Страница 4 из 17
Но взглянем на этот бессмысленный кошмар с другой стороны. Зададимся вопросом: кому ультимативная компрометация панков особенно на руку? И ответ сразу ясен: Лондонской администрации. Как это они пели? „We love our queen…“ А какой громадный скандал получился от одной этой песни?! Это был открытый бунт. Панков стали бояться и ненавидеть на самом верху, а это означает, что с ними решили бороться любыми средствами. Сжить со света. Помнится, дружок Сида Джонни Роттен сильно пострадал в уличной атаке. Нож или бритва? А здесь был нож… Хотя этот нож принадлежал Сиду… Но это еще ни о чем не говорит. Заинтересованность в разгроме панков была на самой верхотуре истэблишмента. Вот от этого и нужно танцевать!
Я тоже выступил в свое время против них: вернул орден двору и приписал еще пару ласковых. Давно это было.
Впрочем, не знаю, как все у них на самом деле случилось, Сид, Нэнси – это дело темное.
А теперь доктор Леннон разрешает себе поужинать.
Итак, Chelsea-Hotel! Chelsea называется один из районов Лондона. Да, времени Сиду осталось всего ничего: или его прикончат в тюрьме, или он сам положит конец своей пропащей жизни. Не хватает того, чтобы потом какой-нибудь киношник состряпал фильмовую липу про Сида и Нэнси. Тошниловка. Просто нужно всегда думать, что ты делаешь. Думать! Тогда и за решетку не попадешь. И вообще…
А теперь обратно в мой, менее мрачный мир.
„Watching the Wheels“ – да, я представляю себе, как в неком субпространстве Элвис, тогда еще салага, ведет грузовик. „I really love to watch them roll…“ Ему нравилось водить машину, сидеть за рулем – он воображал, что это он направляет события своей жизни. Ан нет!
Ван Гог был первым психоделическим художником до эпохи ЛСД и прочих вспомогательных субстанций, сокращающих нам дистанции до потусторонности. Он был как бы предтечей и «Битлз», и Лири, и Уорхола, но его как художника открыли только после его смерти. Легко любить мертвых, как легко любить человечество вообще, а не конкретного живого человека. И мне тоже, и мне тоже! Я хотел бы спасти все человечество, но некоторые люди, например сумасшедшие фанаты Элвиса, которые пытаются его копировать даже после его смерти, меня просто злят. Какой смысл в том, что ты стоишь, одетый как дурак в какие-то нелепые сценические хламотья, изображая всем своим корпусом кого-то, кого уже нет в нашем материальном мире? Что они хотят этим сказать? Что Элвис бессмертен? Или что им нечего делать? Элвис бессмертен. Это так, потому что существует такая штука, как рематериализация. Элвис умер, Элвис проходит свой кармический путь за пределами этого мира, Элвис будет вновь рожден на Земле и будет жить в новом теле. Проблема заключается в том, что человек в ходе этого кармического цикла в жутком промежутке между смертью и новой жизнью успевает забыть прежнее воплощение. Вот родится Элвис в следующий раз и не сможет вспомнить, что он был знаменит, любим и богат в прошлой жизни. Что тут поделаешь? А вот тут–то и могут помочь ЛСД и магия. Йоко знает. Ее ясновидящие друзья. Я. Большие художники. Но ведь мы в меньшинстве. Попробуй переспорь миллиарды невежд! Они всегда апеллируют к авторитетам. Да ведь авторитеты кто? Когда они жили? Тыщи лет назад… С тех пор накопились новые факты, неучтенные или неизвестные в то время. А книга уже написана! И вот все новое запросто отметается. А ведь оно есть! Все эти люди, пережившие клиническую смерть и вернувшиеся к жизни, все ясновидящие, вступающие в контакт с душами умерших, – все они, в сущности, повествуют об одном и том же. Интересный факт: они все рассказывают, что видели голубой цвет. У кого было пристрастие к голубому? У того же Ван Гога! Он принадлежал к знающим, к мудрецам. А что с ним сделали при жизни? Держали в черном теле и надоедали поучениями! А Иисусу пришлось и того хуже.
У меня с Ван Гогом вообще много сходства. Это был первый художник, который произвел на меня в детстве большое впечатление. И не только своей замечательной, эзотерической живописью, но и своей жизнью. С Гогеном его связывали почти такие же сложные отношения, как меня с Полом, только они жили на Земле сто лет до нас. Любовь и соперничество, причем Гоген, конечно, не был соперником Ван Гогу – кишка тонка! Ну, положим, я бы не стал Пола целовать, хотя удобных случаев было предостаточно, особенно во время турне, когда мы делили тесные каморки, а бедный Винсент поцеловал-таки своего Пола. Вообще, для того, чтобы что-то такое особенное почувствовать к представителю своего пола (опять этот Пол, всюду-то он пролезает!), нужно обладать незаурядной фантазией. По крайней мере, мне так кажется. Когда я впервые прочитал его биографию лет в тринадцать, вопрос о его неординарной сексуальности заинтересовал меня не меньше его картин. Гоген, как все примитивные натуры, ничего не мог в этом понять и просто сбежал как раз в тот момент, когда самое интересное приключение в его жизни только-только начиналось. И нет никакого сомнения, что наш сверхразумный, тоже между прочим склонный к простым решениям Пол поступил бы в похожей ситуации точно так же. Здесь даже не было смысла пробовать. Вот потом, с Джессе, я дал себе волю, но все равно ничего так и не вышло. Да и потом, я был сильно выпивши (вши и блохи) и буянил вовсю, потому что Йоко была далеко и остановить меня было некому. Мэй всем хороша, но ей со мной не справиться. Она из другого материала, чем Йоко. В ней нет того стержня, она вся мягкая, а меня надо «держать»! Надо быть сильной.
Но вернемся к нашим баранам – они уже давно блеют.
С Брайаном было интересно прежде всего потому, что он был голубой. Было где разгуляться воображению. Вот он посмотрел на меня как-то искоса – о чем он подумал? О сексе? Или это был взгляд просто так? Потом в Испании мы играли с ним в игру – кто из прохожих ему бы подошел для развлечения, а кто нет и почему. Мы сидели в уличном кафе и разглядывали и обсуждали всех мужиков, попадавших в поле нашего зрения. Это было совсем так, как мужской разговор о бабах, с той только разницей, что роль баб исполняли в тот раз мужики. В этом было нечто пикантное, но до конца проникнуться голубой жизненной философией я все-таки не смог. Ни тогда, ни потом. Хотя соблазн иной раз витал совсем рядом.
Да, вот мой Фред… Что-то из него выйдет? Лакомый кусочек, а достанется он какой-нибудь вертихвостке, разбитной бабенке, которая раздобреет к сорока и будет весить центнер, как Элвис. Как бы то ни было, приятно иметь поблизости симпатичного парня, у которого все еще впереди.
Сейчас забавно вспоминать, как нас допекали в этой самой свободной в мире стране в начале 70-х. Расцвет кондового никсонизма, черные «фольксвагены» и «форды», преследующие нас совсем не скрываясь, очень хорошо заметное прослушивание всех телефонных разговоров, незнакомцы, «по ошибке» звонящие по нескольку раз в день… Меня с Йоко это прямо достало, до наших печенок они добрались, гады гуверовские! Но и Гувер оказался не вечен. А потом, когда Tricky Dicky наконец-то «ушли» из Белого дома, стало вроде бы полегче. У Рональда Голливудского в гостях было, в общем-то, совсем не так уж плохо. Правда, иногда он по-отечески заботился о том, чтобы мне, бывшему Битлу Джону, не было скучно в его солнечной Калифорнии, и подсылал каких-нибудь любителей сырого мяса и людоедских деликатесов, но мы с Хэрри и Мэй умели от них каждый раз отвертеться. Во всяком случае, для особенно ретивых моих биографов заявляю, что до серьезных стычек и кулачных боев в стиле Ливерпуля в Эл Эй дело не дошло. Один раз, ну от силы дважды я насовал самым докучливым и не самым увертливым «поклонникам». Сам тоже получил по морде – не беда! Не в этом дело! В жизни всякое случается, если смотреть на жизнь не только из окна лимузина. Но дело в том, чтобы не было этого невыносимого сосущего одиночества, этого душевного вакуума, от которого нет другого лекарства, как водка, виски и разрушение. Я пил и крушил окружающие меня симптомы слишком далеко зашедшего благосостояния: хрустальные пепельницы, цветные телевизоры, зеркала в золоченых рамах – кому это барахло нужно?