Страница 8 из 13
IV
ПУТЕШЕСТВИЕ
Что он должен был им сказать? «Здравствуйте, мамочка и папочка»? «А вот и я»? «За последний год я сильно изменилась, но вы не обращайте внимания»?
Он позвонил. По ту сторону засуетились, удивленно зашаркали. Кто-то покорно поволочил тапочки к двери. Наконец шарканье стихло. Желтый дверной глазок напряженно почернел, заполнился недоверчивой темнотой человеческого зрачка.
Он громко сказал, глядя в эту черную точку:
– Добрый день. Я – друг вашей дочери, Маши. Я от Маши.
Неприятное отрывистое эхо разнеслось по лестничной клетке. Маши… Маши… аши…
С той стороны что-то царапнулось о стену, глухо звякнуло, и дверь приоткрылась настолько, насколько позволяла цепочка. Некоторое время отец молча изучал его через образовавшуюся щель. Потом отвернулся и неуверенно крикнул:
– Лиза, пойди сюда, тут какой-то человек…
– Что за человек? – без интереса откликнулась мать откуда-то из глубины квартиры.
– Не знаю, – отозвался отец.
– Что значит: не знаешь? Насчет страховых полисов, что ли?
– Нет, – ответил отец. – Он говорит: от Маши.
Лоснящееся от крема и пота лицо матери показалось в дверном проеме. Она смотрела немного испуганно:
– Вы кто?
– Здравствуйте, я Машин друг. Приятель. Дело в том, что Маша сказала мне… Я тут проездом, понимаете? Мы сначала были вместе с Машей в командировке в Париже, а потом она улетела домой, в Москву… А у меня еще здесь, в Германии, дела… Понимаете?
Понимаете? …нимаете? …маете?..
Отец и мать настороженно молчали.
– Ну так вот, и она, Маша, сказала мне, что я мог бы у вас остановиться… на денек. Она ведь вам звонила, предупреждала, правда?
– Никто нам не звонил, – ответила мать ровным, слегка металлическим голосом.
Кудэр помнил, знал этот металл: он всегда появлялся, когда она волновалась.
– Да? Ну, значит она не успела… Или забыла… Я могу войти?
– Кто вы? – снова спросила мать так звонко, что Кудэр вздрогнул и почувствовал во рту кислый вкус железяки.
Полагал ли он, что они узнают его и таким? Конечно, нет. Надеялся ли, что, даже не узнав, почувствуют в нем свое, родное, примут без колебаний, напоят чаем с бананом и сникерсом? Конечно, надеялся. Да что там надеялся, рассчитывал на это. Поэтому даже не счел нужным подготовить какие-то мало-мальски вразумительные объяснения своего появления. Своего существования.
– Как вас зовут? – спросила мать.
Потом повернулась к отцу и громким прерывистым шепотом заговорила с ним. На лестничную клетку просачивались с шипением отдельные слова.
Откуда… кажется… весь в грязи… странно пахнет… откуда… может знать Машу… не может… таких знакомых… что-то не то… звонить в полицию… или что-то с ней сделал… плохое предчувствие… что-то… плохое предчувствие… мое сердце… чувствует…
– Меня зовут Антон.
– Мы никаких Антонов не знаем, – сказала мать. – У Маши нет таких знакомых.
Впервые за много лет ему остро, пронзительно-остро захотелось обнять маму – и чтобы она его обняла.
– Может, давай позвоним ей в Москву? – дрожащим от волнения голосом предложил отец, – спросим, что да как.
– Конечно, давай позвоним. Тем более мы уже давно не звонили, – жизнерадостным алюминием откликнулась мать.
Кудэр подумал, что они похожи на школьников, очень неумело разыгрывающих дурацкую сценку из новогоднего спектакля.
– Дома не берет трубку, – спустя пару минут сообщила мать. – А мобильный телефон отключен.
– Можно мне войти? – снова спросил Кудэр и почувствовал, что надвигается очередной приступ кашля.
– Нет, нельзя, – твердо сказала мать.
– Уходите, – сказал отец.
– Ну пожалуйста! – почти крикнул Кудэр и тут же согнулся пополам и начал кашлять – громко, безнадежно, остервенело.
Каждый хриплый вдох, каждый отвратительный выдох дробился и умножался кафельным эхом лестницы.
Сквозь едкую пленку слез, налипшую на глаза, он снова взглянул в лицо матери – чужое, расплывающееся, меняющее свои очертания в полосе уютного электрического света.
– Лиза, закрой дверь, он наверное, заразный, – сказал ей отец.
Кудэр увидел, что светлый промежуток, связывающий его, корчащегося на лестничной клетке, и родителей, шепчущихся там, внутри, сокращается, сокращается, становится уже. Мать медленно закрывала дверь.
Откуда-то извне, незнакомая, сумасшедшая, пришла ярость. Кудэр бросился к ним, грязными, липкими от пива пальцами вцепился в дверь, резко рванул ее на себя. Неуверенно брякнула натянутая цепочка. Кудэр просунул руку внутрь и стал быстро-быстро теребить эту цепочку, дергать из стороны в сторону, пытаясь отстегнуть.
– Впустите меня! Немедленно впустите меня! – хрипел он. – Дайте мне поесть! Вы должны меня накормить! Вы должны меня узнать! Вы не можете меня прогнать! Вот так вот взять и прогнать!
Прогнать …рогнать …огнать…
– Он сумасшедший! – взвизгнула мать. – Полицию! Яша, звони срочно в полицию!
– Сейчас-сейчас, – спокойно ответил отец, – вот только… поправлю тут кое-что… дверку закрою…
Боль – мгновенная, непонятная, настолько сильная, что даже как будто ненастоящая и чужая, – заполнила руку Кудэра, резкими холодными волнами отдалась в голове, в груди, в позвоночнике. Казалось, что его пальцы воткнули, точно в зимнюю варежку, в огромную глыбу льда.
Он завыл, отпустил дверную цепочку и отдернул руку. Она была ярко-красная, с белыми островками вздувшейся кожи. От нее остро пахло мясным бульоном.
– Кипяточком… из чайничка… – услышал он точно во сне деловитый голос отца, прежде чем дверь перед ним захлопнулась.
Пока приезжала и уезжала полицейская машина, он отсиделся в кустах рядом с детской площадкой.
… – Погоди, Гретель, вот скоро луна взойдет, мы и отыщем дорогу по хлебным крошкам.
Когда взошла луна, отправились они искать дорогу. Искали ее, искали, но так и не нашли. Тысячи птиц летают в лесу и в поле – и они все их поклевали…
На следующий день, ближе к вечеру, он вернулся туда.
Кусты были очень удобные. Без листвы, но густые и ветвистые, они образовывали прекрасное укрытие. И при этом позволяли хорошо видеть подъезд.
На всякий случай Кудэр пришел немного раньше. Отец обычно выходил в супермаркет около пяти, так что оставалось еще минут двадцать в запасе. В прошлом году, когда он… нет, когда она приезжала к родителям в гости, старик ходил туда каждый день. За сникерса-ми, ну и просто прогуляться. Кудэр надеялся, что за это время привычки отца не изменились.
Он посмотрел на свою руку. Белые пузыри отслоившейся кожи полопались и обмякли, образовав неровные скукоженные воронки. Через дырочки в этих воронках виднелись маленькие островки нежно-розового, поросячьего. Дотрагиваться до руки он не мог. Даже прикосновение к ней воздуха – легкие порывы ветра – были болезненными.
Возможно, ее нужно было обмотать чем-то. Стерильным. И уж точно чем-то намазать. Каким-нибудь специальным кремом от ожогов.
Сегодня. Сегодня у него наверняка появятся деньги, и он сделает все как полагается. Приведет себя в порядок.
Хлопнула дверь в подъезд. Кудэр вздрогнул и посмотрел в просвет между ветками.
Отец вышел из дома и неторопливо зашагал по направлению к магазину. Выбравшись из укрытия, Кудэр пошел следом.
Отец очень любил прогулки. Он полюбил их двадцать лет назад – после того, как почти год ему пришлось провести в инвалидной каталке.
После того, как врач с дежурным, протертым до дыр сочувствием сказал ему, что он, вероятно, уже никогда не будет ходить. После того, как жена металлическим голосом сказала ему, что останется с ним, что бы ни случилось. И что она все простила.
Все простила…
Продолжая следовать за отцом, Кудэр слегка замедлил шаг, извлек из кармана недокуренный бычок, чиркнул спичкой. Сдержав кашель, глубоко, до тошноты затянулся, впуская в себя далекие, теперь уже не свои, чужие воспоминания – едкие и бесформенные, как дым…