Страница 3 из 4
– Нисколько, приятель угощал.
– У тебя еще остались приятели?
– Этого уже можно забыть.
– Чего так? – интонация жены говорила мне о том, что дальше разговор будет носить неблагоприятный для меня характер. Я отчетливо понимал, что сочувствия, в котором я в последнее время так нуждался, а сегодня особенно, я от нее не дождусь.
Вообще наш брак счастливый, наверное. Я женился по любви, Наташа выходила за меня тоже по большой любви. Все у нас было нормально. Она врач-педиатр, при этом действительно хороший педиатр. Когда я увольнялся с работы, то, конечно, советовался и с Наташей. Она, как и я, не могла знать всех последствий и поэтому согласилась. Не легко, но согласилась. А что ей было делать? Сказать: "я против, сиди и не дергайся", она не могла, то есть теоретически могла, но это ничего бы не изменило. Я был уже на пределе. В течение последних трех лет я сильно выпивал, не запоем пил, нет, но часто и иногда изрядно выпивал. Мне было плохо, начались проблемы со здоровьем, но это я мог пережить в отличие от гнетущего ощущения тяжести в груди, которое отпускало только на время действия алкоголя.
“Блин, эти розовые цветочки на пододеяльнике, какие они тошнотворные, я ненавижу их. Как мне плохо. Мамочка, спаси меня!”. Я лежал в постели и не мог пошевелиться. “Ну чего они так кричат?” – думал я о своих двух дочках. Саше – старшей, было семь, младшей Маше было четыре. Я их обожал, но сейчас я хотел, чтобы они убрались как можно скорее. “Господи, я даже крикнуть не могу, чтобы они замолчали, а Наташка, зараза, даже не подумает их одернуть, "папа ведь сам себя довел до такого состояния, поэтому нечего его жалеть – сам виноват." Виноват-то может быть и виноват, но милосердие иметь надо, тем более врач, давала клятву Гиппократа. И дочек такому учить не надо, они папу должны любить и жалеть”.
За окном светлело мартовское утро, свежее, весеннее. Наташа, наконец, взяла девчонок, сказала: "мы ушли", дочки пропищали: "пока, папочка", дверь закрылась, стихли шаги на площадке. В квартире наступила благословенная тишина. Я с трудом поднялся и пошел в душ. Не меньше получаса я, сидя, отмокал. Пар клубами поднимался к потолку, а я все сидел и думал о нас с Наташкой. Мне было жалко себя, и ее, и наших девчонок.
“Странно вот, любит она меня или не любит? Вроде давно живем, не без радости. Иногда жалеет, значит любит? А почему она должна меня жалеть? Вот мама меня всегда жалеет, хотя мать – это совсем другое. У любой матери сердце огромное”. Я представил себе человеческое сердце и мне опять поплохело. “Нет, я не о том все. Бывают же отношения между мужчиной и женщиной, выстроенные по схеме “отец-дочь”, есть “мать-сын”, и еще какие-то наверняка бывают. Какие у нас с Наташкой? Она вроде бы меня не подавляет, я ее тоже. Так уж сильно она не нуждается в моей защите и опеке, все сама, сама, хотя откуда я знаю? Я же с ней на эту тему и не говорил никогда. "Слав, купи картошки”. “Слава, забери девочек”. “Слава, давай съездим к твоим родителям”. “Слав, надо съездить к моей маме”. “Ты заехал к моей сестре?” С другой стороны, вроде бы, нет постоянного контроля: захотел встретиться с друзьями – встретился, захотел выпить – выпил. Как там у Высоцкого: "Если я чего решил, то выпью обязательно". Меня опять стало мутить. “Так, на чем я остановился? Да, что больше Наташка мной руководит, чем я ею. Хорошо, и что это значит? А значит это то, что я человек в семейной жизни несамостоятельный, хотя определенной лаской и любовью не обделенный. Все, легче стало, надо выходить”.
Я снял с вешалки полотенце, вытерся, надел халат. Посмотрел в запотевшее зеркало, не видно ничего. Протер рукавом. Я смотрел на себя из зазеркалья, с интересом заглядывая в глаза. "Кто вы, мистер Президент?", – вспомнилось мне. “Я точно не Президент, а жаль. Или не жаль? Вот хотел бы я стать президентом нашей страны? Да. Что бы я тогда сделал? Я бы изменил жизнь в стране к лучшему. Построил бы демократию. Как? Ну, я бы назначил честные выборы, начиная с Думы и заканчивая органами местного самоуправления. Сделал бы суды независимыми. Ограничил бы власть президента. Бред сивой кобылы”, – с грустью констатировал я. “Как провести честные выборы? Что такое честные выборы? Кто эту страну может вообще удержать?”. Вспомнился последний диалог из "Обитаемого острова" Стругацких между Странником и Максимом, суть которого сводится к тому, что из сложных социально-политических ситуаций можно выходить только эволюционным путем под присмотром высшей во всех смыслах силы. Простых решений в сложных ситуациях не бывает, а мы сейчас именно в такой ситуации. Ладно”, – я открыл дверь из ванной, – “страну из дерьма я почти вытащил, теперь и самому надо вылезать как-то”.
У меня сегодня на два часа дня было назначено собеседование в небольшой конторке, и я очень надеялся на благополучный исход.
Я приехал раньше и решил погулять в окрестностях бизнес-центра, где находилась контора. Бизнес-центр располагался в перестроенном здании заводооуправления в десяти минутах ходьбы от метро. Старый промышленный район с несколькими вкраплениями дореволюционных доходных домов для пролетариата, который жил и работал на окружающих заводах и фабриках. При царе это была окраина города, но, насколько я понимаю, достаточно плотно застроенная. В советское время здесь тоже вовсю кипела рабочая жизнь, которая немного замирала вечером и ночью, но все-таки не намного, потому что военных заводов, которые ковали обороноспособность страны в три смены 24 часа в сутки, здесь находилось изрядно. Тяжелое впечатление на меня произвел этот район в конце 90-х, когда я здесь побывал впервые: это были вымершие улицы и заводы. Жизнь теплилась в редких небольших продуктовых магазинах да в большом двухэтажном автоцентре, светящемся как корабль пришельцев, среди советской кирпичной нелепицы. Мне тогда показалось очень странным, что практически в самом сердце этого заброшенного заводского района стоит весь из стекла и бетона, сверкающий огнями, автоцентр. Для кого он тут стоит? Но тогда таких центров в городе было очень мало, поэтому от отсутствия покупателей он не страдал. Это сегодня автодилеры строят свои заманиловки на выезде из города вдоль основных трасс, там где проходит основной трафик их покупателей.
Сейчас тоже все выглядело достаточно мрачно, нет, лучше, чем было пятнадцать лет назад, но все равно мрачно и тоскливо, несмотря на хорошую погоду. Зима в этом году то ли была, то ли нет, поэтому даже несмотря на то, что на календаре значилась только середина марта, снега уже нигде не было. Ветер поднимал оставшуюся после зимы пыль с дорог и равномерно покрывал ею все вокруг. Обманутые ранним теплом, некоторые деревья уже набухли почками и готовились выпустить листочки. Чувствовалась весна, робкая, неуверенная в себе, но все же всемирная и неминуемая, которая все равно когда-нибудь придет, и природа, уверившись окончательно, распустит свои цветы и листья для мириад птиц и насекомых. Я гулял по этим предвесенним улицам, на которых было так мало людей и так мало целых, не разрушенных зданий и думал, что природа не знает экономических кризисов, потому что это кризисы человеческого общества, зато она знает множество других, которые могут стереть нас в одно мгновение. И только любопытство Бога, дает нам шанс жить. Мы постоянно боремся с природой, пытаемся стать независимыми от нее, но не понимаем, что мы ее неотъемлемая часть. То что мы создаем сами, пока не живое и поэтому вторично по отношению к ней. Только лишь тогда, когда мы становимся родителями, начинаем понимать своих родителей. Когда мы, наконец, создадим что-то живое, способное к саморазвитию, в этот момент мы перестанем бороться с природой. Человечество сможет сказать Богу: “Посмотри, Господи, на творения рук наших. Разве не похожи мы на тебя? Радуйся на нас, Господи!”
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».