Страница 5 из 10
Сама я выросла в семье, где агрессивное осуждение и словесное унижение сосуществовали с большим количеством ласки и заботы, поэтому термин «дисфункциональный» я применяла к своей ситуации с трудом. Поскольку я чувствовала и до сих пор чувствую привязанность к родителям, братьям и сестрам, горжусь всеми положительными аспектами семейной жизни, я не хотела описывать нас термином, который подразумевал, что наша совместная жизнь была негативной. Я не хотела, чтобы мои родители думали, что я их унижаю. Я ценила все хорошее, что они дали семье. Психотерапевт помог мне посмотреть на этот термин с положительной стороны. Да, моя родная семья на протяжении всего моего детства была дисфункциональной и остается таковой. Но это вовсе не значит, что в ней нет привязанности, радости и заботы.
В семье мне могли оказывать внимание, подтверждать и поощрять мой ум. Затем, спустя несколько часов, мне говорили, что именно потому, что я считаю себя такой умной, я, скорее всего, сойду с ума и буду помещена в психиатрическую лечебницу, где меня никто не будет навещать. Неудивительно, что странная смесь заботы и недоброжелательности не способствовала позитивному росту моего духа. Применив данное Пеком определение любви к моему детскому опыту, я не могла честно описать его в контексте любви.
Когда на сеансе терапии меня попросили описать родную семью с точки зрения любви, я с болью призналась, что не чувствовала себя любимой, но при этом ощущала заботу. За пределами родительского дома я чувствовала искреннюю любовь со стороны отдельных членов семьи, например моего дедушки. Этот опыт подлинной любви (сочетание заботы, преданности, доверия, ответственности и уважения) питал мой израненный дух и позволял мне пережить равнодушие. Я благодарна за то, что выросла в заботливой семье, и твердо уверена, что, если бы мои родители любили своих родителей, они бы передали эту любовь и детям. Они отдавали то, что им было дано, – заботу. Запомните, что забота – это одно из проявлений любви, но одно лишь ее проявление не означает, что мы любим.
Как и многие взрослые, которые в детстве подвергались словесному и/или физическому насилию, я провела большую часть жизни, пытаясь отрицать все плохое и цепляясь только за воспоминания о хороших моментах, в которые я познала заботу. В моем случае, чем успешнее я становилась, тем больше мне хотелось перестать говорить правду о детстве. Зачастую критики литературы по самопомощи и программам восстановления хотят нас убедить, что многие люди стремятся принять убеждение, что наши родные семьи были, есть или остаются неблагополучными и лишенными любви. Однако я обнаружила, что большинство людей, как и я сама, независимо от того, воспитывались ли они в доме, где было чрезмерное насилие или жестокость, или нет, стесняются принимать любую негативную критику. Чтобы многие из нас смогли критически проанализировать детские переживания и признать, как они повлияли на наше взрослое поведение, зачастую требуется определенное вмешательство, будь то литература, которая учит и просвещает нас, или терапия.
Большинству из нас трудно принять определение любви, которое доказывает, что жестокое обращение и любовь просто-напросто несовместимы. Слишком большому числу детей, подвергшихся психологическому и/или физическому насилию, взрослые пытались внушить, что любовь способна сосуществовать с жестоким обращением или даже что жестокое обращение на самом деле является ее выражением. Это ошибочное мнение часто формирует наше взрослое восприятие любви. Точно так же, как мы цепляемся за мысль о детских обидах и любви, мы пытаемся оправдать обиду, причиненную другими взрослыми. В моем случае многие из негативных случав посрамления, которым я подвергалась в детстве, продолжились и в романтических отношениях с мужчинами. Вначале я не хотела принимать определение любви, которое вынуждало меня признать, что я так и не познала любви в наиболее важных для меня отношениях. Годы терапии и критических размышлений помогли мне понять, что признание отсутствия любви в первичных отношениях не является чем-то постыдным. И если цель человека – самовосстановление и душевное здоровье, то честное и реалистичное признание отсутствия любви является частью процесса исцеления. Отсутствие любви не означает отсутствие заботы, привязанности или удовольствия. На самом деле, мои долгосрочные романтические отношения, как и семейные узы, были настолько полны заботы, что было довольно легко не замечать продолжающуюся эмоциональную дисфункцию.
Чтобы изменить отношение к отсутствию любви в своем детстве, мне предстояло заново постичь ее значение, а затем научиться любить. Принятие четкого определения стало первым шагом в этом процессе. Как и многие другие, кто снова и снова читает книгу «Непроторенная дорога», я благодарна за определение любви, которое помогло мне найти те места в жизни, где любви не хватало. Мне было около двадцати пяти лет, когда я впервые научилась понимать любовь «как стремление к расширению собственного “я”, чтобы питать свое или чужое духовное развитие». Потребовались годы, чтобы я отпустила усвоенные модели поведения, – те, которые отрицали мою способность дарить и получать любовь. Одна из самых проблематичных моделей поведения заключалась в том, что я постоянно выбирала мужчин с душевными ранами, не заинтересованных в любви, хотя и желающих быть любимыми.
Я хотела познать любовь, но боялась открыться и довериться другому человеку. Я боялась близости. Выбирая таких мужчин, я могла дарить любовь, но всегда в неполном контексте. Естественно, потребность в получении любви не удовлетворялась. Я получала то, что привыкла получать: заботу, ласку, недоброжелательность, пренебрежение, а в некоторых случаях – откровенную жестокость. Временами я тоже была жестока. Мне потребовалось много времени, чтобы осознать, что я боялась настоящей близости, несмотря на желание любви. Многие из нас выбирают привязанность и заботу, которые никогда не станут любовью, потому что так безопаснее, а риск практически отсутствует.
Многие из нас жаждут любви, но нам не хватает смелости пойти на риск. Невзирая на одержимость идеей любви, большинство из нас живут относительно достойной, до определенной степени удовлетворяющей нас жизнью, даже если мы и чувствуем, что любви не хватает. В таких отношениях мы разделяем искреннюю привязанность и/или заботу. Для большинства из нас этого вполне достаточно, потому что в родных семьях мы получали и того меньше. Несомненно, многим из нас удобнее считать, что любовь для всех означает разное, потому что, когда мы даем точное определение, мы оказываемся лицом к лицу со своими недостатками – с ужасным отчуждением. Правда кроется в том, что слишком много людей в нашей культуре не знают, что такое любовь. И это незнание ощущается как страшная тайна, как недостаток, который мы должны скрывать.
Если бы я получила четкое определение любви в начале своей жизни, мне не потребовалось бы так много времени, чтобы стать более любящим человеком. Если бы я разделяла с другими общее понимание, мне было бы легче создавать любовь. Особенно огорчает то, что многие выходящие в последнее время книги продолжают настаивать на том, что определения любви не нужны и бессмысленны. Или, что еще хуже, авторы предполагают, что любовь для мужчин означает нечто иное, чем для женщин, – что представители обоих полов должны уважать и учитывать неспособность общаться, потому что у нас нет общего языка. Этот тип литературы популярен, потому что он не требует изменения устоявшихся представлений о гендерных ролях, культуре или любви. Вместо того чтобы поделиться стратегиями, которые помогут нам стать более любящими, он фактически призывает приспосабливаться к обстоятельствам, в которых любви не хватает.
И женщины в большей степени, чем мужчины, спешат приобрести эту литературу. Связано это с тем, что на фоне всеобщего беспокойства, вызванного проблемой отсутствия любви, многие женщины считают, что никогда не познают полноценного чувства. Они готовы довольствоваться стратегиями, помогающими облегчить боль и обрести некое подобие мира, удовольствия и радости в существующих отношениях, особенно романтических. В нашей культуре не существует средства, с помощью которого читатели могли бы ответить авторам. И мы не знаем наверняка, полезна ли такая литература и способствует ли она конструктивным изменениям. Тот факт, что женщины чаще, чем мужчины, покупают книги по самопомощи, удерживая конкретные книги в списках бестселлеров, не является показателем практической пользы этих книг. Я покупала тонны литературы по самопомощи, и лишь небольшая ее часть действительно изменила мою жизнь к лучшему. Я думаю, что со мной согласятся многие читатели.