Король в Желтом

– Я тоже, – тихо прервал я.

Луис на миг застыл, пораженный и смущенный, но быстро оправился и хлопнул меня по плечу.

– Тебя полностью вылечили, – начал он, но я снова остановил его:

– Думаю, ты хотел сказать: просто все поняли, что я никогда не болел.

– Конечно, я об этом и говорил. – Он засмеялся.

Мне не понравился его смех: очевидно, неискренний, но, весело кивнув, я спросил, куда они направляются. Луис взглянул на собратьев-офицеров, которые к тому времени почти достигли Бродвея.

– Мы хотели продегустировать коктейль «Брансвик», но, сказать по правде, я ищу повода навестить Хауберка. Пойдем, будешь моим оправданием.

Мы застали старого оружейника одетым в новый весенний костюм. Он стоял в дверях лавочки и нюхал воздух.

– Я только что решил прогуляться с Констанцией перед ужином, – отвечал он на шквал вопросов Луиса. – Мы думали пройтись в парке вдоль Нортривер.

В этот момент на улицу вышла Констанция и, сперва побледнев, зарделась, стоило Луису склониться над ее затянутой в перчатку ручкой. Я попытался уйти, сославшись на встречу на окраине города, но Луис и Констанция не слушали, и мне стало ясно: предполагалось, что я останусь и развлеку Хауберка. Между прочим, это отличный шанс присмотреться к Луису, подумалось мне, и, когда они окликнули конку на Спринг-стрит, я последовал за ними и сел рядом с оружейником.

Прекрасная линия парков и гранитных террас над пристанями Норт-ривер, возводимая с 1910-го по осень 1917-го, стала одним из самых популярных мест для прогулок в городе. Она простиралась от батареи до 190-й улицы, вздымаясь над славной рекой, предлагая чудесный вид на побережье Джерси и горы напротив. Среди деревьев были разбросаны кафе и рестораны, и дважды в неделю оркестры гарнизона играли на открытых эстрадах у парапета.

Мы сели на залитую солнцем скамейку у подножия конной статуи генерала Шеридана. Констанция наклонила зонтик, чтобы защитить глаза, и они с Луисом начали тихий разговор, который невозможно было разобрать. Старый Хауберк, опершись на трость с набалдашником из слоновой кости, закурил превосходную сигару, предложил мне такую же, но я вежливо отказался. Он рассеянно улыбнулся. Солнце низко висело над лесами Статен-Айленда, и на поверхности залива играли золотые блики, отражавшиеся от нагретых солнцем парусов, которые заполонили гавань.

Бриги, шхуны, яхты, неповоротливые паромы с кучей народа на борту, баржи, на палубах которых выстроились рядами коричневые, синие и белые товарные вагоны, важно гудящие пароходы, устаревшие сухогрузы, каботажные и устричные суда, шаланды, а меж ними наглые маленькие буксиры, раздражающие всех свистом и пыхтением, – вот, сколько хватало глаз, корабли, вспенивавшие воды, переливавшиеся на солнце. Противопоставляя покой сумятице парусников и пароходов, на середине реки застыл белый военный флот.

Смех Констанции отвлек меня от грез.

– На что вы смотрите? – поинтересовалась она.

– Так… на корабли. – Я улыбнулся.

Тогда Луис назвал нам каждое судно, избрав в качестве ориентира старый Красный Форт на Говернорсе.

– Эта игрушка в форме сигары – торпедоносец, – объяснял он. – Рядом еще четыре: «Тарпон», «Сокол», «Морская лисица» и «Осьминог». Канонерские лодки чуть выше – «Принстон», «Шамплейн», «Тихие воды» и «Эри». Еще выше – крейсеры «Фарагут» и «Лос-Анджелес», за ними линкоры «Калифорния» и «Дакота» и наш флагман «Вашингтон». Те два металлических бочонка, что стоят на якоре у замка Уильям, – двухбашенные мониторы «Ужасный» и «Великолепный», между ними – таранное судно «Оцеола».

Констанция посмотрела на Луиса; ее прекрасные глаза сияли от восхищения.

– Как вы умны для солдата, – сказала она, и мы дружно рассмеялись.

Вскоре Луис поднялся и, кивнув нам, предложил руку Констанции. Они медленно пошли по дамбе. Хауберк с секунду смотрел им вслед, а затем повернулся ко мне.

– Мистер Уайльд был прав, – сказал он. – Я нашел пропавшие бедренные щитки и левый набедренник «Гербовых лат Принца» на мерзком, полном отбросов чердаке на Пелл-стрит.

– Дом девятьсот девяносто восемь? – поинтересовался я с улыбкой.

– Да.

– Мистер Уайльд очень умен, – заметил я.

– Я хочу признать его заслуги в обнаружении этого сокровища, – продолжал Хауберк. – Да будет всем известно, что именно он заслуживает почестей.

– Не ждите от него благодарности, – ответил я резко. – Пожалуйста, молчите об этом.

– Вы знаете, сколько стоит эта находка? – спросил оружейник.

– Нет. Пятьдесят долларов?

– Примерно пятьсот, но владелец «Гербовых лат Принца» отдаст две тысячи тому, кто соберет доспехи. Эта награда также принадлежит мистеру Уайльду.

– Она ему не нужна! Он отказывается! – разъяренно ответил я. – Что вы знаете о мистере Уайльде? Деньги его не интересуют. Он уже богат или станет богаче всех на свете, исключая меня. И что мы будем делать с нашими деньгами… что мы будем делать, он и я, когда… когда…

– Когда что? – настаивал потрясенный Хауберк.

– Увидите, – пообещал я, взяв себя в руки.

Он пристально посмотрел на меня, как часто делал доктор Арчер. Я знал: ему кажется, что я болен. На его счастье, в тот миг он не назвал меня безумцем. – Нет, – ответил я на невысказанный вопрос, – я не помешался и мыслю так же здраво, как мистер Уайльд. Не хочу раскрывать свои карты, но мой план принесет мне не только золото, серебро и драгоценные камни. Он послужит благу и процветанию всего континента, даже полушария!

– О, – только и сказал Хауберк.

– В конце концов, – продолжал я чуть тише, – он осчастливит весь мир.

– И, между прочим, вас с мистером Уайльдом?

– Именно. – Я улыбался, хотя за тон, с которым он задал этот вопрос, мне хотелось удушить его.

Некоторое время он молча смотрел на меня, а потом сказал очень мягко:

– Почему бы вам не отложить книги и занятия, мистер Кастейн, и не побродить по горам? Помнится, вам нравилось рыбачить. Поймайте пару форелей в Рэнгли.

– Рыбалка меня больше не интересует, – ответил я без тени раздражения в голосе.

– Раньше вы интересовались всем на свете, – продолжал он, – атлетикой, парусным спортом, стрельбой, верховой ездой…

– Я не езжу верхом со времен моего падения, – тихо сказал я.

– Ах да, ваше падение, – повторил он, отводя взгляд.

Я подумал, что болтовня зашла слишком далеко, и вернул разговор к мистеру Уайльду, но старик вновь принялся изучать мое лицо в манере чрезвычайно для меня оскорбительной.

– Мистер Уайльд, – повторил он. – Знаете, что он сделал этим вечером? Спустился и приколотил вывеску над входной дверью, рядом с моей. Она гласит:

Вы знаете, что это значит?

– Да, – ответил я, подавляя вспыхнувшую во мне ярость.

– О, – вновь сказал он.

Луис и Констанция медленно подошли к нам и спросили, не присоединимся ли мы к их прогулке. Хауберк посмотрел на часы. В этот момент облако дыма вырвалось из глубин замка Уильяма, и эхо залпа при спуске флага пронеслось по волнам, отразившись от гор напротив. Флаг съезжал по древку, на белых палубах военных кораблей заиграл горн, и первые электрические огни засияли на побережье Джерси.

Возвращаясь с Хауберком в город, я слышал, как Констанция что-то шептала Луису, но не разобрал слов. Впрочем, Луис так же тихо ответил: «Моя дорогая», и вновь, шагая с Хауберком впереди, я уловил еле слышное «милая» и «моя Констанция» и понял, что время для важного разговора с моим кузеном Луисом почти пришло.

III

Однажды майским утром я стоял в своей спальне перед стальным сейфом, примеряя золотую, украшенную драгоценностями корону. Бриллианты вспыхнули, стоило мне повернуться к зеркалу, и тяжелое золото засияло над моей головой огненным нимбом. Я вспомнил отчаянный крик Камиллы и ужасные слова, прокатившиеся эхом по туманным улицам Каркозы. То были последние строки первого акта, и я не смел думать, что последует за ними, не смел даже в лучах весеннего солнца, в своей комнате, в привычной обстановке, успокоенный уличным шумом и голосами слуг в передней, ибо те отравленные слова запали мне в душу – так смертный пот медленно пропитывает простыни в постели обреченного. Дрожа, я снял корону с головы, отер чело и подумал о Хастуре и моих законных правах. Мне вспомнился мистер Уайльд, каким я оставил его: кровавое лицо, исцарапанное когтями адской твари, и его обещания… ах, его обещания. Резкий звон вырвался из глубины сейфа, и я понял – время истекло, но не внял ему и, вновь надев сверкающую корону, дерзко повернулся к зеркалу. Долго я стоял неподвижно, поглощенный меняющимся выражением собственных глаз. Зеркало отражало лицо, похожее на мое, но настолько бледное и истощенное, что его обладателя трудно было узнать. Все это время я повторял сквозь сжатые зубы: «День настал! День настал!», пока сигнал в сейфе звенел, не смолкая, а бриллианты искрились и пламенели над моим челом. Я слышал, как открылась дверь, но спохватился лишь, когда увидел в зеркале два лица, когда другой встал за моим плечом и чужие глаза встретились с моими. Резко развернувшись, я схватил с туалетного столика длинный нож. Мой кузен, белый как снег, отпрыгнул в сторону, крича: