Страница 5 из 7
– Теперь я понимаю, почему Келли решил, что на него обвалился потолок, – заявил Мейсон репортеру.
Но после того как Пузан-Коллинз был выбит с ринга на двенадцатой секунде пятнадцатираундового матча, Стюбнеру пришлось поговорить с Патом.
– Знаешь, как тебя называют? – спросил он.
Пат пожал плечами.
– Глендон-Вышибала.
Пат вежливо усмехнулся. Его совершенно не интересовало, какие ему дают прозвища. Ему надо было выполнить определенную задачу, прежде чем, удастся вернуться в любимые горы, и он равнодушно делал то, что положено.
– А так нельзя, – менеджер многозначительно покачал головой. – Не годится вышибать противника так быстро. Надо дать ему больше возможностей, больше времени.
– А для чего же я дерусь? – удивился Пат.
Стюбнер снова покачал головой.
– Пойми, в чем дело, Пат. В боксе надо быть человеком широким, великодушным. Зачем обижать других боксеров? И по отношению к публике это нечестно. Они хотят побольше видеть за свои деньги. Да, кроме того, с тобой никто не захочет драться. Ты всех распугаешь. И разве соберешь публику на десятисекундный бой? Сам посуди: разве ты стал бы платить доллар, а то и пять, чтобы десять секунд смотреть на бокс?
Этот довод убедил Пата, и он пообещал, что в будущем публика за свои деньги сможет смотреть на бой подольше, хотя добавил, что он лично предпочел бы пойти на рыбную ловлю, чем сидеть и глазеть на сто раундов бокса.
И все же Пат ничего путного еще не добился. Завсегдатаи бокса только смеялись, когда слышали его имя. Сразу вспоминались его нелепые победы и ядовитое замечание Келли насчет обвала потолка. Никто не знал, как он умеет драться, его не видели в бою. Какое у него дыхание, какая выдержка, как он сможет выстоять против сильных, грубых противников в долгих, изматывающих схватках. Пока знали только, что у него отличный удар и что ему отчаянно, непростительно везет.
В такой обстановке и было организовано четвертое выступление Пата – встреча с португальцем Питом Cocco, боксером, бывшим мясником, который славился на ринге больше всего тем, что выкидывал неожиданные трюки. К этому бою Пат не тренировался. Ему пришлось срочно поехать в горы и с болью в душе похоронить отца. Видно, старик знал, что сердце у него выдержит недолго; оно и остановилось сразу, как часы.
Пат-младший едва поспел в Сан-Франциско к самому началу матча, так что ему пришлось прямо с поезда идти переодеваться для боя, да и то публика ждала минут десять.
– Помни же, дай ему возможность подраться, – предупредил Стюбнер, когда Пат нырнул под канат. – Поиграй с ним всерьез десять, а то и двенадцать раундов, а потом бери его!
Пат послушно выполнил указание. И хотя ему было бы очень легко нокаутировать Cocco, тот был так хитер и ловок, что Пату гораздо труднее было не поддаться ему и вместе с тем его не трогать. Зрелище было великолепное, публика пришла в восторг. Все искусство Пата потребовалось на то, чтобы отражать молниеносные атаки Cocco, его бешеные выпады, отступления и наскоки, и молодому боксеру все-таки досталось как следует.
В перерывы Стюбнер хвалил Пата, и все пошло бы отлично, если бы на четвертом раунде Cocco не выкинул один из своих ошеломляющих трюков. Когда Пат в одной из схваток отбил Cocco хуком в челюсть, тот, к величайшему удивлению юноши, опустил руки и стал отступать, выпучив глаза и еле держась на ногах, как пьяный. Пат ничего не понимал. Удар был совсем слабый, а противник, казалось, вот-вот упадет на пол. Пат тоже опустил руки, растерянно следя за оглушенным противником. Cocco отступал, покачиваясь и трясясь, чуть не упал, но удержался на ногах и подался вперед боком, словно вслепую.
И тут, в первый и последний раз за всю свою боксерскую карьеру, Пат был застигнут врасплох. Он даже посторонился, чтобы дать пройти оглушенному Cocco. И вдруг тот, все еще шатаясь, сделал выпад правой. Кулак попал Пату прямо в челюсть, так что у него все зубы затрещали. Зрители взревели от восторга. Но Пат ничего не слышал. Он только видел перед собой презрительно ухмыляющегося Cocco, – теперь-то он ничуть не шатался! Пату было больно, но еще больше он разозлился за подлый трюк. Вся ярость, унаследованная от отца, вдруг вспыхнула в нем со страшной силой. Он тряхнул головой, как будто приходя в себя, и надвинулся на противника. Это был молниеносный выпад: сперва Пат отвлек внимание Cocco, потом ударил левой по солнечному сплетению и одновременно – правой в челюсть. Этот удар разбил Cocco рот, прежде чем португалец рухнул на пол. Полчаса клубные врачи не могли привести его в чувство. Потом они наложили на губы Cocco одиннадцать швов и отправили в больницу.
– Нехорошо вышло, – сказал Пат своему менеджеру. – Зря я так вспылил. Больше со мной на ринге этого не будет. Отец всегда предостерегал меня, говорил, что сам был такой, оттого и проигрывал. Не думал я, что могу так вспылить. Теперь-то я знаю, что надо держать себя в руках.
И Стюбнер ему поверил – теперь он уже верил своему питомцу решительно во всем.
– Чего же тебе злиться, – сказал он. – Все равно ты можешь побить любого.
– В любую секунду и на любой дистанции, – подтвердил Пат.
– Когда захочешь, тогда и нокаутируешь, верно?
– Конечно. Не хочу хвастать, но это у меня врожденное. Сразу вижу, что надо делать, и делаю верно. Чувство времени и глазомер у меня – вторая натура. Отец, бывало, говорил: «Это талант». А я думал – он меня дурачит. Теперь, когда я потягался с другими боксерами, понимаю, что он был прав, когда говорил, что у меня полная координация мозга и мышц.
– Значит, в любую секунду и на любой дистанции? – задумчиво повторил Стюбнер.
Пат только кивнул в ответ, и Стюбнер, сразу и безоговорочно поверив ему, вдруг увидел перед собой такое блистательное будущее, что старик Пат, наверно, встал бы из гроба, если бы узнал, что тот задумал.
– Главное, не забывай, что публика за свои деньги хочет получить полное удовольствие, – сказал Стюбнер. – Мы с тобой договоримся, сколько раундов будет в каждом матче. Вот ты скоро будешь драться с Летучим Голландцем. Пусть он продержится, скажем, все пятнадцать раундов, а на последнем ты его выбьешь. Так ты и себя сможешь показать.
– Что ж, ладно, Сэм, – ответил Пат.
– Но это рискованная штука, – предупредил Стюбнер. – Может быть, тебе и не удастся уложить его в последнем раунде.
– А вот послушайте! – сказал Пат и, сделав выразительную паузу, торжественно поднял томик Лонгфелло[3]. – Если я его не уложу, никогда в жизни не буду читать стихи! А для меня это не пустяк.
– Знаю, знаю, – радостно согласился менеджер, – хоть и понять не могу, что ты в них находишь!
Пат вздохнул, но промолчал. За всю жизнь он встретил только одного человека, любившего стихи, – ту самую рыженькую учительницу, от которой удрал в лес.
Глава V
– Ты куда собрался? – удивленно спросил Стюбнер, смотря на часы.
Не выпуская дверной ручки, Пат остановился и, обернувшись к Сэму, сказал:
– В научный лекторий. Там сегодня один профессор читает лекцию о Роберте Браунинге[4], а Браунинг такой поэт, что его без объяснений понять нелегко. Вообще я иногда думаю, что не мешало бы мне походить в вечернюю школу.
– Фу, черт! Да ведь ты сегодня дерешься с Летучим Голландцем!
Менеджер был в совершенном ужасе.
– Помню, помню. Но я на ринг раньше половины десятого, а то и без четверти десять не выйду. А лекция кончится в четверть десятого. Хотите, заезжайте за мной на машине для верности.
Стюбнер беспомощно пожал плечами.
– Не бойтесь, не подведу! – успокоил его Пат. – Отец всегда говорил: боксер чувствует себя хуже всего перед самым боем. Люди – часто проигрывали исключительно из-за того, что им перед боем нечего было делать, – только волновались и думали, что будет. А обо мне вам беспокоиться нечего. Вы должны радоваться, что я могу спокойно посидеть на лекции.
3
Лонгфелло Генри Уодсворт (1807–1882) – американский поэт и переводчик.
4
Браунинг Роберт (1812–1889) – имеет репутацию поэта-философа с нарочито усложненным и несколько затуманенным языком. Его излюбленная форма – драматический монолог с пересказом различных исторических эпизодов, полный философских раздумий, воспоминаний, исповеди.