Лучезарная нимфа

Подле Иосифа в столь же простых одеяниях, безо всяких знаков отличия разместились второй консул – Марк Азиний Атратин, и Городской префект – Аррецин Клемент. Оба, как с равными, беседовали с иудеями, ничуть не кичась своим особым положением и властью. Консул задумчиво разглядывал все прибывающих гостей. Клемент в обычной своей насмешливо манере отпускал замечания по поводу собравшихся.

Большой зал, вмещавший девять столов по периметру и еще один в центре, был полон гостей: мужчин и женщин, сенаторов и всадников, богатых и бедных. Правда, среди простых, в основном белых одежд, отличительные черты сословий терялись. Выделялись яркими нарядами только несколько юных танцовщиц, устроившихся за самым дальним столом у входа и пара молодых поэтов, видимо считавших, что чем роскошнее наряд, тем возвышеннее стиль.

– Мир и процветание твоему дому, досточтимый Иосиф, – раздалось ото входа и бородатый статный старик, завернутый в темный плащ, прошествовал через зал к гостеприимному хозяину.

Пока он шел, Клемент Аррецин успел переглянуться с Руфрием и недовольно покачал головой. Новый гость обоим явно чем-то не понравился.

– Многие лета, уважаемый Марк Фабий! – отозвался меж тем Иосиф, – Не угодно ли тебе будет присесть за наш стол или ты предпочитаешь общество велеречивых поэтов? Тогда тебя проводят туда, где царствуют Каллиопа и Эвтерпа.

Иосиф кивнул на стол, за которым уже вовсю упражнялись в стихосложении два служителя вышеозначенных муз.

– Предпочитаю твое общество, Иосиф, – отозвался тот, присаживаясь поближе к хозяину, – Поэзия, конечно, доставляет наслаждение, предназначена для любования, и действует освежающе на оратора, но лучше я ограничусь прочтением классических авторов, чем стану слушать этих доморощенных певцов лесов и полей, с их тягой к напрасным украшательствам, которые лишь вредят настоящему искусству. А самое главное, они и слушать не станут старика, пытающегося вложить в их пустые головы, способные лишь к бессмысленно велеречию, хоть толику ума.

– Не принижай своих достоинств, Квинтилиан, – усмехнулся Аррецин Клемент, зачем-то опять переглянувшись с Руфрием, – Твои речи никого не оставляют равнодушными. К ним прислушивается даже зеленая молодежь. Ты чтим и уважаем многими, включая цезаря и его семейство.

Тот, довольный похвалой, приосанился, хотя вовсю старался не показать, как ему это приятно.

За другими столами начали перешептываться, поглядывая на вошедшего и на Иосифа с некоторым подозрением и опаской, словно появление известного всему Риму литератора и педагога, обласканного вниманием императоров, начиная с Веспасиана и заканчивая Домицианом, могло навредить присутствующим. Не волновались только поэты и танцовщицы. Поэты, несомненно, заметили великого Квинтилиана, но не стали докучать ему излишне, так как он сам не проявил к ним никакого интереса, продолжали радовать соседей по столу поочередными декламациями своих сочинений. Абсолютно спокоен был и Иосиф. На его устах, как и прежде, играла расслабленная улыбка, а голос звучал мягко и благодушно.

Еще не все гости собрались, но на столах уже красовались всевозможные закуски, среди которых главное место занимали разнообразные салаты и пшеничный хлеб. К закускам Иосиф распорядился подать сладкое вино, а затем рыбу. Рабы внесли несколько подносов, на каждом из которых, лежала огромная запеченная целиком рыбина. Вопреки стихийно сложившейся традиции, рыбы не были замаскированы до неузнаваемости. Более того, видимо для тех, кто еще сомневался, рыбу ли он станет есть, каждая была подписана по-гречески с помощью какого-то соуса: Ἱхфus (ихтис – рыба). Все собравшиеся при этом сделали значительные лица, словно наступил особо торжественный момент. Некоторые опять покосились на Квинтилиана.

Тот, разглядев надпись на рыбе, сказал только:

– А ты оригинал Иосиф. У тебя все блюда подписывают, чтобы не перепутать?

– Разве я оригинал только в этом? – удивился мужчина, – Оглянись вокруг, уважаемый Марк Фабий. Для удобства гостей я даже актеров, музыкантов и танцовщиц посадил среди них, чтобы все знали наперед, чем я их стану развлекать.

Аррецин Клемент отчего-то покачал головой, слушая этих двоих.

– У Иосифа все с ног на голову, – сказал он, – Многим это нравится. А кто остается недовольным просто, не ходит сюда. Зато здесь и развлечения разнообразны и угощение щедрое… Изволь, Квинтилиан, отведать этой замечательной рыбы, которая так тебя удивила.

Иосиф же махнул рукой, и легкие танцовщицы сорвались со своих мест. Зазвучали тимпаны, задавая ритм, к ним присоединились флейты. Девушки, выстроившись на свободном от столов пространстве, закружились в подвижном танце, заражая своей энергией и страстью собравшихся. Сам хозяин, не отрываясь смотрел за их точными движениями, и глаза его разгорались от удовольствия. Марк Фабий Квинтилиан также был немало впечатлен.

Танец продолжался несколько минут, после чего танцовщицы удалились к своему столу под довольные крики благодарных зрителей.

– Сегодня я немного изменил своим правилам, – заявил Иосиф, хитро поглядывая вокруг, – Я приготовил всем вам, дорогие мои, неожиданный подарок.

Собравшиеся тут же уставились на Квинтилиана, видимо решив, что подарок именно он, но Иосиф развеял их предположение, продолжив:

– Без сомнения, уважаемый Квинтилиан, на которого теперь обращены все ваши взгляды, произнесет для вас пламенную речь, так, как он один умеет. Но позднее. К тому же, не я стал причиной его прихода сюда. Досточтимый литератор, почтил нашу скромную трапезу по собственному почину. Мы все будем ждать его речей с нетерпением, все, со смирением и надеждой, станем просить его выступить перед нами. У меня же есть другой подарок. Один знакомый слышал недавно на каком-то собрание певицу и так был впечатлен ее пением, что порекомендовал мне пригласить ее сюда. За ней уже послали. Надеюсь, через несколько минут мне удастся либо поразить вас всех, либо разочаровать и разочароваться самому. Ах, вот и она!

При этих словах в залу вошла девушка в длинной столе из голубой шерсти. Совсем юная, тоненькая, казалось бы, ничем не примечательная, она, однако, мгновенно завладела всеобщим вниманием. Что-то особенное пленяло в ее стройной фигурке, роскошных светлых волосах, густой волной рассыпавшихся по плечам из-под тонкого обруча. А когда она подняла на собравшихся большие голубые глаза, многие просто не смогли оторвать взгляда от их завораживающих глубин. Среди таких оказались консул, Аррецин Клемент и Иосиф. Все трое словно оцепенели на короткое мгновение, затаив дыхание, смотрели на нее не в силах произнести ни звука.

– Это ты Антония с Велабра, чей голос уже стал притчей во языцах среди простого люда? – первым ожил Иосиф, – Так ли хорош этот голос и не простая ли это дань твоей красоте?

– Благодарю за добрые слова, – отозвалась она, мгновенно вспыхнув от смущения, – Я Антония с Велабра, а мой голос – все, что у меня есть и я надеюсь, он понравиться тебе, господин.

В таких домах и для таких людей она еще не пела. Ей было немного страшно окунуться в новую для нее атмосферу изысканного вкуса. Понравятся ли этим искушенным во всех благах мира богачам, философам, поэтам ее простые песни, которые так полюбили в народе?

Она вдруг узнала в одном из гостей второго консула, того самого, что въехал в цирк на золотой колеснице вслед за Домицианом, и совсем перепугалась. Она и представления не имела, что придется петь перед столь значительной публикой.

Он смотрел на нее, не отрываясь. Заметив ее внезапную бледность и расширившиеся от страха глаза, ласково проговорил:

– Тебя здесь никто не обидит. Что бы ни говорили люди, мы все понимаем, как склонна бывает, порой, молва к преувеличениям. Пой, как умеешь. Не бойся, ничего дитя.

Антония вздохнула свободнее, поблагодарила его за заботу и на миг прикрыла глаза, справляясь с волнением.

Молодой музыкант приблизился к ней с кифарой, предлагая подыграть при исполнении. Она благодарно кивнула.