Я Распутин

Снаружи было свежо, шел легкий снежок, похоже, завтра он опять растает. Справа у перил кто-то курил табак.

Я подошел ближе и обнаружил пышущего трубкой Деревянко. Матрос кивнул мне, пробасил:

— Куришь, Григорий Ефимович?

— Нет, — коротко ответил я, но уходить не стал.

Облокотился на перила, всмотрелся в едва подсвеченный Цветочный Сад. Тут проектировщики явно сэкономили на электрической разводке.

— Тоже не спится, Ефимыч? — Деревянко пыхнул дымом, облокотился рядом.

— Ночью встану у окна, — решил пошутить я, — И стою всю ночь без сна. Все волнуюсь об Расее, Как там, бедная, она?

Матрос закашлялся, потом засмеялся. Выбил трубку в пепельницу.

— А говорили дикий ты, прям из Сибири в чем было пришел к нам! А ты вона… виршами шпаришь!

— Кто говорил?

— Антриганы всякие.

— Не виляй, рассказывай, раз начал

— Да есть тут протопоп один, Афанасий, служит при домовой церкви. Как выпили с ним винца, говорил, что никакой ты не старец и не схимник, так, перекати-поле человек, то здесь, то там. Много по монастырям постранствовал, да сколько таких на Руси… Феофана какого-то ругал.

Ясно. Не все в духовенстве довольны интригой, которую придумали Феофан и Сергий.

— Вот и скажи мне мил человек, святой ты или как? — Деревянко хитро на меня посмотрел.

Этот ушлый хохол в Тобольск с Николаем не отправится. Сбежит из Царского Села как только царь отречется. Да еще и обворует его.

— Давным-давно жил один человек, — начал я. — Такой святости, что даже ангелы дивились. И нарочно сходили с неба, посмотреть: как земной человек может так уподобиться Богу?

Вот и попросили Бога: — Господи, сделай его чудотворцем!

Согласился Господь. Но велел узнать у праведника, какой дар он пожелает.

Ангелы спросили человека:

— Хочешь исцелять наложением рук?

И ответил святой:

— Нет, пусть лучше Сам Господь творит это.

— Хочешь словом обращать грешников к покаянию?

— То дело ангелов, а не слабого человека. А я помолюсь за грешных.

— Хочешь привлекать к себе добродетелью и тем прославить Бога?

— Нет, так я буду отвлекать людей от Бога.

— Чего же ты хочешь?

— Да не лишит меня Господь милости Своей! А с ней у меня все будет.

Но ангелы настаивали и тогда святой сказал:

— Я хочу творить добро так, чтобы самому об этом не ведать.

Я замолчал, вздохнул.

— Вот ты какой, Григорий Распутин, — протянул удивленный матрос, — хочешь творить добрые дела…

— Уже творю, — я похлопал Деревянко по плечу и пошел спать.

Но так и не заснул. Все крутил в голове, что да как, куда бежать, что делать.

Революционеров за два года Столыпин и без меня заровняет, до 1912 года, до Ленского расстрела, тишь да гладь будет. Вот и не будем ему мешать, а займемся другим флангом, там черносотенцы. Надо у них православную и монархическую повестку отобрать, вон, христианско-демократическое течение вполне в ХХ веке востребовано. Название, конечно, надо будет другое.

Вот и союзники вырисовываются — правые кадеты да левые октябристы, люди образованные, культурные, им только наглости и решительности не хватало, чего у Распутина — хоть ложкой ешь. Добавить активных, но управляемых православных и пусть кадеты в Думе сидят, а радикалы на улицах бузят. Но это почти что Гапоновская программа получается… Так и хорошо! Людей его бесхозных под крыло и взять, чего зря организации пропадать. А разбавить… да хоть иоаннитами! Они, конечно, с крышей набекрень, Иоанна Кронштадтского за Христа почитают, но неужто Гришка их в свою веру не обратит?

Решено. В ближайшее время нужны контакты с иоаннитами и с остатками Общества фабрично-заводских рабочих. И написать христианско-демократическую программу.

Никаких радикалов, идем посередке, без революций, постепенно.

И как только соберу хоть каких людей, немедленно создавать легальную организацию — с высочайшего разрешения, разумеется. Мол, видение мне было, только так кровь 9 января отмолить можно.