Страница 2 из 11
В молодые годы, Михаил Меньшиков, сам попавший под влияние революционной среды, хорошо понимал, что «поклонение пред молодежью» не приведет ни к чему хорошему.
«Молодежь всего легче поддается внушению, – утверждал Михаил Меньшиков, – она восприимчива к чему угодно. И когда толпа молодежи слышит лесть, когда старые хитрецы смиренно склоняют пред нею общественные знамена, молодежь и в самом деле думает, что она много значит. На самом же деле теперь, сейчас она ничего не значит, как ничего не значат молодые всходы, пока они не созрели. Молодежи принадлежит будущее, как старикам – настоящее, и, право, такой дележ отвечает самой элементарной честности»[2].
Быть может, именно с этих текстов, посвященных скороспелой молодежи, и начинается настоящий консерватизм Михаила Меньшикова. Консерватизм зрелый, антиреволюционный и мировоззренчески охранительный.
Продолжая свое размышление, он разумно указывал на то, что люди высокого духа, как «дорогое вино», особенно раскрываются в старости: «Для людей нормальных старость есть не только трата сил, но и накопление усилий, накопление искусства жить… Многовековой опыт очень разборчивых народов научил, что хорошая старость и мудрость – синонимы, что старчество – живая высшая школа, носитель гения всей породы… По всей справедливости именно старикам, вынесшим на плечах всю работу своего века, принадлежит первое место в жизни. Старики представляют собою естественный отбор; в общем они умнее и даровитее молодежи. Последняя, будучи не просеяна и не провеяна жизнью, должна оставить позади себя много слабых, глупых, распущенных, изуродованных особей, прежде чем заявит свое право на власть в обществе… Я сказал бы молодежи: – Пока вы молодежь, вы – ничто, как едва поднявшиеся колосья без зерен – еще только солома, а не хлеб. Вся ценность молодости обнаружится лишь в зрелых людях и стариках. Не спешите же кричать о своем достоинстве; сначала докажите его, а для этого нужна долгая жизнь»[3].
Тогда же в публицистике Михаила Меньшикова появляется тема военной опасности для России со стороны Запада, переходящая порой в пророческое предвидение.
«Вдумайтесь в нашу культурную связь с Западом, вы увидите, что она обходится России недешево, что она едва ли возвращает народу то, что берет с него. И все-таки добровольно разорвать эту разорительную связь мы не в силах. Европа – наш очаровательный порок, мы оправдываем его всеми силами души, мы ищем и придумываем тысячи выгод, будто бы извлекаемых нами из общения с Европой, мы – чтобы отстоять это общение – не задумаемся поставить на карту имущество народа, его человеческое достоинство, его независимость. Но помимо наших желаний мир, кажется, идет к тому, чтобы вырвать нас из объятий Запада или по крайней мере сильно их ослабить»[4]…
Он выводил целую схему, периодическую систему иноплеменных нашествий, для русской истории: «В начале каждого века на нас непременно двигаются супостаты. Вспомните одни западные нашествия. В начале XV века – Витовт. В начале XVI – Константин Острожский, в начале XVII – Сигизмунд, в начале ХVIII – Карл XII, в начале XIX – Наполеон. Если и в XX веке этот закон не потеряет действия, то очень скоро, в ближайшее десятилетие, мы испытаем новый «девятый вал» с Запада»[5].
В эти годы, Михаил Осипович окончательно преодолевает мировоззренческое влияние толстовства и уже не готов идти за анархистским морализаторством Льва Толстого против самой человеческой природы и того Промысла, «который таинственным образом, непрерывною работою добра и зла, дает жизни торжество над смертью»[6].
Русско-японская война 1904–1905 годов вызывает у Михаила Меньшикова всплеск гражданских чувств, искреннего переживания за судьбы Отечества: «Я не говорю, что у нас, в русском обществе, погас патриотизм; но, мне кажется, он у нас опасно понижен, особенно в мирное время. Нужен был гром войны, чтобы разбудить наше сознание. Нужен призрак гибели, чтобы шевельнулась острая жалость к родной, столь многими презираемой и почти забытой матери России… Не очевидно ли теперь, что государственное бытие надо отстаивать не на одних полях маньчжурских, но и в ста миллионах точек страны, на каждом „посту”, как бы он ни был незаметен и далек от боя?..»[7].
Расцвет творчества
Революция 1905–1907 годов стала настоящим бедствием для России. То чувство собственности в отношении нашей исторической и национальной славы, которое М.О. Меньшиков называл «царственным», было как бы приглушено. Столь глубоко свойственные нам ощущения победы и одоления трудностей странным образом находились в небрежении, в заброшенной некультивируемости. Нация была столь зашугана всевозможными общечеловеческими и демократическими ценностями, интернационализмами, политкорректностями и прочими атрибутами гражданских «свобод», что боялась своих собственных размеров, своего лица, своего места в мире. Русский человек, как великан в одеждах карлика, боялся пошевелиться, чтобы публично «не оскорбить» окружающих своими богатырским телосложением, чтобы не испугать кого или не обидеть своим полновесным присутствием.
«Чувство победы и одоления, – утверждал М.О. Меньшиков, – чувство господства на своей земле годилось вовсе не для кровавых только битв. Отвага нужна для всякого честного труда. Все самое дорогое, что есть в борьбе с природой, все блистательное в науке, искусствах, мудрости и вере народной – все движется именно героизмом сердца. Всякий прогресс, всякое открытие сродни откровению, и всякое совершенство есть победа. Только народ, привыкший к битвам, насыщенный инстинктом торжества над препятствиями, способен на что-нибудь великое. Если нет в народе чувства господства, нет и гения. Падает благородная гордость – и человек становится из повелителя рабом… Мы в плену у рабских, недостойных, морально-ничтожных влияний, и именно отсюда наша нищета и непостижимая у богатырского народа слабость»[8].
М.О. Меньшиков придавал огромное общественное значение публицистике, ее мощи и ее возможностям влиять на умы людей. Называя публицистику искусством, он настаивал на необходимости для любого народа иметь хорошую публицистику, упадок которой мог бы отразиться наиболее печально на сознании граждан. Считая ветхозаветных пророков первыми публицистами, М.О. Меньшиков явился в своей публицистике, в отношении судьбы России, также настоящим пророком. «России, – писал он, – как и огромному большинству ее соседей, вероятнее всего, придется пережить процесс, какой Иегова применил к развращенным евреям, вышедшим из плена. Никто из вышедших из Египта не вошел в обетованный Ханаан. Развращенное и порочное поколение сплошь вымерло. В новую жизнь вступило свежее, восстановленное в первобытных условиях пустыни, менее грешное поколение».
Разве это не предсказание революции и дальнейшего нашего блуждания в поисках нашего Ханаана – возрожденной России?
В русской консервативной политической литературе можно выделить два рода писателей, одни из которых более чувствовали народность, а другие – государство. В русской литературе часто тот, кто чувствует нацию, не особенно чувствует государственность. И.С. Аксаков и вообще славянофилы – безусловно националисты, или протонационалисты. М.Н. Катков почти не писал об идее нации, Л.А. Тихомиров писал о нации, но в контексте государственности. Есть как бы две взаимопереплетающиеся политические школы в русской публицистике. Одна говорила о нации, другая о государстве. Между этими двумя группами нет антагонизма, а есть лишь призванность одних к рассуждению о нации, а других – о государстве. Одни лучше чувствовали и могли глубже рассуждать о государстве, а другие о нации. Талант одних более располагал к изучению государственности, талант же других – к пониманию народности.
2
Статья «Образованность и ученость», 1902 год.
3
Статья «Образованность и ученость», 1902 год.
4
Статья «На ту же тему», 1902 год.
5
Статья «Среди тьмы египетской», 1903 год.
6
Статья «Лев Толстой, Менделеев, Верещагин», 1904 год.
7
Статья «Внутренняя оборона», 1904 год.
8
Статья «Россия – прежде всего», 1907 год.