Страница 11 из 25
Я задумалась: «Стефан одинок. Отчаянно, страшно одинок. Иногда кажется, он и вовсе в отношениях не нуждается, а контакты с людьми рассматривает, как жизнью данную неотвратимость. Он безразличен к тому, что о нём думают или говорят окружающие – ни восхищение, ни осуждение его не заботят. И если Серёжа, который тоже не зависит от мнения людей, предлагает окружающим отношения взаимно-приятные, то Стефан не испытывает потребности в эмоциональной окраске отношений… Кроме отношений с теми, кого он любит».
– Нет, – вновь разверзла я уста, – нельзя ему без семьи. Семью любят только три человека – ты, я и он. Понимаешь, Серёжа?
– Хочешь, чтобы я поговорил с ним?
– Хочу. Все эти старухи в своих «предсказаниях» ловят людей на их же чувства. Черногорская почувствовала одиночество Стефана и твою зарождающуюся ревность. Одной фразой про судьбу усилила в тебе ревность, а Стефана отправила ложным путём. И Тахмина… помнишь, ты задавался вопросом, как на детках отразится наше вожделение, и боялся близости во время беременности? Вот ведунья и «рассмотрела» порчу в Кате – трансформировала твой страх в утверждение.
Я умолкла, вспоминая, как старалась объяснить Серёже свою точку зрения на пользу секса во время беременности. «Я знаю, – убеждала я, – энергия любви между мамой и папой самая благотворная для детей, потому и хочу, чтобы развивающиеся во мне детки купались в той огненной целительной лаве, что порождается нашим оргазмом». «Тахмина про похоть болтала. Похоть – это борьба гениталий, когда каждый из партнёров, не имея ни чувств, ни привязанности, стремится использовать другого для собственной разрядки. Опустив подол и застегнув ширинку, два человека, как встретились чужими друг другу, так чужими и разошлись».
– Серёжа, выброси страхи из головы. Катюшка – нормальная девушка, никак не «порченная». Распознав в себе женственность, она обретёт внутреннюю гармонию.
Серёжа только ещё повернул с дороги к усадьбе, как ворота стали разъезжаться. «Ждут».
– Серёжа, у меня ещё один вопрос остался, и ещё одна просьба не высказана.
Он кивнул.
– Машину Павлу оставлю, пройдёмся до дома пешком и поговорим. – Не заглушая мотор, он вышел из машины, подошёл к моей дверце и, подавая руку, спросил: – Не замёрзнешь? Прохладно.
– Способ разогреть меня давно известен! – хохотнула я, опираясь на его руку. – Устроим догонялки – ты идёшь, я стараюсь не отстать. Паша, добрый вечер!
Паша всегда ждёт нашего возвращения здесь, в сторожке охраны, если мы оба уезжаем из усадьбы.
– Привет, Маленькая. Как дела?
– Благодарю, Паша, всё хорошо. Вы уже поужинали?
– Нет, – садясь в машину, ответил он. – Ждём вас.
– Какой вопрос, Девочка? – спросил Серёжа, как только мы остались одни.
– Ты изменял мне?
Будто споткнувшись, он на мгновение застыл и тотчас двинулся дальше, не замечая, что наращивает темп. Я бежала за ним и… вымерзала изнутри. Наконец, выдернула руку из его ладони и упрекнула:
– Ты слишком быстро идёшь! Молчание тоже ответ, Серёжа.
– Почему ты спросила?
– Спросила. Извини. Я снимаю вопрос. Просьба моя опять Стефана касается. Надо заставить его заняться собой, он обвисает. При его весе, ослабевший мышечный каркас вдесятеро увеличит и без того непомерную нагрузку на суставы. Паша от него давно отступился, может, тебе удастся затащить его в спортзал, или хоть верховой ездой пусть займётся.
– Я понял, Маленькая.
– Благодарю, Серёжа. – Я побежала к дому.
Сергей шагал следом, не догоняя и не обгоняя. Нам вновь было не о чём разговаривать.
Моя неоплаченная «Надежда» стояла на комоде, прислонённая к стене. Катя бросилась навстречу.
– Мама, что так долго?
– Знаю, Котёнок, заждались, голодные все. – Высвободившись из её объятий, я поспешила к Андрэ, здороваясь на ходу с домочадцами: – Добрый вечер.
Граф ласково вгляделся в моё лицо. Я, как сумела, улыбнулась.
– Прости, милый, задержались.
Не обманула, он понял – не помирились.
– Прошу пятнадцать минут, – обратилась я вновь к домочадцам, – пока на стол накрываете, я буду готова.
– Мама, тебе помочь? – окликнула меня Катя из объятий отца.
– Благодарю, детка, я управлюсь.
Чехол с моим платьем внутри лежал на кровати. Рядом сумка с украшениями, трусики и туфли. Серёжа освободил сумку, пока я была в ванной. Не собираясь надевать этот туалет, я было пошла в гардеробную и в раздумье приостановилась: «Что это, предложение продолжить вечер?» Я решила надеть платье.
Против обыкновения волосы легко собрались в высокий хвост, я сложила их по длине втрое и зажала заколкой. Воткнув пику, удивилась – получилось не хуже, чем у Даши. Теперь платье, туфли, браслеты. Рассматривая себя в зеркале, я старалась проникнуться настроением платья – глаза чуть сузились, на губы легла едва уловимая, чуть снисходительная улыбка, обнажённая шея гордо выпрямилась. «Ну вот, теперь хорошо! – удовлетворённо подумала я и вышла из спальни. – Твоё молчание, Серёжа, – твоё признание! Теперь я знаю, я у тебя не единственная!» Ни страха, ни боли я не почувствовала.
Увидев меня, мои мужчины дружно встали. Паша присвистнул. Я засмеялась и, скользнув взглядом по лицу Сергея, предпочла объятия Андрэ.
– Детка, ты объявила войну мужчинам? – спросил он. – Ты столь восхитительна, что я готов сдаться без боя. Позволь, я поцелую тебя и провожу к столу.
Прищурившись, Сергей проводил нас глазами и повёл к столу Катю.
А потом случилась беда.
Не дождавшись конца ужина, Маша скрылась на кухне. Обеспокоенная её долгим отсутствием, я отправилась на розыски и нашла её пригорюнившейся у стола.
– Маша, милая, очень вкусный ужин, благодарю. Ты почему убежала? – Обняв за плечи, я заглянула в её лицо и твёрдо заявила: – Всё, Машенька, начинаю искать поварёнка. Ты выглядишь уставшей.
– Ищи, Маленькая, – вдруг согласилась Маша и обречённо махнула рукой. – Не справляюсь я, не успеваю, тороплюсь и устаю. Если бы ты с Сергей Михалычем не задержались, то ужин бы пришлось ждать, не поспела бы я ко времени.
Я встревожилась всерьёз – не уставший вид Маши, а покорно принятое поражение напугало меня.
– Маша, милая, тебе нездоровится? Что случилось?
– Да не я, Василич хворает! Днём бодрится, ночью думает, что я сплю, и стонет.
– Давно? Стефану говорила?
– Три дня уже. Я в первый же день хотела сказать тебе, так он раскричался и запретил. И Стефану говорить запретил. Прополис пьёт да таблетки ест.
Я вернулась в гостиную. Василич из-за стола перебрался на диван, увидев, что я направляюсь к нему, улыбнулся, глаза метнулись в пол, на меня, по сторонам, вновь на меня. Я подошла, наклонилась и коснулась губами его лба – кожа была влажной и солёной, но температуры не было.
– Что ты, Маленькая? Целуешь никак меня? Давно ты меня не целовала. – Он шутил, но усилий, каких стоила ему его шутка, скрыть не мог.
Я оглянулась в поисках Стефана. Стефан уже понял и подошёл без зова; тут же, на диване, он бегло осмотрел Василича и, повернувшись к Серёже, сказал:
– Надо неотложку вызывать. Язва, думаю.
Я вновь пошла на кухню.
– Машенька, вставай, пойдём собираться. Серёжа неотложку вызывает.
Она побелела; остановившимися глазами глядя на меня, ждала приговора. Тем же будничным тоном я повторила:
– Маша, вставай. Пойдём собирать Василича в больницу. Ты-то с ним поедешь?
Она немо закивала, вскочила со стула и кинулась к выходу, остановилась, тоскливым взглядом окинула уставленный посудой стол, махнула рукой и теперь уже окончательно заспешила из кухни и… уткнулась в Серёжу.
– Маленькая, иди к Василичу, – велел Серёжа, принимая Машу в объятия. – Ему худо. Стефан запрещает принимать обезболивающие.
Услышав это, Маша тяжело привалилась к Серёже. Я бочком протиснулась мимо них и позвала:
– Катя!
Катя тотчас возникла рядом.
– Катюша, бери Машу, веди её домой и помоги собраться в больницу – тапки, смена белья, предметы гигиены. – Катя заспешила обратно к кухне, а я вдогонку прибавила: – Для обоих, Катюша.