Драмы

В его драмах перед зрителем мраморные белые террасы, заросшие плющом, мрачные дворцы с дивными барельефами, венецианские гондолы, маски веселого карнавала, музыка, картины, цветы.

Он берет местом действия страну, всю покрытую драгоценной ризой воспоминаний. Там живут и умирают почти все его герои – мадонна Дианора и безумец Клавдио, ученики Тициана, Лоренцо и его жена, заговорщики – враги дожа. Все они – дети культурной страны, хранящие в себе то лучшее, что выработано великой народностью за долгие века труда и борьбы.

Гофмансталь постоянно возвращается к мысли о значении пережитых эпох для современности и для поэзии.

При описании художественной обстановки в сказке о купеческом сыне Гофмансталь замечает: «Все это были не мертвые, низменные предметы, но великое наследие, результат божественного труда всех поколений».

Однако он далек от антикварных увлечений Аннунцио. «Все предметы, – говорит он, – в сущности мертвы и пусты, они становятся живыми только через то содержание, которое мы сами влагаем в них».

«Культура, – замечает он в другом месте, – начинает существовать только для того, кто сам начал содействовать культуре. С растущим изумлением и благоговением учится он взирать на духовные сокровища, накопленные его народом, учится отделять все случайное и еще не переработанное, видит на каждом шагу глубокое соответствие между формами жизни и ее содержанием».

Выбор героев имеет тоже субъективный отпечаток. Перед зрителем проходят художники, музыканты, философы – мечтатели, застенчивые люди, тихо живущие своей особенной утонченной жизнью. Это – наши современники с пытливой, тоскующей душой. Они легко и свободно носят костюм, накинутый им на плечи фантазией писателя: под этим одеянием сквозит его собственный облик.

«Каждый поэт неустанно изображает главное содержание своей жизни».

Итак, у него самого центром творческого изображений является душа: чуткая, необыкновенно сложная, утонченная до болезненности. Герои

Гофмансталя заняты размышлением, а не действованием. Их душевный мир поглощает все их внимание, он похож на музыкальный инструмент, который дает отзвук на самое слабое прикосновение ветра.

В душе, которую изображает поэт, все чувства сплетены и спутаны до чрезвычайности. Чувственность сплетается с упоением красотою искусства, сдержанность граничит с холодностью: в ней – страх богатого избалованного человека перед прикосновением грубой жизни, в ней – нерешительность созерцателя, в ней – утонченность прелестного тепличного растения.

Но лиризм Гофмансталя не есть непосредственный лиризм сердца. Мыслитель сквозит в самых задушевных строках. Он ищет обобщений, жизнь рисуется перед ним широкими, упрощенными чертами. «Без мифа не может обойтись творческая фантазия».

Он мыслит жизнь как цепь сверкающих мгновений: мелькнет, разгорится, исчезнет, как непрерывно бегущий поток, зыбкий и ускользающий, беспредельный и непостижимый.

«Тень от облаков на текучей воде менее тонка, нежели то, что мы называем жизнью».

Пред тайною мира благоговейно стоит поэт. Иногда через любовь, через глубокое размышление ему удается прозреть на мгновение – и тогда он поет странную песнь, и люди называют его безумным.

Ужасающие пропасти неведомого окружают нас. Но бытие наше не ничтожно. В душе поэта мерцает сознание, что жизнь «подобна изящному магниту, который управляется огромными силами, неизвестно где пребывающими».

Что же такое в этом зыбком мире душа человека? В ней тоже течет волна переживаний, вызванная сменою ощущений.

Человек, а поэт в особенности, отвечает на каждое впечатление извне. В нашей душе, как в играющем фонтане, всегда стремятся потоки смутных чувств и желаний, и сознание улавливает то одно, то другое душевное движение, как дитя, которое играет в прятки.

Мысль о вечной смене как сущности жизни постоянно повторяется у Гофмансталя. В «Балладе внешней жизни» он набрасывает ряд зыбких картин и из них сплетает художественный синтез жизни:

Все переменчиво во внешнем мире и в нашей душе. Так пусть же душа свободно откликается на каждый зов жизни, пусть живет беглым мгновеньем, сверкающей игрой и всех своих сил.

Эта преданность мгновенью составляет основную мысль первой драмы Гофмансталя – «Вчера». Молодой художник Андреа заявляет:

Среди зыбкой переменчивости всего сущего, человек создает себе твердый оплот искусства.

Искусство выхватывает отдельные впечатления, которые внешний мир зажигает в нашей темной, смутной душе и закрепляет их в устойчивых и ярких образах.

Слово и звук, мрамор и краски уловляют мимо-бегущее, зыбкое явление и отливают его в прекрасные и твердые формы.

Отсюда понятно огромное значение, которое Гофмансталь придает формальной стороне искусства.

«Слово – ведь это все, словом вызывается к новому бытию то мимолетное, едва уловимое, нежное и туманное, что мы называем настроением». Слова сверкают, подобно каплям воды, но они вечны, как алмаз, потому новое сочетание слов, передающее то, чего еще никому не удавалось уловить, так же ценно, как статуя Антиноя или величественная мраморная арка.

Итак, искусство есть начало освобождающее, умиротворяющее душу человека в вечных, устойчивых созданиях искусства – успокоение и отдых посреди немолчного, безостановочного бега жизни.

Дано мгновенное существование, но оно невыразимо прекрасно. Желаннее жизни ничего не знает человек. Самое слово жизнь звучит обаятельно, оно манит нас, волнует, обещает несказанное. Но жизнь коварна. Смеясь, бросает она свои подарки к ногам человека, если эти дары не таковы, какими мы их желали видеть, все-таки стоит и нагнуться и поднять их: от нас зависит обратить их в золото или в слезы («Авантюрист»).

Надо отдаваться всею душою мимолетным впечатленьям бытия – жить, а не проходить мимо жизни, но жить на высотах, в той ясной сфере, где взор человека становится подобен взору орла.