Страница 13 из 81
Если бы я хотела сразиться с ним, он бы позволил мне. Без споров и оговорок. Данте был сильным человеком, потому что не боялся других сильных людей. Он собирал их, как цветы для букета, и теперь, каким-то образом, он решил, что я достаточно достойна быть частью его мира.
Его команда.
— Спасибо, что доверился мне, — прошептала я сквозь внезапную тяжесть в горле.
Он пожал одним стеганым плечом.
— Елена, я доверял тебе до того, как шантажом заставил тебя переехать в мой дом. Неужели ты думаешь, что я пустил бы в свой дом какого-нибудь адвоката?
— Нет, — признала я. — Но я думаю, что ты заставил меня жить с тобой, потому что хотел залезть ко мне в трусики.
— Конечно, — сказал он с высокомерной ухмылкой. — Я заполучил бы тебя в любом случае, но это ускорило процесс.
— Высокомерный, — укорила я, но за этим словом не было истинного порицания.
Правда состояла в том, что, если бы Данте не был таким самоуверенным, таким упорным в своем стремлении заполучить мое сердце, не думаю, что он смог бы добиться успеха. Я настолько смирилась с тем, что останусь одна до конца своих дней, что была почти до смешного решительно настроена оставаться такой.
— Я не хочу, чтобы ты беспокоилась о моих планах, — удивленно сказал Данте, когда мы двинулись дальше вглубь холмов с яркой зеленой растительностью, усеянной цитрусовыми садами и линиями виноградных лоз. — Не обращай внимания на Рокко Абруцци. У меня нет намерения жениться на Мирабелле Янни, и никогда не было. Можешь себе представить? Она не из тех женщин, которых я бы трахал, она из тех, кого такой мужчина, как я, ест на завтрак.
Он вызвал у меня смех.
— Красная Шапочка и большой, плохой волк.
Его ухмылка была совершенно клыкастой, резцы белели и блестели между румяными губами.
— Да. И единственная женщина, которую я хочу съесть на завтрак, это ты. Раздвинь ноги.
Я моргнула, застигнутая врасплох его резкой сменой темы.
— Прошу прощения?
— Раздвинь ноги, Елена.
Это был приказ, завернутый в бархат, просьба с тонким намеком, что агрессия может быть применена, если я не последую его примеру.
— Ты за рулем, — услужливо подсказала я, хотя по позвоночнику пробежала легкая дрожь от этой запретной мысли.
— Я вожу машину с тринадцати лет, я могу быть многозадачным.
Я снова моргнула, но прежде, чем я успела осудить себя, мои бедра раздвинулись.
Нетерпеливый Данте легонько шлепнул по внутренней стороне моего левого бедра, побуждая меня раздвинуть их шире.
— Хватит разговоров, — заявил он в высокомерной манере мафиозного дона, привыкшего добиваться своего любой ценой. — Мы можем быть беглецами, но не будем так жить. Я знаю, что тебе здесь не нравится. Знаю, что это стоило тебе всего, чтобы приехать и оставить свой мир позади. Позволь мне напомнить тебе, почему ты так рисковала.
— Я все еще мокрая от твоей спермы, — резко призналась я, хотя на моих щеках вспыхнул румянец.
Он усмехнулся, гордый и возбужденный.
— Хорошо. Снимай белье.
Я колебалась, но он не торопил меня. Он продолжал вилять на спортивной машине в пробках, его левая рука лежала на руле, сухожилия на запястье сгибались, что было видно по закатанным манжетам его рубашки на пуговицах. На его запястье висели большие серебряные часы от Филипп Патек, которые, как он сказал мне однажды, были подарком его брата, Александра, когда они были моложе, до того, как они рассорились из-за смерти матери. Его тело было слишком крупным для машины, по сравнению с кожаным сиденьем, на котором он расположился, его широким бедрам было тесно в маленьком пространстве. Он был так красив, так мастерски создан из плотных мышц и больших, грубо вырезанных костей, что я не могла смотреть на него, не чувствуя влажности у себя в центре.
Я раздвинула ноги еще шире, мышцы напряглись в бедрах, ткань юбки натянулась слишком сильно. Я потянула материал вверх по ногам, чтобы он мог увидеть, как я стягиваю с себя промокшие трусики, которые были под ней. Осторожно я вынула пистолет из кобуры на бедре, проверила предохранитель и положила его в бардачок.
— Ты уже доводила себя до оргазма, bella? — спросил он низким, знойным тоном, который гудел чуть громче двигателя. (пер. с итал. «красавица»)
Он имел в виду после моей операции. Меня до сих пор поражала мысль о том, что еще два месяца назад я вообще не могла испытывать оргазм. Я навсегда осталась в долгу перед доктором Тейлор за то, что он исправил меня физически, и перед Данте за то, что он помог мне исправить себя эмоционально и психически.
Я задрожала, прикусив губу, чтобы не задохнуться от возбуждения, которое вызвали во мне его грязные разговоры.
— Нет.
— Сделай это для меня сейчас, — заявил он, его глаза все еще были устремлены на дорогу, но рот перекосился в вызывающей ухмылке. — Я хочу увидеть, как ты кончишь на кожаное сиденье.
— Не знаю, смогу ли я сделать это сама. Я имею в виду, без твоих прикосновений, — призналась я, но прохладный воздух кондиционера на моей мокрой киске, все еще опухшей от секса с Данте всего за час до этого, ощущался греховно хорошо.
Это смущало меня, но чем больше он трахал меня, говорил мне грязные слова, использовал меня и учил меня в равной степени в сексе и грехе, тем больше я жаждала этого. У меня был переполненный ящик с сексуальностью, который я никогда не позволяла себе исследовать, пока Данте не вставил свой ключ в замок и не открыл его. Чем больше я исследовала, тем больше открывалось возможностей для меня.
— Ласкай себя нежно, просто кончиком пальца рисуй круги по клитору. Да, красавица, вот так, — похвалил он, осмелившись взглянуть на мою неуверенную демонстрацию. — Когда я прикасаюсь к тебе, это грубо и жестко. Тебе нравится, когда тебя выгибают и наклоняют так, чтобы доставить удовольствие, чтобы удовлетворить мою потребность трахать тебя жестко. Но когда ты трогаешь себя, ты делаешь это вот так. Ты дразнишь эти тугие складочки, пока они не распустятся и твои пальцы не проникнут во влажное тепло твоей киски.
Заикающийся вздох вырвался из моих губ, пока я совершала круговые движения по своему узлу. Бедра начали напрягаться и дрожать. Я хотела большего. Сильнее, быстрее.
Но я хотела его. Я хотела, чтобы Данте был тем, кто доставит мне удовольствие.
Было что-то... сложное в том, чтобы делать это самой.
Удовольствие присутствовало, но в глубине сознания стоял гул, как помехи в телевизоре с плохим приемом.
— Расслабься, боец. Тебе не нужно бороться или напрягаться, чтобы найти удовольствие. Просто расслабься в нем, как в теплой ванне. Закрой глаза и слушай голос своего капо. Ты заставишь себя кончить для нас обоих. Потому что я хочу видеть, как сжимаются твои бедра. Я хочу слышать твои тихие, пронзительные крики, когда твоя тугая киска сжимается вокруг твоих пальцев. Потом, когда ты кончишь, мы с тобой будем по очереди слизывать это с твоей руки.
— Dio mio, Данте (пер. с итал. «Боже мой»), — пробормотала я, откинув голову на сиденье, когда в моем сердце нарастал жар, глубокий, как горящие угли. — Пожалуйста, можно еще?
— Так сладко, когда ты раскаляешься для меня, — пробормотал он, а затем его рука оказалась на моем бедре, рисуя круги на голом колене в тандеме с теми, которые я рисовала на своем клиторе.
Двойное ощущение не должно было быть таким сильным, оба прикосновения были настолько легкими, что просто дразнили ощущения, но все мое тело сжалось от вожделения, исходящего из живота.
— Поставь одну ногу на приборную панель, — приказал он.
Это было так грязно, так неправильно — вот так обнажаться на пассажирском сиденье машины, несущейся по извилистой итальянской дороге, но я не колебалась.
Я поставила каблук своих черных туфель Джимми Чу на бардачок, прижав колено к двери, так что вся моя киска была выставлена на обозрение Данте и всех, кто мог заглянуть через окно в нашу машину.
Меня пронзила такая сильная дрожь, что я заскрипела зубами.