Дочь торговца шелком

Николь открыла дверь в оранжерею и, вдохнув густой майский воздух, смешанный с ароматом влажной земли, прислушалась к стуку cyclopousse[5], подъехавшего к задней части дома. Девушка закуталась в шелковый халат, взглянула на раннюю желтую хурму, лежавшую на траве – на том самом месте, где, как утверждала Сильвия, раньше было захоронение, – и посмотрела на Иветту, дочь пекаря. Та споро выбралась из велорикши, и на ветру затрепетали ленточки, вплетенные в ее темно-русые косички.

До носа Николь долетел аромат свежих булочек бриошь.

Она поманила девочку за собой на кухню и, выдвинув два стула, села за потертый сосновый стол. Лиза приготовила тарелочки для двух pains au chocolat[6] для Николь и мягкого белого хлеба, намазанного маслом и медом, – для Иветты.

Иветте исполнилось всего десять, но именно она обычно привозила по субботам их любимые кондитерские изделия: тарты с кремом-англез, свежие буханки хлеба, который моментально съедали с джемом, бриошь для завтрака, круассаны и булочки с шоколадом. Мать девочки была вьетнамкой и погибла во время войны от рук японцев. Ив, как мог, заботился о дочери, стараясь быть для нее и отцом, и матерью. Николь обожала Иветту.

Поджав под себя ноги, Николь взглянула на щенка девочки. Трофей уже обнюхивал все кругом, потом молнией вскочил на стул.

– Плохой песик.

Иветта погрозила кулаком, но слишком поздно – щенок успел стянуть круассан и скрылся под столом, чтобы там проглотить свою добычу.

Николь засмеялась:

– Он такой милый.

– Жаль, что я еще маленькая и не смогла прийти на вашу вечеринку. Были танцы?

– Ближе к ночи, но вечер выдался таким прекрасным, что никто не хотел заходить в дом.

Лиза взглянула на часы. Иветте не полагалось завтракать в доме, но они втроем уже привыкли к этим утренним посиделкам.

– Наверное, тебе пора, – сказала Лиза и посмотрела наверх.

Николь хотела возразить, но Иветта спрыгнула со стула. Возле ее ног залаял Трофей.

– Тише, или разбудишь весь дом. – Иветта подняла щенка, и тот моментально облизнул ей лицо.

Девочка выпорхнула из дома через оранжерею, где висел пряный имбирный аромат, а растения Лизы напоминали тростниковые заросли.

Как только Иветта ушла, Николь поцеловала кухарку в щеку.

– Не могу поверить, что тебе восемнадцать, моя милая девочка. – Кухарка засопела носом. – А ведь кажется, только вчера…

– Не раскисай, – улыбнулась Николь. – У меня впереди важные дела.

– Например?

– Начну с планирования своей жизни.

– А тот американский паренек, на которого ты положила глаз, имеет отношение к твоим планам?

– Не знаю, когда мы вновь увидимся.

Николь замерла на месте, потрясенная тем, что понятия не имеет, сколько Марк пробудет в Ханое. Но она надеялась, что Париж Востока, как окрестили этот влажный город французы, его очарует.

Ужинать сели втроем. Меньшая из двух столовых на вилле Дюваль выходила окнами на небольшой павильон под соломенной крышей, где возле прудика с лилиями стояли огромные плетеные кресла и стеклянный журнальный столик. В углу находился красивый лакированный экран с резьбой, отделявший письменный стол с диваном, где любила уединяться Сильвия. То немногое время до ужина Николь потратила не на уборку, а на чтение книги. Сейчас же она пригладила ладонью волосы и уставилась в потолок. Нарисованное там лазурное небо с пушистыми белыми облачками и херувимчиками, которые летали вокруг люстры-вентилятора, никогда ей не нравились.

В саду заверещали павлины.

– Проклятые птицы! – проворчал отец. – Ужасные скрипучие создания.

– Зато очень красивые, – возразила Николь. – Ты так не думаешь?

– Зачем держать их в саду? Они меня нервируют.

– Отец прав, – сказала Сильвия. – Эти птицы раздражают.

Все молча вернулись к еде. Над головой лениво вращался вентилятор, но стояла ужасная жара. Окна обрамляли тяжелые шелковые гардины, собранные золотыми шнурами с кисточками, а на неком подобии ветерка еле заметно трепетали легкие муслиновые шторки. От новых вскриков павлина настроение отца лишь ухудшилось.

Доев десерт, он взглянул на Сильвию и Николь.

– Я рад, что вы обе здесь, – наконец проговорил отец.

Сестры переглянулись. В доме уже некоторое время висела тяжелая атмосфера: постоянно приходили с поручениями худощавые чопорные мужчины в армейской белой форме, трезвонил телефон, а папа казался напряженным до предела. В их доме прибыло американцев, и Николь пришла к выводу, что это агенты из Центрального разведывательного управления. На ее расспросы сестра отвечала уклончиво. Похоже, они обе не знали, что за этим стоит.

Отец переменил позу.

– Николь, тебе исполнилось восемнадцать, и я хочу поделиться с вами своими планами. Я хотел поговорить об этом, когда вам обеим будет двадцать один, но из-за моих дел с правительством все изменилось.

– В каком смысле? – спросила Сильвия.

– Я больше не смогу заниматься бизнесом.

– А что это за дела такие, папа? – поинтересовалась Николь.

– Точную должность мне пока не говорят, но, учитывая мои контакты с вьетнамцами, меня сочли подходящим для такой работы человеком. Это великая честь – трудиться во благо Франции.

– Но ты ведь будешь здесь, в Ханое?

– В основном. – Отец помолчал. – Вы удивитесь, но ради блага компании я считаю нужным поставить во главе только одну из вас. Я решил передать все дела Сильвии как старшей дочери, причем безотлагательно.

Николь взглянула на сестру, но та потупила взгляд и принялась теребить салфетку.

– К концу года я перепишу все на Сильвию, а для тебя, Николь, я оставил небольшой магазин шелка.

– Не понимаю. Почему нельзя руководить делами вместе? Я всегда считала, что однажды мы с Сильвией возглавим бизнес.

Отец покачал головой:

– Сильвия старше и мудрее. У нее больше опыта, особенно в работе с американскими клиентами, поэтому логичнее, что она возьмет на себя управление. Будешь учиться так же прилежно, и тебе откроются новые возможности. Вот увидишь.

Николь нахмурилась:

– Значит, Сильвия будет во главе Дома на рю-Поль-Берт?

Отец кивнул. Николь заволновалась, представив внушительного вида здание «Мезон Дюваль», с чудесным куполом, полированной тиковой лестницей и элегантными верхними этажами с балконами. Этот магазин, столь полюбившийся Николь, находился на рю-Поль-Берт, которую часто называли Елисейскими Полями.

– Есть еще какие-то новости? – спросила она.

Отец уставился в одну точку над ее головой и стал загибать пальцы.

– Импорт и экспорт, а еще торговый эмпориум во французском квартале.

Николь знала, что львиная доля поставляемого ими шелка шла из Хюэ́, где заключались экспортные сделки. На эту часть бизнеса она возлагала большие надежды.

– Но я надеялась однажды стать начальником отдела закупок. Думала, ты именно поэтому брал меня с собой в шелковые деревни, пока Сильвия была в Америке.

Отец достал из кармана сигару и постучал ею по столу.

– Прости, если разочаровал тебя, chérie, но все будет именно так. Пока ты можешь закончить образование или принять мое предложение насчет старого магазина шелка. В противном случае мне придется найти тебе хорошего вьетнамского мужа.

Конечно, отец шутил, но Николь не смогла сдержать слез огорчения.

– Мне казалось, старый магазин заброшен.

Вновь до них донесся визг. Отец надул щеки и стиснул край стола так, что побелели костяшки пальцев. Николь чувствовала идущий от папы запах – воска для кожи, бренди и сигар.

– Проклятые птицы! – сердито воскликнул он.

Николь чувствовала себя опустошенной. С поездкой в Европу дела обстояли именно так. Сильвия отправилась в путешествие, а она нет. Правда, незадолго до этого Николь случайно подожгла шатер, когда отмечали восемнадцатый день рождения Сильвии.

5

Трехколесное такси, велорикша (фр.).

6

Булочка с шоколадом (фр.).