Маска Красной Смерти

Это новый Храм Солнца, которое обожаемо в Сирии под именем Эла Габала. Позднее один весьма примечательный римский император учредит это поклонение в Риме и отсюда извлечет свое прозвище Гелиогабал. Я осмелюсь заметить, вам доставит удовольствие взглянуть на божество этого храма. Нет надобности смотреть на небо: Его Величество Солнце более там не находится – по крайней мере, именно то Солнечное Величество, обожаемое сирийцами. Это божество пребывает внутри того здания. Почитаемо оно в образе некоей широкой каменной глыбы, завершающейся конусом или пирамидой, каковая знаменует собой Огонь.

«Слушайте! Смотрите! Кто могут быть те забавные существа, полуголые, с их разрисованными ликами, размахивающие руками и вопящие к черни?»

Некоторые из них суть площадные фокусники. Другие, более отличительные, принадлежат к расе философов. Наибольшая часть все же – те в особенности, что побивают народ дубинками, – суть главнейшие придворные во дворце, исполняющие, поелику это их обязанность, какую-нибудь достославную потеху царя.

«Но что такое здесь? Небеса! Город кишит дикими зверями! Что за чудовищное зрелище! Сколь опасное в особенности!»

Чудовищное, если вам угодно, но нимало не опасное. Каждое животное, если вы потрудитесь заметить, следует очень спокойно по стопам своего хозяина. Некоторые, конечно, ведомы посредством веревки вокруг шеи, но это преимущественно наиболее мелкие или робкие породы. Лев, тигр и леопард вполне вне принуждения. Обучены они были теперешнему их ремеслу без малейших затруднений и следуют за своими досточтимыми владельцами с правоспособностью valets de chambre[14]. Правда, бывают случаи, когда Природа притязает на свое попранное владычество; но пожранный оруженосец или растерзанный священный бык суть обстоятельства слишком малой значительности, чтобы быть упомянутыми более чем вскользь в Эпидафне.

«Но что за чрезвычайное смятение я слышу? Достоверно, это уже громкий шум даже для Антиохии! Это свидетельствует о некоем возбуждении – интересности неповседневной».

Да, несомненно. Царь повелел учинить какое-нибудь новое зрелище – какое-нибудь гладиаторское игрище на ипподроме, или, быть может, избиение скифских пленников, или сожжение своего нового дворца, или разгром какого-нибудь красивого храма, или, наконец, праздничный костер из нескольких евреев. Суматоха растет. Взрывы хохота восходят к небу. Воздух делается кричащим от духовых инструментов и чудовищно сотрясается от вопля миллиона глоток. Спустимся вниз, из любви к забаве, и посмотрим, что произошло! Дорога здесь – осторожнее! Здесь мы находимся на главной улице, что называется улица Тимарха. Море народу приближается в этом направлении, и нам затруднительно будет пробиться через поток. Толпа простирается через всю аллею Гераклида, что проходит как раз перед дворцом – таким образом, царь, весьма возможно, находится среди беснующихся. Да, я слышу вскрики вестника, возглашающего его приближение, с пышным словотечением Востока. Нам промелькнет свет лика его, когда он будет проходить у храма Ашимы. Укроемся в преддверии святилища; сейчас он будет здесь. Тем временем рассмотрим это изображение. Что сие? О, это бог Ашима собственной своей персоной. Замечаете вы, однако, что это ни ягненок, ни козел, ни сатир. Ничего, что имело бы сходство с Паном аркадийцев. Хотя все эти облики были придаваемы – прошу прощения, будут придаваемы – учеными грядущих веков – Ашиме сирийцев. Наденьте ваши очки и скажите мне, что сие есть. Что это?

«Помилуй Бог! Это обезьяна!»

Точно – павиан, но оттого его божественная суть не становится меньше. Имя его есть производное от греческого Simia[15] – что за отменные болваны эти антиквары! Но посмотрите! Смотрите! Тот вон, простирающийся сквозь толпу маленький плут в лохмотьях. Куда он идет? Что он там горланит? Что говорит он? О! он говорит, что царь прибыл с торжеством, что он в своем парадном облачении, что он только что положил насмерть собственной своей рукой тысячу окованных израильтянских пленников. За этот подвиг оборвыш прославляет его до небес! Слушайте! сюда приближается некая орда молодцов, отличиями своими сходственных. Они сочинили латинский гимн о доблести своего царя и, идя, поют его:

Гимн этот может быть перефразирован так:

«Слышите ли вы те трубные звуки?» Да, это царь подходит. Смотрите! народ захлебывается от восхищения и простирает ввысь свои взоры с благодарением небесам. Он идет – он пришел – вот он!

«Кто? – где? – царь? – Я не замечаю его; не могу сказать, чтобы я различал его».

Так вы, должно быть, слепы.

«Очень возможно. Все же, я не вижу ничего, кроме шумливой толпы идиотов и полоумных, что спешно простираются ниц перед гигантским жирафом и силятся удостоиться поцелуя подошвы животного. Смотрите! Зверь в точности ткнул сейчас одного из черни – и другого – и еще – и еще одного. На самом деле, я не могу удержаться от восторга перед животным за превосходное применение, которое он делает из своих ног».

Чернь действительно хороша – хотя это благородные и свободные граждане Эпидафны! Зверь, сказали вы? Остерегайтесь, чтобы вас не услышали. Разве вы не заметили, что животное имеет лицо человека?

Но, милый мой сударь, этот камелеопард есть не кто иной, как Антиох Эпифан – Антиох Славнейший, Царь Сирии и наиболее могущественный из всех самодержцев Востока! Правда, его величают иногда Антиох Эпиман, Антион Полоумный, но это потому, что не весь народ обладает способностью оценить его достоинства. Это верно также, что в настоящее время он заключен в шкуру некоего зверя и он делает все от него зависящее, чтобы сыграть жирафа; но это предназначается для большего поддержания своего царского достоинства. Кроме того, монарх – богатырского роста, и одеяние весьма идет ему, не будучи слишком велико. Мы можем, однако, удостоверить, что он не присвоил бы его себе, если бы не некоторый случай совершенно особенной торжественности. Таковым, благоволите признать, является избиение тысячи евреев. С каким верховным достоинством выступает монарх на всех четырех! Хвост его, вы замечаете, несут в воздухе две ближайшие его наложницы, Эллина и Аргелаида; и внешний его вид был бы бесконечно пленительным, если бы не его глаза навыкате, которые, конечно, выскочат вон из его головы, и странный цвет его лица, что сделался неописуем от количества вина, им поглощенного. Последуем за ним к ипподрому, куда он направляется, и послушаем песню победы, которую он запевает:

14

Камердинеров (франц.).

15

Обезьяна (греч.).

16

Флавий Вописк говорит, что гимн, здесь приведенный, пела чернь в честь Аврелиана, во время Сарматской войны, убившего собственноручно девятьсот пятьдесят врагов. – Примеч. автора.