1095

– Да, негусто… – явно ожидая услышать нечто большее, разочарованно протянул Ольбер Ратиборович. – Поганые были здесь еще вчера, – в свою очередь сообщил боярин. – Хотя на тот берег многие из них стали переходить с самого начала осады. Но сегодня утром за реку ушли почти все, остались только рязанцы Ярослава да касоги, всего около тысячи воев.

– Трусы! – Дмитр Иворович презрительно хмыкнул. – Им только деревни и жечь!

– А что Чернигов?

– Чернигов пал. Владимир Всеволодович сдал город Олегу, сам ушел в Переяславль. Но сеча там была знатная! – Ольбер Ратиборович сказал это так, словно вспомнил что-то приятное.

– Да, – поддержал своего товарища Дмитр Иворович. – Немало поганых побито под Черниговом, Олегу нескоро оправиться после такой победы!

– Много ли войска привел Олег?

– Много, – честно признался Ольбер Ратиборович. – Одних только половцев под восемь тысяч. Да в тмутараканьской дружине Олега около тысячи воев, и это еще не считая касогов, ясов, ковуев да рязанцев Ярослава. Говорят, – боярин покосился на Тихона, но решив, видимо, что новгородцу можно доверять, продолжил, – говорят, что Олегу помог сам Басилевс ромеев, Комнин.

– С огнем играют греки! – зло выдавил из себя Дмитр Иворович. – Забыли, как щиты русичей украшали ворота Царьграда!

– Хитры греки, хитры и многоумны! – в голосе Ольбера Ратиборовича послышалось невольное уважение. – Басилевс ромеев смотрит далеко вперед. Ему гораздо выгоднее видеть на севере грызущихся между собой, как свора псов, князей, нежели единую Русь, как во времена Святослава и Владимира.

– Да, – согласился Ратша. – Царьград вот-вот и сам падёт под натиском норманнов и сельджуков, а все норовит удержать в руках власть над миром.

– Ну ничего! – Дмитр Иворович воинственно насадил на длинный кинжал большой дымящийся кусок мяса. – Мы еще переломим хребет этим подлым грекам!

– Долго ли длилась осада Чернигова? – после небольшой паузы задал вопрос Ратша.

– Восемь дней, – ответил Ольбер Ратиборович. – Олег хорошо подготовился, у него были и осадные машины, и лестницы, но все равно он смог только посад пожечь.

– Добрых пять сотен положил под стенами! – не без гордости вставил Дмитр Иворович.

– Да. И положил бы еще больше, если б не мужи черниговские. Это они упросили Владимира Всеволодовича сдать город.

– Ежели б не они, – с досадой добавил Дмитр Иворович, – не видать бы Олегу Чернигова как своих ушей.

– А что же Великий князь? – не удержавшись, спросил Тихон.

– Великий князь? – Ольбер Ратиборович удивленно посмотрел на новгородца. – Пока это не касается его лично, Святополк вмешиваться не станет! – стараясь не смотреть на Ратшу, ответил боярин.

– Ну теперь-то это касается и его, – недобро усмехнулся Дмитр Иворович, – поганые жгут деревни на том берегу Днепра, а это уже земли Великого князя.

– Уверен, Святополк Изяславич уже сбирает полки, чтоб наказать Олега! – с уверенностью, которой у него на самом деле и в помине не было, выступил в защиту своего князя Ратша.

– Возможно, и так! – раздался громкий голос, и в комнату, придерживая рукой тяжелую дверь, вошел человек, при виде которого все сидящие за столом встали и склонились в почтительном приветствии. Ратша и Тихон поспешили последовать примеру остальных.

Перед ними со спокойной улыбкой на лице стоял сам князь Переяславский, Смоленский, Ростовский, Суздальский и до недавнего еще времени Черниговский Владимир Всеволодович Мономах.

Глава 4

– Похвальная преданность! – глядя в глаза Ратше, произнес Мономах. Следом за ним в комнату вошли сразу несколько бояр княжеской свиты, среди которых Ратша узнал старого Ратибора, отца Ольбера, прославленного воеводу и первого советника переяславского князя.

Владимир Всеволодович расстегнул и сбросил покрытый дорожной пылью мятель, оставшись в простой походной одежде.

– Похвальная преданность! – вновь повторил князь. – Жаль только, что не все бывают ее достойны! – Ратша еще ниже склонил голову, не выдерживая взгляда пронзительных голубых глаз.

Мономах пристально оглядел всех находившихся в комнате и неожиданно весело, совсем не как человек, потерявший недавно если не все, то многое, заразительно рассмеялся.

– Что, не ждали меня? – здесь уже не сдержались и бояре свиты князя, даже суровый Ратибор улыбнулся. – То-то же! – продолжая смеяться, Мономах прошелся по комнате, остановился возле очага. – Тепло тут у вас. А ночи уже холодные, – князь погрел над огнем руки. – Сколько у тебя воинов, Ольбер? – вдруг разом став серьезным, спросил он.

– Около трех сотен, княже! – ответил боярин.

– Я привел еще две. Через пару дней Гордятич приведет остальных, всех, кого сможет собрать. Что думаешь? – Мономах пытливо посмотрел на боярина, но про Ольбера Ратиборовича не зря говорили, что его сердце поросло шерстью – ни один мускул не дрогнул на его лице.

– Думаю, надо напасть на Ярослава, не дожидаясь подхода наших основных сил! – произнес боярин. Ратша заметил, как старик Ратибор с гордостью за сына кивнул головой.

– Верно, Ольбер Ратиборович, верно! – Мономах довольно посмотрел на своего боярина. – Уж если вы не ожидали нашего прихода, то Ярослав и подавно! – князь улыбнулся, затем перевел взгляд на Ратшу и Тихона. – Значит, говоришь, уверен, что Святополк собирает полки? – Ратша еще раз поклонился переяславскому князю. – Как тебя зовут?

– Ратша, княже.

– Ну что же, Ратша. От моего брата у меня секретов нет! Если хочешь, можешь отправляться к нему и рассказать обо всем, что здесь увидел. Только, – глаза князя сверкнули, – не до того сейчас Великому князю, чтобы помогать нам. А ты кто такой? – спросил Мономах, обращаясь к Тихону.

– Меня зовут Тихон, княже. Я гость из Новгорода, – новгородец учтиво поклонился.

– Тихон, гость из Новгорода, – задумчиво повторил Мономах. – Когда-то новгородцы помогли завоевать великокняжеский стол моему деду, Ярославу. Так что я все еще в долгу перед вами, – князь снял с мизинца золотой перстень. – Возьми его как память о князе, который не забывает добра.

– Благодарю тебя, княже. Новгородцы всегда ценили настоящую доблесть и настоящую щедрость, – Тихон поклонился, бояре одобрительно зашумели, оценив и широкий жест своего князя, и достойный ответ купца.

– Княже, дозволь сказать, – испросил разрешения Ратша. Мономах, удивленно посмотрев на него, кивнул. – В прошлом году половцы убили моего единственного сына, сожгли мой дом. Разреши мне пойти с вами, – на сей раз Ратша, не потупив взора, выдержал пристальный взгляд этих пронзительных глаз.

– Добро! – коротко ответил Мономах, ничем не выдав, что его тронула эта просьба. – Ольбер! Вели разместить и накормить дружинников и, прошу тебя, не наказывай караульных! Ты что же думал, что они не откроют ворота своему князю? – глядя на сердито хмурившего брови боярина, Мономах снова заразительно рассмеялся, но тут же оборвал веселье. – Итак, решено! На рассвете выступаем!

Ночь выдалась звездной. Осмелевшая луна почти не пряталась за тучи, рассеивая вокруг мягкий струящийся свет. По всему выходило, что завтрашний день будет ясным и солнечным.

Постоялый двор, на котором остановились новгородцы, находился на подоле, недалеко от пристани, и отголоски переклички охраняющих суда сторожей время от времени долетали сюда. Но не они в эту звездную ночь не давали Ратше заснуть. И не мысль о предстоящем завтра сражении – за свою жизнь он прошел множество битв и уже не испытывал того возбуждения, что сводит с ума новобранца накануне боя. Даже мучительные воспоминания, преследующие его последнее время, не терзали Ратшу сегодня. Однако же сон упрямо не шел к нему. Досада и злость на Великого князя, не пришедшего на помощь брату, не выведшего полки против половцев, не вставшего на защиту родной земли, не давали сомкнуть глаз.

Ратша знал, что перед битвой необходимо выспаться, набраться сил, но ничего не мог с собой поделать. Так и лежал, задумчиво глядя на остывающие в очаге угли, словно их странный узор мог открыть ему тайну стремлений и помыслов человеческих. Лишь под утро Ратше удалось забыться коротким беспокойным сном.