Мессалина

— Мне донесли, что Калигула уговаривает тебя придушить меня, — послышался глуховатый насмешливый голос Тиберия. — Расскажи-ка мне об этом поподробнее...

Префект застыл на месте, словно острый клинок воткнули ему в спину. И тотчас предательски заныла шея. Тогда ещё Сапожок не вёл с его супругой изменнических разговоров, а если б та осмелилась выложить их Макрону, он бы непременно доложил о них императору, поскольку сама мысль о предательстве была для него невероятной. Да, он знал о любовной связи между Сульпицией и Сапожком, о каковой в Риме болтали разное, но префект сам разрешил жёнушке эти невинные шалости, ибо ничто уже не соблазняло его в этой крикливой тридцатипятилетней женщине, растолстевшей и подурневшей с годами. Хотя, когда она выходила за него замуж, все гости, бывшие на свадебном пиру, не скрывали своего восхищения невестой, но сам жених, влюблённый по уши в свою Сули, готов был растерзать каждого, кто до неё хоть пальцем дотронется. Куда всё это подевалось за пятнадцать лет, он и сам не знал. Макрон разрешил ей позабавиться с Калигулой лишь по одной причине: знал, что одиночество заставит её таскать в постель случайных рабов и темнокожих погонщиков мулов, как делали многие патрицианки, вылизывая их грязные тела и находя в этом особую сладость. Но в том был и опасный риск подхватить Тибериеву болезнь, а Квинту этого бы не хотелось. Из двух зол он выбрал наименьшее.

Вопрос, заданный властителем, застал Макрона врасплох. Префект развернулся на негнущихся ногах и встретился с суровым прищуром императора. Взгляд сына Ливии ожёг его резковатым холодком.

— Я бы себя сначала удушил, прежде чем решиться на такое, — прохрипел Макрон.

— Чего ж Калигула как пчела вокруг тебя вьётся? — На страшном, бесформенном лице властителя промелькнуло подобие улыбки. — И поговаривают, с жёнушкой твоей спит?

— Это так. Я для того и привечаю его, мой император, чтоб выведать тайные замыслы мальчишки. Тяга к дружбе со мной мне тоже показалась подозрительна, но пока жена мне ничего такого не передавала. Как только он попробует склонить меня к сей низости, я тут же дам знать вам, ваша светлость! — сумел вывернуться глава преторианцев и, помолчав, шумно вздохнул. — Ну а с женой... Она настоящей фурией обернулась, прямо бешенство в одном месте, зуд неимоверный имеет! Прогонять вроде жалко, хозяйка она хорошая, да и дети, сами понимаете, их ломать ни к чему. Всё жду, вдруг угомонится...

Макрон развёл руками, и Тиберий неожиданно зычно, утробно расхохотался, откинувшись назад. Префект впервые услышал, как правитель смеётся.

— Ну хорошо, я верю тебе, — успокоившись и выдержав долгую паузу, с трудом связывая слова, уже серьёзно выговорил Тиберий. — Смотри не оступись, Невий... Мне донесли, что он вёл такие разговоры с другими, вот я и хотел спросить, не приставал ли он... Что ж, если не говорил, значит, не так глуп, как мне думалось.

И долгая, давящая пауза повисла в гулком бассейне, где слышалось лишь шелестение струй да одна голова властителя торчала над водой.

В последние годы и слова давались правителю с трудом, губы тоже обметала кровавая язва. Несколько преданных слуг во главе с безжалостным Сардаком молчаливо стояли поодаль, готовые по одному знаку императора схватить Макрона и отсечь ему голову. Сын Ливии прикрыл воспалённые глаза, как бы давая понять старому преторианцу, что отпускает его, но тот ещё минуты две не мог сдвинуться с места: ноги точно приросли к каменному полу бассейна.

На другой день Ефтих, возница сына иудейского царя Юлия Агриппы, явился с доносом к Тиберию. Он сообщил, что во время прогулки на колеснице по острову, которой тот правил, его царевич и Калигула неожиданно повели странные разговоры о здоровье императора, как страшно государь выглядит, еле произносит слова и по всему чувствуется, что дни властителя сочтены. Далее Гай Германик сказал: «Зачем дяде такие мучения, империи требуется молодой правитель, и народ даже поблагодарит того, кто их разом прекратит!» Но царевич ничего не ответил, а Калигула продолжал развивать эту тему и говорил столь громко и отчётливо, что не услышать его разглагольствования было невозможно.

Тиберий, выслушав донос возницы, приказал Макрону взять Юлия Агриппу под стражу и допросить с пристрастием. О Сапожке же он ничего не сказал, повелев, однако, и в отношении его провести мягкое дознание. Калигула был сильно напуган, ожидая каждую секунду своего ареста. И допрос Германику был учинён, на котором тот всё начисто отрицал, требуя наказать возницу как гнусного клеветника.

— Не стоит запираться, Сапожок, — спокойным тоном объяснял префект. — Агриппа Младший признался, что подобные речи ты не только произносил, но и являлся их зачинателем. Двое против одного. Двое не могут лгать.

— Я готов принести клятву в храме Юпитера, и пусть его молнии поразят меня, если я лгу! — Брызги летели с губ Сапожка, и Макрон то и дело утирал платком лицо, еле сдерживая гнев.

Агриппа сдался сразу же, как только префект упомянул о том, что император распорядился провести допрос с пристрастием. Последнее слово означало пытки, и нежный царевич тотчас сообразил, что с ним сделают, если он начнёт упрямиться, и выложил всё начистоту. Макрон показал Сапожку и эту запись. Наследник читал её, стуча зубами от страха, потом попросил воды.

— Ты и меня п-п-подвергнешь п-п-пыткам? — заикаясь, спросил он.

— Такого приказа не было.

— Тогда я отказываюсь подтвердить эту клевету! — выкрикнул Калигула. — Отказываюсь!

— Но император, видя твоё упрямство, может приказать применить их, — напомнил Макрон. — Стоит ли сердить его, подумай.

— Ты хочешь отомстить мне за то, что я сплю с твоей женой. Это месть, месть! — дико вращая глазами, кричал Сапожок. — Я невиновен! Я чист перед императором! Чист!

Он неожиданно побелел, на губах выступила пена, свалился со скамьи, упал на пол и забился в судорогах. Вбежали слуги, подняли Калигулу, вставив в рот деревянную палку, дабы он не прикусил язык. Макрон поморщился, наблюдая за припадком.

Как только Сапожка унесли, префект сразу же направился к Тиберию, который поджидал его. Правитель уже знал о признании Агриппы, и ему не терпелось услышать, что сказал Сапожок.

— Он всё отрицает, — сухо сообщил Макрон. — Все мои попытки усовестить его и объявить правду ни к чему не привели. С ним случился припадок, и я был вынужден прервать допрос.

Тиберий молчал. В это время одна из служанок смазывала оливковым маслом его спину, где также появились язвы.

— Что он говорит в своё оправдание? Ты показывал ему листы с признаниями?

— Показывал. Твердит, что чист перед вами, ваше величество. Но если пригрозить ему пытками, он признается, ибо Агриппа не лжёт.

Тиберий шумно вздохнул. Он и сам понимал, что Калигула зарвался, что он ждёт не дождётся его смерти, но императора останавливало одно: он не хотел быть палачом в своей семье. И без того погибло немало родственников, которых по наущению Ливии уничтожил в своё время Октавиан, да и он сам приложил к тому руку. «Мы все стоим друг друга, мы все рабы, хоть и считаем себя господами, это рабство у нас в крови, мы пропитаны им, как болото пропитано влагой». Он помнил эту фразу Марка Антония, вычитанную в одном из писем, которые теперь приводил в порядок Клавдий. Император с радостью бы передал власть племяннику, но тогда Сапожок на другой же день перережет ему горло. Уж в этом Тиберий не сомневался ни секунды. А пока толстячок жив, он делает полезные дела: вот отыскал и собрал в одну книгу все письма своего деда и сподвижника Цезаря Марка Антония. Одно из его писем, адресованное Августу, властитель даже помнил наизусть.

«Что заставило тебя переменить своё мнение обо мне? Или то, что я живу с царицей? Но она мне жена. Я начал вести себя так теперь или девять лет назад? А ты разве живёшь с одной Друзиллой? Ручаюсь, что, читая моё письмо, ты успел переспать с Тертуллой или Терентиллой, Руфиллой, Сальвией, Титезенией, а не то и со всеми! Разве не всё равно, где и с кем ты живёшь? — Марк Антоний адресовал это письмо тогда ещё консулу Октавиану, будущему Августу, пытаясь объяснить своё поведение и мотивы своей необъяснимой любви к египетской царице Клеопатре и то, почему он не может бросить её и вернуться в Рим. — Ты упрекаешь меня в предательстве наших богов, в измене нашим законам и традициям. Но я же не только консул и полководец, я ещё обычный человек, который хочет влюбляться и влюбляется, ибо мне претит одно насыщение плоти, душа тоже тянется к любви, как сумрак к свету. И вот я нашёл то, что искал. Мы счастливы с ней, мы больше ничего не хотим. Дайте нам домик на берегу моря, и нам больше ничего не надо. Ты, верно, посмеёшься над моими словами, но это так. Я не знаю, как это получилось. Мы встретились, соединились, прошла неделя, другая, а нам не хотелось расставаться. Вот и всё, но за этим ещё и тайна, которую я не могу тебе объяснить. Ты не веришь в них. А я верю, и в том вся разница. Но она слишком велика и подобна пропасти между нами. Поэтому я и не хочу возвращаться. Что же касается богов, то они меня простят, если захотят понять. А если не захотят, то я не собираюсь просить их о снисхождении. Прощай. Марк Антоний. Vale. Р. S. Передай привет моему внуку Клавдию, я слышал, что моя дочь его совсем оставила и одна твоя Друзилла заботится о нём. Пусть он знает, что и дед его любит».