Человеческое, слишком человеческое

С ума сойти: третий вопрос подряд. Или какой там он уже?

— Да.

— Вы переживаете за убитых вами?

Я вскинул голову и повернулся. Ошиблась ты, умница синтетическая, хоть ты и смотрела телевизор… «Кстати. Телевизор?»

— Ты смотрела новости?

— Нет. Читала в интернете.

Можно не сомневаться даже — она специально искала что-то обо мне. Сдуреть, пару суток назад я бы впал в пораженное умиление, а сейчас меня просто мутит.

— И как тебе?

Она не ответила — просто смотрела на меня, как и до того, и это бесило. Она ведь поняла все, не могла она не понять, что я по уши в крови. И все равно заливала горячим молоком чертову кашу, все равно ждала меня, ей наплевать, что я устроил бойню, — еще бы не наплевать, она ведь солдат. Хоть как мало в ней от привычной Евы — в основе ее треклятого эго лежит контур убийцы.

«Нет, она тревожится за тебя, брат».

Я сам не понимал, чего хочу — чтобы она меня в чем-то убедила? Убедить ее, что я чудовище? Убедиться в этом самому? Это все маловажно.

— Я убил их, чтобы ты осталась жива.

Наверное, это были самые тяжелые слова в моей жизни, тем более что я уже не был так в них уверен — но останавливаться уже было очень поздно. Да и не хотелось, честно говоря.

— Понимаешь, Аянами? Я решил убить их, зная, что даже если в меня не попадут, всегда есть… — я остановился: набат пульса просто рвался в горло. — Всегда… Есть вероятность — сорок процентов, — что мое сердце больше не запустят.

Она молчала, а я толком и не видел ее. Я вообще почти ничего не видел, кроме кровавого тумана.

— Ты дорого мне обходишься, Аянами. Слишком.

Тишина. Я несу хрень: я всего лишь спас ее, как она спасла меня. Или мое решение приютить ее уже стоит считать расчетом?

Я почувствовал, как ее руки скользят под моими, как она приподнимает меня и куда-то ведет.

«Что я сказал? Что она…»

Глаза очень удачно решили меня порадовать, и я обнаружил, что меня усаживают на кровать.

— Какие лекарства вам надо принимать?

Я кивнул ей на плащ, и она вынула из карманов четыре заряженных инъектора, кучу таблеток и большой автоматический шприц с реанимационным раствором — игла даже откалибрована так, чтобы войти точно в сердечную сумку.

— Положи это у кровати. Сначала надо сделать уколы по часам, потом есть таблетки.

Поднеся запястье к глазам, я обнаружил, что всего лишь десять утра. Поставить три будильника. И — все-таки стоит лечь.

— Я хочу помочь вам.

Это еще что такое? С ускоряющимся сердцебиением пришло раздражение: а ведь только успел порадоваться, что она не просится мне угодить. Все же Аянами — девушка, и плевать на всю эту ересь — кто и как на свет появился.

Она девушка.

Эта мысль потерянно тыкалась в пустоте, а мне на щеку легла ладонь, и я невольно открыл глаза. Ей самой было интересно, что она делает: этот слегка растерянный взгляд, пустое выражение лица. «Ты и сейчас учишься, да?» А еще на этой же щеке не так давно лежала ледяная перчатка Майи — девушки, которая умерла только потому что… Короче.

Я закрыл глаза, сел и, не целясь, влепил Еве пощечину.

И уже через секунду я мгновенно покрылся липким потом, — рефлексы блэйд раннера сработали быстрее мозгов. Эти самые рефлексы однозначно приготовили тело к быстрой смерти.

Но этой пощечины даже не должно быть: она просто обязана была перехватить мою руку. У меня, собственно, уже не должно быть руки, но что-то пошло не так, и я осторожно открыл глаза. Аянами сидела на кровати, прижимала ладонь к щеке и смотрела на меня. Шок расчистил мне поле зрения — я видел каждую черточку на ее лице, таком вроде бы пустом и бесстрастном.

«Может, хватит себя обманывать? Ты же видишь, что она сейчас чувствует, понимаешь, что ты наделал, и даже хотя бы то, что она тебя не искалечила — это… Это».

— Аянами…

Она встала, и я запоздало понял, что ударил ее за то, что больше всего хотел сохранить — за тепло и за заботу. Ну и за то, что она оказалась рядом.

«Я запутался. Я не хотел. Я устал», — это все я думал, а вслух так ничего и не смог сказать. Сердце дернулось и перешло в какой-то смазанный ритм, так что я просто лег. Перед тем, как провалиться в сон, я успел услышать:

— Мне уйти, Икари?

Я не ответил. Не смог.

Прямо у ног заканчивался какой-то дикий выносной мостик, что-то вроде временной смотровой площадки, нависающей над обрывом. Половинка моста, ведущая в никуда. Еще была ночь, и были звезды — с ума сойти, настоящие звезды. Все было почти черно-белым, только тонкие оттенки каких-то угадываемых цветов тревожили вдалеке.

А еще там гасли огни: огромная долина, заполненная поселениями, медленно угасала — оставались тонкие ниточки огней. Дороги, надо полагать.

Я встал и подошел к краю мостика — ветра не было, воздух словно застыл, превратился в густой душный кисель, и он втягивался в легкие с почти слышным хлюпаньем, так что дышалось мне хрипло и тяжело, как в непроглядном тумане. Хотя я видел все на мили и мили вокруг.

Какая непозволительная, прекрасная и нереальная роскошь.

Я посмотрел по сторонам и увидел рядом еще один такой же мостик, ведущий в никуда, вернее — к длительному полету вниз.

«Аянами?»

— Что с вами?

— А что со мной?

Рей сидела, обхватив колени. На ней был какой-то обтягивающий костюм — просто костюм — светлый, кажется, без подробностей и деталей. Она смотрела вдаль, на медленно угасающую долину, и я тоже перевел взгляд туда.

— Вам плохо.

Я пожал плечами. Да, пожалуй. Тяжело дышать, грудь будто перехватило обручами — наверное, будет гроза. С ливнем. «Ливень. Почему я вспомнил о нем?»

— Вы ненавидите меня?

Ее? Нет. Я не умею ненавидеть Ев. Ненавижу я себя — но вот только ударил почему-то ее.

— Почему?

Не знаю.

— Кто я для вас?

Не знаю. Почему звонит видеофон?

— Кто я?

Не знаю. Уже не знаю, Рей.

— Вы хотите меня?

Да. Нет. Не знаю — подчеркни нужное.

Проклятый звонок, скорее бы сработал автоответчик…

Звонок оборвался, и долина треснула светом, который мгновенно вернулся повсюду. Сияли поселки, дворы, почти на горизонте расцвел город, и я понял, наконец, что это не свет.

Это пожар.

А еще — соседний мостик уже пуст. И мне опять было чего-то жаль, словно я не успел сказать очень важное.

«Аянами?»

Я сел в кровати, и мостик с пылающей долиной медленно исчезал, тая в темноте. Вру: какая еще темнота? У кровати зажжен ночник, и голова поворачивается без звона, и в груди больше не дерутся друг с другом легкие.

Загрузив плывущую память, я попытался представить, как заснул. На выключенной панели — десять сорок две. Вечера. Часов на руке нет — а должны быть. «А черт… Лекарства!» Уже понимая: все, проспал, — я почувствовал, что сгиб левого локтя у меня чешется, а попытавшись рассмотреть места уколов, заметил три пустых инъектора на кровати рядом.

Картина, конечно, проясняется — она сняла с руки часы и делала уколы, стараясь не меня тревожить. Но…

Пощечина.

Я застонал и опустил лицо в ладони — они оказались такими же омерзительно горячими, как и щеки.

— Рей?

Хриплый звук потревожил тишину за пределами освещенного круга. Тишину и пустоту, потому что в этой крохотной квартирке кроме меня никого не было — это просто потрясающе очевидно.

— Рей!

Еще один пас в никуда. И еще один — и еще.

Я вскочил и едва не рухнул назад, когда подкосились ватные ноги.

«Мне уйти, Икари?» — этот вопрос выжрал все, что оставалось в груди, и там поселилась холодная пустота. Да не могла она никуда уйти, это все лекарства, это все — хуже — просто сон.

«Неужели?»

Я двинулся по стене к кухне и споткнулся обо что-то.

Щелчок — слепящий свет — а у двери ванной лежит аккуратно сложенный халат, поверх которого покоится «выжигатель». Я сел на пол и принялся расправлять закатанные рукава своей рубашки, тупо рассматривая теплую ткань, которая еще хранила что-то неуловимое, что-то связанное с нею. Сунув оружие за пояс, я встал и осмотрелся: ванная — пусто, кухня — пусто.