Страница 9 из 11
Для меня истинная жизнь – под открытым небом, в присутствии неисчерпаемого изящества природы, среди ее красок, линий, форм, звуков, всегда облагороженных, смягченных. На воздухе я становлюсь здоровее, моложе, счастливее. Как жаль мне тех десяти лет юности, которые я провел в душных стенах разных учебных заведений. Решительно не могу постичь, почему средние и высшие школы сосредоточены в ущельях городов, в смрадных ямах, где промозглый воздух пересыщен грязными испарениями. Если бы это зависело от меня, я бы даже низшие школы вынес бы за городскую черту. Разве не ясно, что городской воздух – яд, что ничтожное уже процентное увеличение угольной кислоты поражает нервы, вносит упорные расстройства. Отчего мы все так страшно раздражительны? Отчего целое тысячелетие культуры не дало нам той милой вежливости, при всей изысканности почти искренней, которою отличаются южные, проводящие свое время на воздухе народы? Отчего даже маленький начальник у нас «рвет и мечет», журналист злобствует и клевещет, студент волнуется? Я где-то слышал гипотезу, что все это будто бы оттого, что у нас не растут тыквы и что поэтому все у нас более или менее заражены глистами. Забавная теория, но похожая на правду. Слишком многие ведут себя у нас так нервно, капризно, бессильно, как будто и в самом деле их грызет какой-то тайный червь. В pendant этой теории предложу другую. Все мы раздражительны, может быть, просто от неврастении, а неврастеники главным образом от недостатка кислородного питания нервов, от воздушного голода. Выселите хиреющую молодежь за город, в тишину, простор, свободу, ясность деревенских условий, и психология ее заметно поздоровеет. Если бы еще немножко физического труда, да притом производительного – вроде обслуживанья школьных ферм, огородов, садов, – и физическое, и душевное равновесие молодежи стали бы еще возможнее. Мысль о перенесении университета в деревню, о студенческих фермах покажется невероятной. Как, чтобы юристы летом пахали землю? Чтобы филологи задавали коровам корм, кормили свиней? Правда, все это звучит забавно. Но, с другой стороны, подумайте, какому множеству юристов и филологов приходится каждый день слоняться из конца в конец огромного города за грошовыми уроками или согнувшись в три погибели сидеть за глупейшей, часто безнравственной перепиской, чтобы обедать в кухмистерской за четвертак. Деревенский труд и благодарнее, и благороднее. Как жаль, что мы боимся социальных опытов как огня. Давно бы пора попробовать устроить деревенский университет, университет-деревню, вдали от города, где бедняки-студенты в этот прекрасный рабочий возраст летом вырабатывали бы себе своими руками провизию на зимние учебные месяцы. Этот опыт всего возможнее именно в России. Зимой в нашем климате почти никакой работы, – только учиться.
И как хорошо было бы учиться в здоровых условиях быта, среди очарований природы, в независимости собственного труда. Вы скажете, а публичная библиотека? А студенческие вечера с танцами в Дворянском собрании? А театры, опера, картинные выставки, ученые доклады на углу Морской и Невского?
Да, конечно, со всем этим пришлось бы расстаться. Культурный город имеет свою поэзию. Но ведь и деревня ее имеет, ту поэзию, которою вскормлено детство человеческого рода, со всею прелестью труда, религии, чистой любви, здоровья, – поэзию непосредственного познанья из уст самой природы.
Ученость и образование
В Петербурге работают комиссии огромного государственного значения. Одновременно с особым совещанием относительно подъема сельской промышленности работает комиссия о работе школы. Обе – в своем роде Эльбрус и Казбек текущей государственной жизни. Более широких горизонтов, более трудного подъема, чтобы охватить их, более центрального положения в кряже наших жизнестроительных задач нельзя и придумать. Учебная реформа так или иначе решает вопрос о душе народной, сельская – о физическом бытии. От образованности народной в значительной степени зависит и хлеб насущный, как и от хлеба – образованность. Около обоих фокусов этого магического эллипса реют тысячи мнений, теорий, требований, желаний; проекты громоздятся друг на друга, и количество мысли подавляет ее качество. Позвольте сказать несколько слов, что я об этом думаю.
Мне кажется, одно из важных затруднений учебной реформы то, что не совсем точно разграничены понятия образованности и учености. Обыкновенно предполагается, что неученый человек не совсем образован, а что ученый – тем самым уже и есть образованный человек. Но это глубокая ошибка. Образованность – это широта знаний, ученость – глубина их; согласитесь, что смешивать глубину и широту нельзя. Вы скажете, образованная душа, как океан и небо, должна их совместить. На это я замечу, что способные на это люди необычайно редки, они «единственны», как океан и небо. В старину великие философы вмещали в себе до некоторой степени полноту им современного знания. Но тогда и само знание не отличалось ни широтой, ни глубиной. Нынче всеобъемлющие умы – вроде Конта или Спенсера, – очевидно, во множестве областей знания невежды, и это, конечно, не в укор им. Мне кажется, что безмерно выросшее человеческое познание требует вполне определенного решения: чего хотим мы в каждом данном случае – образованности или учености.
Неясность понимания здесь происходит от слишком устаревших, потерявших смысл названий: «среднее и высшее образование». Предполагается, что гимназии дают среднюю образованность, а университеты, институты, академии – высшую. Но это совершенно неверно. По огромному вниманию государства к средней школе и тому волнению, которое переживает общество по поводу реформы гимназий, чувствуется, что, несмотря на устаревшие термины, так называемое среднее образование и есть именно то, что составляет народную образованность, и что именно оно всего нужнее стране. Чтобы резче оттенить мою мысль, позвольте выразиться несколько парадоксально. Мне кажется, что высшие школы вовсе не дают образования: они дают только ученость. Они заканчивают не общее, а какое-нибудь специальное развитие человека, как юриста, историка, физика, химика, инженера, врача. У людей, прошедших теперешнюю высшую школу, общее образование ничуть не выше, чем у людей средней школы; иногда, пожалуй, даже ниже. Специализировавшись на какой-нибудь отрасли знаний, человек невольно отстает от всех остальных, тогда как юноша с духовной жаждою, оставшийся при среднем образовании, невольно интересуется всем на свете. Путем самостоятельного чтения он продолжает познание по тем многочисленным направлениям, какие заложены в программе средней школы. Старинное слово «университет» совершенно не подходит к теперешней высшей школе, она теперь для этого слишком специальна. Университетом теперь следовало бы называть хорошо поставленную гимназию, с развитием тех высших классов ее, которые когда-то входили в университетскую программу. Конечно, специальные школы всегда останутся высшими курсами наук, но только своих наук. С дальнейшим ростом знаний нужно ждать дальнейшей специализации их, дальнейшего дробления факультетов. За общим курсом юридических или других наук непременно должны будут учреждаться особенные школы, например только государственного права или только химии. Эти сверхуниверситеты уже и появились в виде семинарий высших наук, напр. по филологии, археологии и т. п. Ясно, что чем дальше идет учение человека, тем более оно суживается и тем более теряет характер образования. Между тем все понимают, что стране нужны не столько ученые люди, сколько образованные, что специалисты требуются лишь как представители знаний, тогда как образованные люди представительствуют нечто большее. Они представители миросозерцания данной эпохи, национального разума, представители культурного процесса, всегда идущего в народе. В тысяче точек, безусловно, необходимы специалисты, но в миллионе точек нужны образованные люди. Пусть они будут невежественны в химии, в торговом праве, в мыловарении, в греческом синтаксисе, но зато они должны нести в себе дух своего века, дух истории страны, ее искусства, литературы, а главное – того огромного, неуловимого, бесконечно важного предмета, который называется действительностью, который нигде не преподается, но который один дает окончательное образование. Глубокий химик или филолог хоть и живут среди действительности, но удалены от нее более, нежели люди гражданского быта, чиновники, купцы, офицеры, священники. Вообще «специалист подобен флюсу, полнота его односторонняя», как верно выразился известный мудрец.