Страница 4 из 13
В дневнике покойного Хью Моргана есть несколько записей, которые, возможно, представляют определенный теоретический интерес. Следователь не приобщил дневник к делу. Видимо, он не хотел сбивать присяжных с толку и боялся их запутать. Дату первой записи установить невозможно, поскольку верхняя часть страницы оторвана. На нижней написано следующее:
«…пес бегал полукругом, постоянно держа нос к центру, при этом он останавливался и яростно туда лаял. Вдруг он поджал хвост и метнулся в кусты. Поначалу я подумал, что пес свихнулся, но, когда вернулись домой, никаких изменений в повадках я не заметил, кроме того, что собака явно напугана. Интересно, способна ли собака видеть носом? Могут ли запахи влиять на зрительное восприятие? Имеется ли в ее мозге некий центр, где запах трансформируется в образ?
2 сентября
Наблюдая за звездами, что отчетливо видны над холмом к востоку от моего дома, я увидел странную вещь: они исчезали друг за другом, слева направо.
Причем каждая исчезала всего на мгновение (иногда и сразу несколько), а потом вспыхивали вновь. Такое впечатление, что кто-то проходит между ними и мной. Кто это – не знаю, потому что звезд было не так много, чтобы определить очертания существа. Черт возьми! Мне это не нравится!»
Записи за несколько последующих недель отсутствуют. В дневнике не хватает трех страниц. Они вырваны.
«27 сентября
Это опять было здесь – доказательства я нахожу ежедневно. Снова всю ночь с ружьем в руках просидел в укрытии, оба ствола зарядил картечью. Утром, как и прежде, обнаружил новые следы. Странно все это: могу поклясться, что не спал… Я вообще в последнее время почти перестал спать. Это ужасно! Невыносимо! Если то, что происходит, происходит в реальности, я скоро сойду с ума. А если это мне только мнится, значит, я уже помешался…
3 октября
Я не уйду. Это не сумеет меня выжить отсюда. Здесь мой дом, это моя земля! Господь ненавидит трусов…
5 октября
Все, больше не могу терпеть. Пригласил Харкера погостить у меня несколько дней – у него голова соображает. По его поведению пойму, сошел я с ума или нет.
7 октября
Я нашел разгадку! Решение пришло прошлой ночью – внезапно, как озарение. Как все просто! Чудовищно просто!
Есть звуки, которых мы не слышим. Не весь диапазон звуковых волн способно уловить человеческое ухо – оно несовершенно. Мы не воспринимаем слишком высокие или слишком низкие колебания. Однажды я наблюдал за стаей черных дроздов, они устроились в густых кронах деревьев по соседству и пели. Внезапно – в одно мгновение! – все они снялись с места и улетели. Как? Они не видели друг друга, им мешали листва и ветви деревьев. Все видеть вожака стаи не могли. Значит, был дан какой-то сигнал – приказ или предупреждение об опасности, – высокий и пронзительный, способный перекрыть весь этот гомон, но мне, человеку, не слышный. Я увидел только последствие – как в полной тишине вся стая одновременно срывается с места! И не только черные дрозды, но и другие птицы, например перепела, даже те, что сидели, затаившись, по другую сторону холма!
Моряки знают: киты, которые греются и резвятся на поверхности океана за несколько миль друг от друга, нередко даже в разных бухтах, вдруг одновременно уходят под воду и исчезают с глаз в один миг. Они тоже подают сигнал – слишком низкий, чтобы его услышал матрос, стоящий на палубе или сидящий на верхушке мачты, но сотрясающий корабль, подобно тому, как басовые ноты органа сотрясают стены собора.
Вот и с цветом та же история, что и со звуком. Физики обнаружили присутствие так называемых актинических лучей на краях солнечного спектра. Они входят в состав цветов спектра, но мы не способны их различить. Человеческий глаз – несовершенный инструмент, он способен улавливать только часть хроматической гаммы. Это не бред сумасшедшего. Существуют цвета, которых мы не видим.
Да поможет мне Господь! Проклятая тварь как раз такого цвета!»
Однажды летней ночью
Генри Армстронг лежал навзничь в неудобной и непривычной позе: руки сложены на животе и в запястьях чем-то связаны. Путы ему удалось разорвать без труда, но кисти рук вновь легли друг на друга – он не мог развести локти, они упирались во что-то твердое. Он постарался изменить положение тела, но безуспешно.
Армстронг всегда был скептиком и привык доверять только собственным чувствам. Сейчас они говорили ему, что он заживо погребен в могиле. Его окутывала тьма, чернильная, непроницаемая для взгляда. Бездонная тишина. Все его существо пронизывало ощущение бесконечного одиночества. Но он не умер, он был жив. Однако факты были так очевидны и бесспорны, что он и не пытался осмыслить свое положение.
Нет, он не умер; он был только болен, очень болен. Все его тело, казалось, онемело. Состояние глубокой апатии мешало сосредоточиться на собственной необычной судьбе, и он не очень осознавал, что в действительности с ним происходило. Армстронг не был философом. Он был самым обычным человеком. Только простая душа обладает этим благостным даром – временами впадать в спасительное состояние полного безразличия: нервные центры, подающие сигнал опасности, бездействовали. Не зная и не пытаясь представить, что ему готовит ближайшее будущее, он заснул. Мир и покой воцарились в душе этого человека.
Совсем иное происходило на поверхности. Еще длилась летняя ночь. Беспорядочные вспышки молний на западе предвещали скорое приближение бури. Что-то жуткое было в их безмолвном мерцании: пульсирующие отблески на краткие мгновения со зловещей отчетливостью высвечивали кладбищенские статуи и надгробья и, казалось, заставляли пускаться их в какой-то страшный танец. Едва ли в такую ночь нормальному человеку могло прийти в голову прогуляться по кладбищу. Поэтому трое мужчин, оказавшихся здесь, чувствовали себя в полной безопасности. В руках у них были лопаты. Они раскапывали могилу Генри Армстронга.
Двое из них были студентами местного медицинского колледжа. Третьим – старый, огромного роста негр по имени Джесс. Много лет Джесс работал при кладбище, и наибольшим удовольствием для него было, как порой говаривал он сам, знать, что «каждый покойничек лежит в своей могилке». Впрочем, по тому, чем они сейчас занимались, можно было догадаться, что далеко не каждый могильный камень имел своего хозяина. За кладбищенской стеной, недалеко от проезжей дороги, их ждал легкий фургон.
Тяжкой работу гробокопателя не назовешь: лопата легко входила в рыхлую, еще не успевшую осесть землю, и дело спорилось. Труднее было поднять гроб, но и это удалось, когда за дело взялся Джесс. Он осторожно снял крышку и положил ее в сторону. В гробу лежал человек в черном костюме и белой рубашке.
В это мгновение порыв ветра сорвал пламя, фонарь погас и сокрушительной силы удар грома потряс землю. Генри Армстронг приподнялся и неторопливо сел. С воплями ужаса мужчины бросились в разные стороны.
И, по крайней мере, двоих уже ничто на свете не заставило бы вернуться назад. Но старый Джесс был слеплен из другого теста…
На следующий день, рано утром, двое студентов, бледных, с осунувшимися от пережитого лицами (ужас явно еще холодил их кровь), встретились у здания медицинского колледжа.
– Вы видели?.. – вскричал один.
– О Боже! Что же нам делать?..
Молча они завернули за угол и у входа в прозекторскую увидели лошадь, запряженную в легкий фургон. Не задумываясь, чисто механически, молодые люди прошли в комнату.
На скамье в одиночестве сидел негр Джесс. Он поднялся и осклабился:
– Я хочу получить свои деньги, джентльмены. Как договаривались…
Все его лицо выражало крайнюю степень удовлетворения от проделанной работы, особенно сияли глаза и зубы.
На длинном столе лежало обнаженное тело Генри Армстронга. От удара лопатой голова была перепачкана глиной, в волосах запеклась кровь.