Десять железных стрел

А к следующей части – никогда.

Сквозь его рукоять доносилась слабая пульсация, отдающаяся эхом в латуни. Медленный, ровный ритм, подрагивающий в такт моим шагам, пока мы шли – рука об рукоять – по коридору к черной двери.

Как будто билось горящее, латунное сердце.

Я толкнула дверь. Там нас ждал труп Кассы, еще теплый. Я уложила ее на стол, облекла в красивые одежды, которые нашла в подвале, и зажгла свечу, что до сих пор тихонько истекала воском рядом с ней.

Дерьмовые похороны. Куда дерьмовей, чем заслуживал такой человек. Но она заслуживала хоть что-то.

Что-то куда лучше, чем я намеревалась сделать.

– Да. ДА, – возбужденно взвизгнул Какофония; мы оглядели ее тело, и пульсация ускорилась. – Я чую ее силу, ее магию. О Всевышняя, как же она пылает. Дай попробовать на вкус. Дай напиться. Дай мне ПИЩУ.

Я ненавидела, когда он делался вот таким. Кто бы мог подумать, что говорящий револьвер способен стать еще более жутким, но Какофония как-то находил способ.

Я подняла его. Он покинул мою руку, завис в воздухе над телом. Латунь дрогнула, сотряслась, засияв. Труп Кассы, прежде бледный, опустелый, тоже налился свечением.

Я отвела взгляд. Только это не помогло.

Свет оставил ее. Ярко-фиолетовое свечение полилось дымчатыми щупами из глаз, рта, кожи… и из раны, которую я в ней прорезала. Они заплясали над телом, эти огни, бесцельно паря, словно сбитые с толку, что́ они забыли тут, снаружи. Однако все это продлилось лишь мгновение.

А потом Какофония принялся есть.

Свет хлынул в него, весь до капли исчезая в латуни. Его собственное свечение стало ярче, жар – горячее, смех – громче, пока он жадно впитывал все до последней капли. Они пропали беззвучно. Но если бы могли, знаю, они бы кричали.

Не скажу, сколько все продлилось – никогда не замечала, – но в какой-то момент, как и в другие разы, все оказалось кончено. Свечение латуни померкло. В комнате воцарилась темнота. И Какофония с тяжелым глухим стуком рухнул на пол.

Я подошла, уставилась сверху вниз, шмыгнула носом.

– Ну? – поинтересовалась я.

В ответ его латунь пошла мелкой дрожью. Даже рябью, словно жидкость. Она вытянулась, съежилась, изогнулась. Я чувствовала, как он напряжен, как нечто давит в металл изнутри. При свече я видела, как это нечто рвется на волю. Затем к нему присоединилось еще одно нечто. И еще. Пока из ствола не показались пять маленьких выступов.

Кончики пальцев.

Пять кончиков пальцев. Которые силились дотянуться наружу.

Комнату заполнило злое рычание. Пальцы втянулись обратно в латунь. Металл снова перестроился, стал как прежде цельным, твердым. Какофония снова стал просто револьвером.

– ПРОКЛЯТЬЕ!

Говорящим револьвером.

– Недостаточно. НЕДОСТАТОЧНО. Я был уверен, что вот оно. Я был так близок. Я чувствовал, чувствовал пальцами воздух… я мог… я… мне НУЖНО больше.

– Больше нет, – ответила я, пожав плечами. – По крайней мере, магов. Пожалуй, если хочешь, я могла бы притащить сюда мальчишек Кассы, проверить, вытащишь ли ты что-нибудь из них. Ну, то есть если от них вообще что-то осталось после…

– ЕЩЕ.

Голос Какофонии зазвенел у меня в коже единственной жгучей нотой, что пронеслась по венам и окутала всю меня огнем. Я не сдержала крик и рухнула на колени; тело забыло, как стоять, как дышать, как делать что-либо, кроме как ощущать ту боль, выжигающую изнутри. Боль затопила звуки сердцебиения, моих попыток вдохнуть, всех мыслей, кроме одной.

«Бля. На этот раз он и правда меня прикончит».

Не знаю, как долго продолжалась пытка или насколько близко к краю я подошла, но спустя мгновение темнота в глазах начала медленно отступать. Жар схлынул, вены остыли. Воздух вернулся в легкие рваными вздохами. Я каким-то чудом заставила ноги вспомнить, как стоять.

– Батюшки, как-то грубовато с моей стороны вышло, да? Прими же мои извинения, дорогая.

Я не шутила, когда говорила, что он револьвер.

Он – оружие. Разрушительная сила. Та, которую я не осознавала, когда он впервые со мной заговорил, и когда я заключила с ним сделку. Та, которую я не понимаю до сих пор, даже спустя все годы.

Но сделка… сделку я понимаю.

Какофония… чем бы он ни был… привязан к этому облику, к этой обжигающей латуни. И он хочет наружу. Питаясь всякий раз, Какофония становится чуть ближе к свободе. Не знаю, что явится, когда у него наконец получится, как не знаю и то, что после этого случится. Но взамен?..

Он дает мне каждое имя из моего списка.

Каждого, кто меня предал.

Каждого бывшего союзника, который подарил шрам, что горит у меня на груди.

Сделка – вот, что я вспоминаю, когда он делается таким. Сделка – вот, что я вспоминаю, когда просыпаюсь. В конце концов…

Больше ничего у меня не осталось.

Ничего, кроме его обжигающей ухмылки и голоса в темноте.

– К делу?

Я вздохнула, подняла его и вернула в кобуру на поясе. Дошла до своего спального места, скрутила спальник, закинула его на плечо вместе с ножнами. И мы с Какофонией вернулись по коридору в гостиную особняка, обернувшуюся кладбищем.

Револьвер как будто стал тяжелее, чем когда мы только пришли сюда.

– Что ж, прискорбно, что наша подруга Касса оказалась столь необщительна. Впрочем, рассчитываю, что следующая зацепка таки приведет нас ближе к твоей желаемой жертве.

Речь Какофонии прервал шипящий смешок. И если думаешь, что говорящий револьвер – новшество, заверяю, что все очарование сего сходит на нет, когда он в настроении потрепаться.

– Однако же, пожалуй, до того времени ты окажешься мертва? Я следил, как ты ринулась в ту битву очертя голову, едва ли защищая себя. Будь твои враги не столь никудышны, твоей мертвечиной бы уже питались птицы. Но с другой стороны… быть может, это и есть цель, хм-м?

Развлекать его у меня не было желания. Каждый шаг по ступенькам давался мне с новой вспышкой боли. Я была слишком изранена, чтобы идти прямо, что уж говорить о том, чтобы потакать говорящему револьверу.

Я была слишком изранена.

Но не настолько, чтобы не понять – позади меня кто-то стоит.

Я преодолела половину гостиной, прежде чем ощутила, что мне в спину, словно нож, нацелился взгляд. И в тот холодный вечер между нами воцарилась тишина еще холоднее. Из темноты донесся медленный вздох.

«Спокойно, – сказала я себе. – Очередной призрак. Очередное видение. Нереальное… так?»

Я глянула на Какофонию. Он лежал в кобуре, стылый и неподвижный. Что означало…

Блядь.

– Не знаю, что ты преследуешь, – произнесла я, не оборачиваясь. – Если богатство, то не на ту девчонку нацелился. Если славу, то оно тебе не нужно. Если месть, – я помедлила, – можешь попытаться. Обнажи клинок, я тоже обнажу свой, и посмотрим, что выйдет.

Никакого ответа. Ни сталью, ни чем-то иным.

– Но если ты преследуешь меня, тогда ты меня знаешь, – продолжила я, – и ты знаешь, что происходит, когда я обнажаю металл. Что ни случится, хорошим оно не кончится. Ни для кого из нас. А теперь можешь принять самое разумное решение в своей жизни и оставить клинок в ножнах. Я последую примеру…

Моя ладонь легла на эфес.

– Но если очень хочешь, – заключила я, – только скажи.

Я знала, что незнакомец все еще там. Чувствовала его дыхание, слышала, как он переступает с одной ноги на другую. И долгое время казалось, будто вздохи и шорохи – это все, что он мне даст.

Потом раздался шаг вперед.

Скрип кожи.

Я стиснула эфес, понимая, что должна ощущать страх, злость, отчаяние – что угодно, кроме страстной жажды обнажить меч.

Что и начала делать, когда он – или она – наконец заговорил.

– Ну блядь!

Все-таки «он».

– Была у меня отменная броская речь, которую я собирался произнести, как только ты сойдешь со ступенек, но начинаю думать, что после вот этого она прозвучит малость убого.

Никакой стали. Никакого клинка. Однако я чуяла его усмешку столь же остро. Развернувшись, я первым делом увидела эту его улыбку-нож, белозубую, яркую в темноте.