Страница 5 из 16
Мне показалось, будто я нахожусь в довольно просторном помещении, куда можно попасть сверху через дыру прямо над моей головой, и я подумал, что моя тюрьма, скорее всего, подземный входной храм старика Хафры, или храм Сфинкса, возможно, один из коридоров, который мои гиды не удосужились показать мне утром и из которого я мог бы легко выбраться, если бы нашел дорогу к перекрытому входу. Наверное, мне пришлось бы побродить по лабиринту, но сколько уже таких лабиринтов было в моей жизни!
Первым моим побуждением было избавиться от пут на руках и ногах, от кляпа и повязки на глазах, но это не очень меня заботило, потому что за время моей долгой карьеры выступающего на публике эскаписта куда более изощренные эксперты, ни разу не преуспев, испытали на мне весь свой ассортимент.
Потом мне пришло в голову, а почему бы арабам не поджидать меня у входа и не напасть на меня, ведь по натяжению веревки у них в руках они наверняка заметят, что я пытался освободиться. Это, конечно же, имело смысл лишь в том случае, если я в самом деле находился в Хафровом храме Сфинкса. Дыра над моей головой, где бы она ни была, не могла находиться далеко от ничем не примечательного современного входа возле сфинкса, ведь наверху расстояния совсем небольшие, и любому туристу это отлично известно. Днем я ничего похожего на второй вход не заметил, но не сомневался, что среди песчаных заносов легко спрятать и не такое.
Обдумывая свое положение, я лежал, скорчившись, на каменном полу и почти забыл кошмар долгого падения и кружения по пещерам, которые совсем недавно довели меня до бесчувственного состояния. Теперь мои мысли были заняты только тем, как получше перехитрить арабов, и я решил поскорее развязать веревку, но по возможности не шевелить ее, чтобы она не выдала мою эффективную или неудачную попытку освободиться.
Однако решить легче, чем сделать. Несколько предварительных маневров убедили меня, что подвигаться придется изрядно, и я совсем не удивился, когда после особенно энергичного напора почувствовал, что веревка кольцами ложится на меня и вокруг меня. Очевидно, подумал я, бедуины все поняли и бросили ее, спешно отправившись к настоящему выходу из храма, собираясь подождать меня там.
Перспектива намечалась не из приятных… Однако бывало и хуже, так что я решил не паниковать прежде времени. Сначала надо избавиться от пут, а потом постараться живым и невредимым выбраться из храма. Забавно, с какой легкостью я убедил себя, что нахожусь совсем неглубоко под землей в старом храме Хафры возле сфинкса.
Однако моя уверенность была поколеблена, и во мне вновь ожила первобытная боязнь сверхъестественной бездны и дьявольской тайны из-за одного обстоятельства, ужасное значение которого я начал осознавать, все еще формулируя мой философский план. Я уже сказал, что, падая, веревка свивалась надо мной в кольца. Теперь мне было ясно, что она все еще продолжает падать, хотя все нормальные веревки уже исчерпали бы свои ресурсы. Более того, она обрушилась на меня лавиной, отчего на полу выросла уже целая гора, и я оказался почти полностью погребенным под стремительно множившимися кольцами. Вскоре меня завалило совсем, и мне стало трудно дышать под тяжелой грудой пеньки.
Я растерялся, но все же, пока тщетно, старался бороться с неминуемой гибелью. Дело было не в том, что меня терзали сверх всякой меры, и не в том, что из меня по капле выжимали воздух и жизнь, а в падающих на меня неестественных количествах веревки и в неведомых и несчитаных подземных пространствах, окружавших меня в те минуты. Значит, мое падение, а потом кружение по дьявольской бездне было настоящим, и я на самом деле лежал беспомощный в безымянной пещере где-то рядом с центром земли. Перенести это неожиданное открытие у меня не хватило сил, и я во второй раз впал в спасительное беспамятство.
Когда я говорю «беспамятство», то не имею в виду отсутствие видений. Наоборот, моя отрешенность от мира разума сопровождалась несказанными страхами. Боже!.. Если бы еще я не начитался книг о Египте, собираясь в эту страну, ставшую источником тьмы и кошмара! Второе беспамятство заново потрясло мой спящий мозг осознанием того, что представляют собой Египет и его древние тайны, и по какой-то проклятой случайности в мои видения проникли старинные представления о мертвых, которые, вновь обретая дух и плоть, живут в таинственных гробницах, больше напоминающих дома, нежели могилы. Я вспомнил в своих видениях, которые, к счастью, не сохранились в моей памяти, необычное и искусное устройство погребальной камеры и ни на что не похожие ужасные учения, определившие ее устройство.
Все эти люди думали только о смерти и о мертвых. Они буквально понимали воскрешение тела, отчего с особой тщательностью мумифицировали его и рядом с ним в канопах хранили все жизненно важные органы. А кроме этого, они верили еще в две вещи – в душу, которая, взвешенная и одобренная Осирисом, живет в стране блаженных, и ка, темное таинственное жизненное начало, которое, устрашая людей, бродит по верхнему и нижнему мирам, нисходя к сохраняемому телу, чтобы насытиться жертвенной пищей, приносимой в храм мертвых священнослужителями или благочестивыми родичами, а иногда, как говорят, входит в тело или положенный рядом деревянный двойник и покидает пределы усыпальницы, чтобы сеять страх и творить черные дела.
Тысячи лет тела покоились в роскошных саркофагах, уставив вверх стеклянные глазницы, и, если их не посещали ка, ждали того часа, когда Осирис возвратит им ка и душу и поведет легионы застывших мертвецов прочь из сырых покоев, где царит сон. Вот было бы великолепное воскресение, если бы Осирис благожелательно отнесся к душам мертвых и гробницы не подверглись осквернению, а иначе приходилось остерегаться чудовищных ошибок и дьявольских искажений. И в наши дни арабы шепчутся о странных сборищах и безбожных обрядах, совершаемых в забытых нижних пространствах, куда без всякого вреда для себя могут проникать только невидимые крылатые ка да бездушные мумии.
Возможно, самые страшные легенды, от которых стынет кровь, как раз те, что рассказывают о чудовищных созданиях упадочнического жреческого искусства – о составных мумиях, у которых человеческое тело и человеческие руки и ноги, а головы разных животных – в память о старых богах. Во все исторические времена мумифицировали священных животных, чтобы священные быки, кошки, ибисы, крокодилы и прочие могли когда-нибудь в еще большей славе возвратиться на землю. Но наступило время упадка, и священнослужители стали соединять людей и животных – это было только во время упадка, когда люди забыли об особых правах и привилегиях ка и души.
Неизвестно, что сталось с составными мумиями, по крайней мере никто об этом не говорит, и совершенно точно известно, что египтологам пока не удалось отыскать ни одной. Арабы шепчутся между собой о чем-то ужасном, но на них нельзя полагаться. Они даже намекают, будто старый Хафра… которому принадлежат сфинкс, и вторая пирамида, и зияющий вход в храм… будто бы он живет со своей царицей упырей и вампиров Нитокрис в далеком подземелье и правит мумиями, которые не люди и не животные.
О них я грезил – о Хафре, о его царственной половине и о его невиданном воинстве мертвых гибридов – и поэтому несказанно счастлив, что они не задержались в моей голове. Самое страшное видение, насколько я помню, было связано с праздным вопросом, который я задавал себе накануне, когда глядел на великую загадку пустыни и спрашивал себя, в какие неведомые глубины ведут тайные ходы из храма поблизости. Тогда этот вопрос казался мне пустяковым и вполне невинным, но в моем беспамятстве он едва не довел меня до буйного помешательства… Какую исполинскую мерзость поначалу изображал сфинкс?
Во второй раз я пришел в себя… если пришел… и помню ни с чем не сравнимый ужас… разве лишь с тем, что последовало потом. А ведь в моей жизни было больше приключений, чем у многих. Помните, я потерял сознание, когда на меня обрушился веревочный каскад, подтвердивший, что я нахожусь на немыслимой глубине? А придя в себя, я не почувствовал никакой тяжести и, повернувшись на бок, убедился, что путы, кляп и повязка на месте, зато кто-то убрал едва не задушившую меня веревочную гору. Важность этого я, конечно же, осознавал постепенно, а не то не миновать бы мне опять беспамятства, которому помешало также предельное душевное изнеможение, когда я перестал бояться чего бы то ни было. Я был один… с чем?