Покой

Обе мертвы, мертвее не бывает. И ни одна их них не подходит по описанию.

– Ну как? – вопрошает приближающийся Кэмел: для верности он обшарил и мою половину маршрутки – до чего надёжный парень, аж умиляет.

Отрицательно киваю головой и встаю. Он присаживается, проверяет, и тоже встаёт. Так и торчим вдвоём над всем этим, растерянные.

Удивительно. Пророчество вроде как сбылось, но результата нет.

Разочарование сменяется смирением. На то оно и пророчество – машины сотнями бьются в мире каждый день. Некоторые – пока нет без солнца, рядом с остановками и поворотами. Некоторые из них, видимо, одновременно, но в разных местах.

Ё-на не говорила, что машина упадёт сверху. Вот, наверное, в чём дело.

– Пойдем, – Камэл кивает в темноту под эстакаду: наверху могут остановиться машины, люди могут нас увидеть. – За нами уже выехали.

Мы не успеваем сделать и двух шагов: от хруста стекла за спиной меня прошибает холодный пот.

Остолбенев от ужаса, малодушничаю оглянуться.

– … твою мать!.. – выдыхает обернувшийся Кэмел. Убеждаюсь, что боялся не зря.

Охота продолжается. Каждый волос на моём теле встаёт дыбом, желудок скручивает от превкушения. Оглядываюсь.

Мёртвая девчонка – та, что вылетела через лобовик, с пробитой головой – неловко поднимается на ноги, придерживая искалеченную левую руку. Шапка упала, волосы всклокочены, куртка сбилась на бок, на джинсах отцветают темные пятна в местах порезов. Лицо абсолютно непроницаемо, взгляд расфокусирован. Покачиваясь, едва на ногах держится.

Клянусь богом, я бы думал, что она жива, если бы привкус гнили во рту не был таким нестерпимым.

Хруст стекла под её трясущимися ногами, облачка её дыхания, растворяющиеся в дымке, мерный стук капель крови об асфальт прогоняют по мне табун мурашек размером с кулак. Меня мелко знобит, но уже от холода, а от восторга и напряжения. Нижнюю челюсть сводит, рот наполняется горячей слюной. Внутренности стягивает узлом.

За её спиной приближающаяся к нам машина взрезает висящую в воздухе дымку фарами: и мне в память врезается изломанный силуэт, стоящий посреди божьего света и вспыхнувшего на миг созвездия разбитого стекла. Растрепанные волосы загораются золотым нимбом вокруг её головы.

В эту долю секунды благоговение стягивает меня от макушки до пят и тут же исторгается прочь на асфальт вчерашним ужином.

Пока я блюю и благоговею, Кэмел в три шага подскакивает к ней, забрасывает потенциал на плечо, наплевав на все внутренние и внешние повреждения, и несётся под эстакаду, в темноту.

– Шевелись! – шипит он, пробегая мимо меня, и по его тону я понимаю, что Камэл тоже в ужасе.

Вытирая губы рукавом, на негнущихся ногах неловко ковыляю за ними.

Неужели правда? Неужели нам действительно повезло? Вот так легко, во второй день охоты? Вот эта девочка и есть объект потенциала?

Простенькие джинсы, обычная курточка. Тряпичный рюкзачок, свесившись, бьет её по затылку в такт бегу Кэмела. «Ну, затылок у нее не был разбит… – проносится в моей голове. – Не пострадает, наверное».

В голове не укладывается: вылетела через лобовое стекло, упала с высоты на асфальт, пробила голову. Но та, которую я – с моим-то потенциалом! – ощущаю мёртвой, поднялась на ноги, дышала, и сердце в ней билось.

Я думал, что из мёртвых не возвращаются.

Шок и ужас, сперва меня стреножившие, сменяются эйфорией. Сплёвываю и кислятину, и кровь, и гниль – потому что не отрываю взгляда от удаляющегося Камела с его добычей – и ковыляю за ними. Экстаз от происходящего возвращается и переполняет меня до краёв: ноги перестают заплетаться, ещё через пару шагов я подбираю упавший с девчонки шарф и припускаю за ними во всю прыть.

Хорошо, что со мной Камэл. Я бы её ни за что не унёс.

Камэл

На каталку её перекладывали как положено, со всем трепетом к полученным ранам.

Но на месте охоты, когда за нами приехали, я просто швырнул тело на заднее сидение, сам приткнулся, где смог, и хлопнул дверью. Рей шлепнулся на переднее сидение. Водитель, не оборачиваясь, бросил мне аптечку и втопил.

Мы все понимали, что нужно убираться оттуда как можно быстрее.

Меня била крупная дрожь, пока я пытался открыть замки аптечки: наверное, никогда в жизни не был в таком напряжении. И потом – срезая одежду, чтобы добраться до ран, вскрывая упаковку бинта, пытаясь обернуть бинт вокруг ее головы хоть раз, – никак не мог совладать с руками, пальцы отказывались что-либо удержать. Рей не оборачиваясь, с переднего сидения светил мне телефоном – и вообще не туда. Посмотреть, куда светить, он не мог – и без того ходил ходуном: его постоянно скручивали рвотные позывы. Водитель напряженно смотрел лишь вперёд и давил на газ.

По факту, я остался с ней один на один.

Нас, конечно, предупреждали, но на инструктаже «утыканная стеклом» звучит как-то обыденно, а когда видишь это воочию, ощущения совсем другие.

В рассеянном свете фонарика обнаженная кожа белела, как луна, а кровь казалась чёрной и густой, как дёготь. Ран было больше, чем крови.

Пока перевязывал голову, был благодарен, что череп у неё не раскололся: если бы почувствовал под пальцами мягко ходящие фрагменты, потерял бы, наверное, сознание. Но перекладывая голову то влево, то вправо, я молился, чтобы с шеей тоже было всё в порядке: какой смысл останавливать кровотечение на лбу, если я поврежу спинной мозг и она перестанет дышать?

Повсюду были порезы. Самые глубокие – на плечах и бедрах спереди: вылетая из машины через стекло, она не успела сгруппироваться.

Но одно дело представлять «порез стеклом», и совсем другое – видеть разверзнутую человеческую мякоть, влажно чернеющую на белоснежном в свете фонарика теле, слышать хлюпанье смыкающихся створок пореза, ощущать жар вытекающей крови, пока заклеиваешь рану пластырем. Уверен: пластырь был бесполезен в этом случае, но ничего другого у меня не осталось.

Одно дело знать, как оказать первую помощь, и совершенно другое – пытаться её оказать. Видеть, как грязь или стекольная крошка попали внутрь, но накрывать это всё лейкопластырем – лишь бы остановить кровь. Злиться, когда лейкопластырь, напитывавшись кровью, отлеплялся с одного края, исторгая из пореза пригоршню крови. Злиться, что приходится отрывать его совсем, раскрывая рану и любуясь разноцветными слоями человека на сантиметровой глубине, а потом заклеивать снова.

На каком-то порезе мне вдруг подумалось, что лучше бы девчонке умереть.

Все знания об оказании первой помощи закончились вместе с материалами в аптечке. Я помнил, что из колотых ран лучше не вынимать стекло, чтобы не спровоцировать кровотечение, и избегал торчащего из неё стекла. Но и на оставшиеся травмы материалов всё равно не хватило.

Выбрав две наиболее перспективные по летальности раны, я просто плотно зажал их ладонями. Вслед за этим исчез свет: Рея вырвало под ноги, телефон отлетел куда-то под педали. Водитель выругался и прибавил ходу. От запаха рвоты и ускорения начало мутить и меня. Я попросил Рея открыть окно, он открыл. Морозный ветер с гулом ворвался в салон.

Всё. Больше мы ничего не могли сделать.

В машине холодно, темно, тихо: трое насмерть перепуганных парней и одна умирающая девушка. Мы дружно боялись: что она умрет, что мы умрем – так лететь по обледенелой дороге. Боялись неизвестности, боялись совершенного. Боялись её и того, что по слухам было внутри неё.

Из-за тишины, холода и темноты я острее чувствовал тепло её крови, постепенно разливающееся под пальцами, слышал свист поверхностного дыхания, тыльной стороной ладони ощущал, как едва заметно ходит её грудная клетка.

Парализованный напряжением, я смотрел лишь вперёд, на стелящееся серое полотно дороги, приборную панель, пшеничного цвета волосы Рэя, растрепываемые ветром, смазанную скоростью лесополосу. Куда угодно, лишь бы не на неё – и тем острее ощущал хрупкость руки, которую сжимал, мягкость бедра, упирающегося мне в спину, и мокрый холод, пронизывающий левое плечо – в том месте, где моя куртка пропиталась кровью насквозь, пока я её нёс. И старался не думать, что на спине у неё тоже могут быть травмы.