Лучезарная нимфа

– Позволено ли мне будет узнать у прелестнейшей из дев, в чем причина ее отказа? Чем мой господин провинился перед ней? – осведомился Марк, заметив непримиримый блеск ее глаз.

– О нет, Марк, – сказала она, – Твой господин самый добрый и щедрый из всех людей, кого я знаю. Я до сих пор возношу хвалу богам, пославшим его нам с отцом в самый трудный час. Но это не изменит моего решения. Я не вернусь.

– И ты не назовешь причины своего отказа?

Антония взглянула на отца, по лицу которого было понятно, что он начал догадываться кое о чем, потом опять перевела взгляд на Марка.

– Уходи, прошу тебя, – вымолвила она, – Мне больше нечего сказать. Я не вернусь.

Марк покачал головой. Он понял, что ей трудно вести разговор при отце, который, судя по всему, еще был в курсе отношений собственной дочери с Корнелием Виртурбием.

– Не соблаговолит ли прекрасная Антония сопроводить своего недостойного слугу до выхода на улицу, – сказал он, – Здешние темные коридоры и шаткие лестницы непривычны моим органам чувств.

Антония с облегчением кивнула. Бросив еще один внимательный взгляд на отца, вышла вслед за Марком.

Он заговорил только на улице, оказавшись среди шумной толпы, которой дела не было до их разговоров.

– За господином утром прислали центуриона, – сказал он негромко. Заметив мгновенную бледность да невольный вскрик, сорвавшийся с уст Антонии, быстро добавил, – Центурион всего лишь принес приглашение немедля явиться во дворец на Палатин. Я не хотел пугать тебя, милая Антония. Мне только хотелось, чтобы ты поняла, почему я, а не мой госодин уговаривает тебя сейчас вернуться к нему. Он готов был бежать за тобой, едва поднявшись, но его призвал император.

– Бежать за мной? И это правда? – ее щеки вспыхнули, глаза загорелись как январские звезды. Как бы она ни хотела уверить себя в обратном, сердце не поддавалось самообману. Но усмиряя бурю, поднятую в душе этим известием, она проговорила:

– Пусть твой господин простит меня. Я не смогу к нему вернуться.

– Почему, дорогая Антония?

– Потому, что нам не по пути с твоим господином. Потому, что я всего лишь эпизод в его насыщенной событиями жизни. Таких как я у него будет много!

– И это твой ответ?

– Да, другого не будет.

Марк ушел, так ничего и не добившись, а Антонии еще предстояло объясняться с отцом. Первый вопрос, который он задал, едва она вернулась, был о прошедшей ночи, где и с кем она ее провела.

– Не спрашивай меня ни о чем, отец, – ответила она ему, – Мне трудно отвечать правдиво, но и солгать тебе я не могу. Просто прости и поверь – все хорошо. А если услышишь чужие наветы – не верь ничему.

Чтобы не объясняться более она поспешно заявила, что должна сходить за покупками и, подхватив пустую корзинку, выбежала вон.

Глава 10 Субура

Корнелий, вернувшись тем же утром домой, долго не мог прийти в себя после встречи с Домицианом, велел натопить себе баню и провел там едва ли не все время до обеда. Марк едва выдворил его оттуда, вернувшись с Велабра.

Сообщение последнего о том, что Антония не собирается возвращаться, еще больше расстроило молодого человека. Первым его желанием было броситься за девушкой – раз Марк не смог уговорить, может ему самому удастся, – но потом он передумал.

– Она правильно избегает меня, – мрачно изрек он, – С таким как я незачем знаться. Вокруг только грязь и разврат. Она же нежный цветок, который должен цвести на благодатной почве.

После этого он завернулся в плащ и отбыл к одному из своих приятелей – Валерию, у которого, как он помнил, сегодня обед в честь рождения сына, пришедшийся как раз на Компиталии или праздник Мира (древние празднества занимавшие три дня января, когда преподносились нехитрые дары ларам, покровителям перекрестков, предназначенные для отвращения несчастий от членов семьи).

Несколько дней Корнелий, пребывая в дурном расположении духа, пытался развлечь себя ежедневными упражнениями с мечом на Марсовом поле. Противников выбирал из тех, кто оказывался там вместе с ним, иногда бился один против двоих или троих, отрабатывая мастерство. Он изменил своим прежним привычкам засиживаться допоздна на пирах. После обеда у друзей или знакомых, ближе к концу дня посещал термы, где тренировались атлеты. В рукопашной схватке ему почти не было равных. С ним охотно вступали в борьбу, но редко кому удавалось положить его на лопатки. Дома ночевал редко, предпочитая оставаться с какой-нибудь милой прелестницей, и частенько называл ее именем Антония, за что в ответ получал упреки и слезы.

Как-то возвращаясь утром от одной из своих утешительниц, он завернул на Субуру, просто так, чтобы немного развлечь себя атмосферой безостановочного мельтешения этого удивительного по своей непривлекательности и одновременно притягательности места.

Субура – оживленный грязный квартал с кучей всевозможных притонов и кабачков, заселенный, в основном, бедняками, изобилующий торговцами и проститутками. Здесь покупалось и продавалось все что угодно: дешевое и дорогое сукно, вино, скобяные изделия, оружие на любой вкус, ювелирные украшения, сладости, овощи, фрукты, свежий хлеб, кожаные пояса и обувь… Нищие выпрашивали милостыню у прохожих, девицы соответствующего поведения открыто предлагали свои прелести, свешиваясь из окон окрестных домов, или прямо подходили к прохожим.

Римляне всех возрастов и сословий любили бывать на Субуре. В этом возбужденно гомонящем, многонациональном людском водовороте, двигающемся без направления и цели, жил особый, ни с чем несравнимый дух, влекущий помимо воли, несмотря на вонь, грязь, процветающие здесь воровство и пьянство.

Корнелий послонялся между лотков, разглядывая прекрасной работы пояса из воловьей кожи, сияющие под солнцем клинки мечей, работы местных мастеров, шлемы с перьями и даже драгоценными камнями, достойные украшать голову знаменитых полководцев, ненадолго задержался около ювелирных изделий, искусно выполненных из дорогих металлов. Тоненькое колечко с капелькой бирюзы в оплетке привлекло его внимание, и он зачем-то купил его, понимая, что все равно не сможет подарить той, которой оно подойдет больше всего.

Около одного из питейных заведений он повстречал группу молодых людей, уже хорошо набравшихся и от того веселых. Среди них признал своего приятеля Гнея, очень некрасивого юношу, который, несмотря на это, пользовался большим спросом у прекрасной половины населения.

Узнав Корнелия, Гней бурно поприветствовал его, после чего спросил, не знает ли он, как на самом деле обстоят дела в Германии? Молва трезвонит, будто Сатурнин уже разгромил легионы Максима и движется к Риму, между тем знакомый квестор уверяет, что это не так, наместник Нижней Германии пока справляется с ситуацией, только опасается приближающихся полчищ варваров.

Корнелий пожал плечами. Германский мятеж напомнил ему о Домициане и от этого настроение его не улучшилось.

– Тебе-то какое дело? – сказал он Гнею, – Ты все пьешь, даже по утрам. Придет Сатурнин, будешь пить и при нем.

– Опасные слова, – испуганно пробормотал кто-то из собутыльников Гнея, – Пить при Сатурнине – святотатство.

– Значит, заделаетесь трезвенниками, – усмехнулся Корнелий и, кивнув на прощание всей компании, п од их пьяный гомон нырнул в толпу.

Возле лотка башмачника он остановился, разглядывая удивительные деревянные башмаки и соображая, как же это носят. Рядом две закутанные с головы до ног в покрывала женщины примеряли сандалии, сетуя на их дороговизну. В фигуре и манере движения одной из них Корнелию почудилось что-то знакомое. Бросив разглядывать башмаки, он уставился на женщин и вдруг заметил золотую прядь, выбившуюся из-под ее одеяния. Сердце ухнуло и замерло. Окликнуть ее? Но голос отказался ему повиноваться.

Вторая женщина, почувствовав, обращенный к ним взгляд, обернулась, оказавшись хорошенькой, совсем молоденькой брюнеткой. Глаза ее мгновенно блеснули узнаванием. Дернув подругу за руку, она прошипела так громко, что было слышно, наверное, на противоположной стороне квартала, несмотря на шум вокруг: