гневаться, они ведь прекрасны!

– А человеку вовсе не нужно гневаться, даже на розы, – Гаяния присела на скамью. – Хочешь, поведаю тебе одну мудрость?

– Да, матушка.

– Жили когда-то два брата – Каин и Авель. И были они дружны, и любили друг друга, и помогали друг другу. Но однажды проник в сердце Каина гнев – сильный, безудержный, затуманивающий ум. И убил своего брата Каин посреди поля, и оставил он мёртвого Авеля. Гнев не просто рассорил братьев, он заставил человека совершить грех – отнять жизнь, данную Богом.

– Какой ужас! – Рипсимия крикнула, но тут же прикрыла уста ладонью. – Матушка, что же делать нам, людям, на этой земле, как бороться с гневом?

– Не дать беспричинному гневу поглотить тебя. Мы все несовершенны, Господь создал нас такими, но все мы должны стремиться к чистоте, к добру и красоте, заботиться о душе так, как сейчас ты заботишься о цветах.

Гаяния была восхищена тем, как всё вокруг преобразилось: за цветами Рипсимия ухаживала безукоризненно; земля вокруг цветов была рыхлой, живой, свежей; опавшая листва и горный мусор лежали холмами возле каждого куста.

– Розы ждали тебя, – Гаяния обратилась к трудолюбивой послушнице. – Нам всегда казалось, что им забота не нужна, они росли сами по себе, не требовали внимания, опеки, любви. Видимо, мы ошиблись – любовь нужна каждому как воздух. Когда-то один человек сказал мне, что наша вера в Бога и сам Бог умрёт в тот час, когда умрём все мы – верующие в Единого Господа нашего. Этот человек сыпал мне проклятия в лицо, кричал, в кого же христиане дальше будут верить после Бога и кому они будут нужны.

Гаяния жестом пригласила Рипсимию присесть и поговорить с ней, отдохнуть на скамье, поведать о дне сегодняшнем и грядущем.

– И что же ты ответила на его слова, матушка?

– Мне не осталось ничего, как простить его и покинуть ту землю, где он живёт. Земля, как и небо, большая, её хватит на всех, каждому на ней уготовано место: и верующему, и нет, и доброму, и сердитому, и скупому, и щедрому.

Слова Гаянии становились всё тише и тише, и Рипсимия уже отчасти не слышала, что говорит настоятельница – её голос перебивал громкий звук: звенел металл, под ногами всё дрожало, будто тысячи лошадиных копыт пронеслись по земле. Звук приближался, пугая всё живое вокруг каменных стен Дома Божьего. Само зло, казалось, решило посетить обитель: сильные кулаки били в деревянную браму, но она отважно терпела, крича: «Буду держаться до последнего!»

– Пришли… – только и выговорила настоятельница монастыря Святого Павла.

Рипсимия схватила руку Гаянии, крепко сжимая её пальцы.

– Матушка… – прошептала девушка.

Что-то внутри обжигало Рипсимию: оно тянулось от живота, задерживалось где-то около солнечного сплетения, затем быстро поднималось к горлу и больно резало, раздирало, жгло его; ступни отяжелели, словно их опутали цепями, приросли к земле, голени и икры дрожали, тряслись, каждая мышца нервно сокращалась, словно от конвульсий; в глазах стало темнеть – так бежавшая из Рима красавица стояла лицом к лицу со смертью.