Рипсимиянки

– Не знаю. Время покажет. Пока мой гнев не настолько велик, чтобы причинить ей что-либо дурное, я даже поражён её хитростью и проворностью – моя Приска не такая смышлёная, она чересчур честная и приземлённая, когда-то это подкупило меня сильно.

– А теперь жаждешь противоположного? – расхохотался Максимилиан, уплетая за обе щеки виноград. – Ох уж эти императоры – такие непостоянные.

– Мне показалось или я приказал тебе выслать за ней легионеров? – раздражённо поинтересовался Диоклетиан у своего друга. – К тому же у тебя зреют восстания на западе, ты знаешь? Лежишь ты здесь, лакомишься, а в Медиолане граждане из-под контроля выходят. Наведи порядок!

Максимилиан нехотя встал из-за апоклинтра и направился к выходу, заниматься правительственными делами он не любил, впрочем, как и исполнять волю близкого друга. Геркулес – а именно так называл себя Максимилиан – не имел никакого образования и ремесла от роду, но в кругу легионеров его считали толковым воином и талантливым управленцем; если Диоклетиан долго обдумывал дальнейший ход, а уже потом приступал к осуществлению плана, то Максимилиан сначала делал, а позже анализировал своё поведение. Талант к переговорам, дар убеждения и умение заговорить зубы передалось ему от родителей, которые держали лавку в Паннонии, торгуя всем, чем только можно торговать. С детства Максимилиан не отличался особым умом, над ним часто подшучивали сверстники, называя его тупоумным. Вне себя от ярости и досады, гнева и обиды на других принял он решение вступить в ряды армии, познакомившись там с Диоклетианом. И пусть Геркулес не был умён, но в военном деле он зарекомендовал себя отчаянным и верным воином, смело идущим на противника: беспощадно и быстро он разгромил войско разбойников-багаудов, очистив римские земли от коварных, жадных врагов. Но есть и обратная сторона медали: Геркулес, так же как и Диоклетиан, ненавидел христиан и в своих владениях жестоко пресекал любые проявления другого мнения касаемо веры. Бедных людей убивали, а для богатых и влиятельных римлян была уготована другая судьба – их лишали всех материальных благ и выгоняли за пределы Рима. Максимилиан некоторое время отговаривал императора от женитьбы на христианке, более того, он толкал Диоклетиана на убийство невесты, ведь её кровь грязна, а разум затуманен магией. Но Диоклетиан, схватившись за меч, от ярости едва не заколол друга за эти слова. Друг извинился – страх быстрой и неминуемой кончины заставил его выдавить из себя: «Прости, Диокл». Но в глубине его души зрела надежда убить Приску, чтобы она не препятствовала священному союзу и дружбе двух богов – Юпитера и Геркулеса.

– Кто же ты такая? – Диоклетиан ходил из угла в угол в размышлениях о неизвестной девушке, его съедал интерес в тандеме со злостью. Женщины сами к нему слетались, как бабочки на яркий свет, ему не стоило ничего заполучить сердце даже самой строптивой красавицы, но здесь всё по-другому. – Если ты не достанешься мне, тогда не достанешься никому. Я возьму тебя рано или поздно.

Диоклетиан обратился к своим стражам, отдал приказ разыскать и привести, добровольно или силой, личного лекаря префекта и консула. Единственный способ разузнать, как выглядит беглянка и где она может скрываться, – это схватить её родителей и заставить их говорить.

Небо становилось всё чернее. Зрела буря. Император всегда страдал от жуткой и назойливой, как муха, мигрени, он не любил, когда тучи сгоняются в серое пятно, затягивающее небо, и ветер поднимается такой, как перед войной, – порывистый и леденящий кровь. Диоклетиан всегда считал себя богом, властным и непобедимым, – он воспитывал в себе чувства долга, ответственности, бесстрашия и отваги, но здесь и сейчас за несколько часов до проливного ливня он чувствовал себя человеком – беспомощным и неумелым. Холодный компресс из винного уксуса лишь слегка притуплял боль в висках, а всё то, что рекомендовали лучшие лекари и жрецы, помогало на какое-то время, но боль возвращалась. Императору не хотелось ни пить, ни есть, только лежать в тишине и ни о чем не думать. Когда дождь начинался – правитель чувствовал необычайное облегчение, прилив сил и снова оживал.

– Слышала, ты разыскиваешь консула и его жену? Зачем? Что-то серьёзное? – Приска вошла в опочивальню Диоклетиана. – Там дождь проливной, кажется, ещё немного и зальёт пол-Рима.

– Приска, ты когда-нибудь желала того, чего никогда не видела? И не хочешь, чтобы оно досталось кому-то другому?

– Но ведь это бессмысленно, любовь моя! Бессмысленно и глупо, – рассмеялась Приска.

– Тебе кажется глупым всё, что не касается тебя, Приска. Ты что-то хотела? У меня люто болит голова – или говори, зачем пришла, или не беспокой меня, прошу. Сегодня я ни сам себе, ни тебе не принадлежу.

– Зачем тебе нужен консул и его жена, ты мне скажешь это или нет? Думаешь, они христиане, да? Хочешь и их стереть с лица земли?

– Нет, они не христиане. Мне нужна их дочь. И отвечу преждевременно на твой вопрос: она нужна мне для дипломатии, хочу преподнести её в качестве подарка при скреплении союза. Говорят, она красива, а мне это на руку, красивые женщины на вес золота, жена, а если она ещё и не знала никогда мужчин – это находка для нас.

– Но она бежала, Юпитер! Где ты её собираешься искать? Она может укрываться где угодно, а может, она и вовсе мертва? Она же совсем ещё юна и от Агапии даже шагу не делала в чужую сторону!

– Откуда тебе ведомо имя врачевателя моего префекта и откуда ты знаешь подробности? – император молниеносно вскочил со своего ложа и уже в один момент стоял рядом с супругой. – Ты многое знаешь из жизни Агапии и её дочери?

– Ты хотел бы её дочь только как подарок для других или для себя тоже? Я же знаю, как любишь ты божественные радости, Юпитер!

– Она мне интересна, я бы хотел увидеть её и попробовать, думаю, она прекрасна и могла бы быть мне второй женой, если я в ней разочаруюсь, тогда либо продам, либо избавлюсь от неё, пусть бежит дальше куда глаза глядят.

– То есть ты хочешь сказать, что при живой супруге ты хочешь ещё одну? Я не позволю занимать наше супружеское ложе другой! Есть я – и никого больше!

– Ты знаешь ещё что-то об этой девушке? Она правда так красива, как о ней говорят? Как она выглядит?

– Да, – улыбнулась Приска, – она очень красива, и твои мужи наверняка свернули бы себе шею, глядя на неё, и ты, кстати, тоже! – Приска заливалась громким смехом, нервируя этим утомлённого болью Диоклетиана. – У неё шикарные блестящие длинные волосы, думаю, дело здесь не в оливковом масле – у неё хорошие родовые корни и красота передалась по наследству. Знаешь, я чаще всего провожу время с её матерью, она помогает мне в моей женской болезни, а вот дочь я видела всего пару раз, красивая, ничего сказать не могу.

– Мне солгали, что у неё отвратительное лицо и ноги?

– Абсолютная ложь. Оставлю тебя одного, может, ты к утру передумаешь и оставишь в покое новую пассию, Юпитер. Я всё-таки отдаю тебе больше своей любви, чем ты думаешь, и к тому же – нельзя кого-то заставить любить. Как женщина тебе говорю.

– Сейчас мне нужны её родители, только от них я смогу получить её портрет, Приска, только родители смогут описать своего ребёнка! Когда они расскажут мне в подробностях, как она выглядит и где она может скрываться, – упростятся поиски. Сейчас её ищут, как иглу в Ниле, и сомневаюсь, что найдут.

Приска покинула супруга, оставив его наедине с мыслями: он воображал, как ему приводят её, необычную красавицу с острым, как восточные специи, характером.

***

Утренняя прохлада с ароматом роз наполнили комнату Рипсимии, словно сговорились оттянуть её первое пробуждение в стенах монастыря.

– Сестра, проснись, время молитвы, – к плечу Рипсимии притронулась Мания. – Поспишь немного позже, пойдём же, негоже матушку в первый день твоего послушания расстраивать. Идём скорее!

Рипсимия проснулась необыкновенно легко и быстро, в ногах не осталось и следа усталости от долгой дороги, тревожные сны и видения больше не преследовали, и она была от этого счастлива – всё самое страшное осталось позади. Мания схватила руку Рипсимии, и девушки побежали на утреннюю молитву – до её начала остались считанные минуты.