Мессалина

— Заедешь потом ко мне? — шепнула сестра Сапожка, и властительница кивнула, ей всё равно было нечего делать, а вдова Криспа знала все городские сплетни, ибо страсть к злословию была у неё в крови. Мессалине же хотелось узнать, что говорят в Риме после высылки Сенеки и каким афоризмом он осчастливил римлян, перед тем как уехать. Нарцисс выпроваживал философа из Рима, и уж он был не прочь бросить в неё камень.

Потом взял слово главный жрец и нудным голосом кастрата стал перечислять все достоинства императрицы. Дойдя до целомудрия, он неожиданно запнулся, в горле у него запершило, точно он проглотил муху, и по рядам пробежал лёгкий шепоток. Валерия побагровела от гнева, а на лице Агриппины засветилась еле уловимая усмешка. Но жрец, прокашлявшись, продолжил, однако глава о целомудрии оказалась самой бледной, и всё это отметили. Слова главного жреца так обозлили императрицу, что, едва он закончил свою скучную речь, она тотчас поднялась и покинула храм под удивлённый ропот жрецов. Агриппина поспешила за ней следом.

— Молодец, я бы ушла даже раньше, на том месте, когда он поперхнулся, — шепнула ей сестра Сапожка.

«Вот двуличная сучка! Для тебя чем хуже я себя веду, тем лучше!» — не без досады отметила про себя Мессалина.

Они вышли на ступеньки храма. Розалинда, как всегда, плелась в хвосте, вместо того чтобы опередить хозяйку и подозвать паланкин со слугами. «Если и дальше так пойдёт, придётся её прогнать!» — рассердилась Валерия.

Храм был закрыт, жрецы никого не пускали, но простой люд, узнав о прибытии императрицы, уже толпился у входа. Набралось человек двести, пожелавших увидеть властительницу. Заметив, что она вышла, все стали радостно её приветствовать, однако нашлось и двое смельчаков, отважившихся бросить ей дерзкие реплики:

— Эй, сколько ныне стоит ночь твоей любви, Мессалина? — хрипло заорал один.

— Я наскрёб восемь ассов, ты придёшь сегодня?! — драл глотку другой.

Её так и подмывало ответить: «Приходи, буду ждать!» — но она сдержалась. Охальникам не было и двадцати. Проорав заученные фразы несколько раз, они бросились наутёк, но их тут же схватили таинники Сардака, повалили на землю, скрутили им руки. Агриппина, стоявшая рядом и наблюдавшая за всем этим, поморщилась.

— Вот мерзавцы! — прошипела она. — Поедем вместе!

Её слуги оказались попроворнее и первыми подбежали к хозяйке, чуть ли не подхватили под руки, усадили госпожу, заботливо укрыли меховой накидкой. Валерия уже хотела сесть в паланкин Агриппины, как вдруг в толпе увидела быстроногого Аполлона. Он стоял чуть в стороне, скрестив руки на груди, и во все глаза рассматривал её. Улыбка светилась на его красивом лице.

— Садись, — повторила вдова Криспа.

— Да-да!

Императрица подозвала к себе Розалинду:

— Видишь светолокудрого?

— Заметила.

— Скажешь ему, чтобы завтра в полдень он пришёл во дворец.

— Зачем?

— Что значит — зачем?!

— Что мне ему сказать, если он спросит: зачем? — вспылив, разъяснила служанка.

— Скажи, его хочет видеть императрица.

— Так прямо и сказать?

— Нет, криво скажешь! И отправляйся во дворец, когда вернусь, пойду в термы, чтоб всё было готово к моему приходу! Если Клавдий спросит, я у Агриппины. Буду через пару часов. И не забудь узнать, как зовут быстроногого.

Розалинда фыркнула, словно осталась недовольна данными ей распоряжениями. Валерия уже отошла от неё, но, услышав этот фырк, тут же вернулась.

— Ещё раз услышу твоё фырканье, ты у меня в одну секунду вылетишь из дворца и отправишься на один из безлюдных островов, где подохнешь с голоду, — прошипела Мессалина.

Розалинда остолбенела от этой угрозы, лицо её побелело, а императрица забралась в паланкин Агриппины и задёрнула полог.

Агриппина ничего не знала об отъезде Сенеки. Ей сообщили, что он уехал с радостью и даже благодарил Мессалину за этот роскошный подарок: возможность отдохнуть от римского злословия. Агриппина говорила об этом с грустью, словно ожидала большего от его ссылки, но сенат не взроптал, и ничего сверхъестественного не случилось. Клавдия не прогнали, а Мессалину не стали поносить на всех углах. Тех двоих крикунов у храма она наняла сама через подставных людей. За двести сестерциев, выданных каждому, они решились несколько раз выкрикнуть гнусные оскорбления в адрес императрицы, однако никто из толпы их не поддержал.

На словах и всем своим видом Агриппина выказывала почтительность Мессалине. Заставила слуг накрыть роскошный стол, где вино наливали в золотые чаши, заботливо расспрашивала о здоровье дядюшки, внезапно коснулась судьбы Азиатика и его садов.

— Никто так и не знает, почему он погиб. Клавдий сказал в сенате, что консула обвинили в государственной измене, но что это значит? — интересовалась Агриппина. — Или причина совсем иная?

— Я не вмешиваюсь в дела Клавдия, ты знаешь, — отговорилась Валерия. — Возможно, Сардак что-то раскопал...

— Но ты же ездила к нему, он даже велел приготовить обед, но ты почему-то в дом не зашла...

— Я так устала, путешествуя по этим садам, они цвели тогда, запахи, ароматы — у меня закружилась голова, и я была вынуждена отправиться домой.

— Да-да, конечно. — У Агриппины сердце рвалось от злости, так она хотела знать правду, хотя бы краешек истины, глаза у неё сверкали от нетерпения, но императрица строила невинные рожицы, прикидывалась глупой и простодушной, ела орехи и сладости, запивая сладким виноградным соком и наслаждалась муками хозяйки, которая, не удовлетворившись сведениями об Азиатике, принялась расспрашивать о лупанарии: справедливы ли слухи, да где он, да каков, да всю ли ночь, — но Валерия круглила глаза и ужасалась её расспросам.

— Ты когда-нибудь заглядывала в эти лупанарии? Вонь, теснота, грязь, помыться негде, публика страшная, и за восемь ассов они хотят сорок удовольствий!

— Ты говоришь так, словно сама прошла через всё это! — загорелась Агриппина.

— Чтоб узнать, как тоскливо в Аиде, не обязательно туда спускаться, — парировала императрица. — А о прелестях жизни окраинных «волчиц» можно узнать у любой шлюхи.

— Да-да, конечно. — Агриппина скисала, не веря ни одному её слову, переводила разговор на детей — какая отличная пара получится из Октавии и Нерона, но потом снова возвращалась к тайнам их личной жизни с Клавдием: хороший ли он мужчина и как у них всё происходит, сколько раз в неделю они бывают близки. Валерия ничего не скрывала, рассказывала, какой внук Ливии ненасытный, страстный, посещает её по пять раз в день, и она не успевает отсыпаться. Агриппина зеленела от злости, слушая эти выдумки. Наконец властительница зевнула и поднялась, заявив, что у неё слипаются глаза. Через минуту Мессалина покинула богатый дом, так ничего и не открыв несчастной вдове.

Гай Силий, так звали быстроногого, пришёл ровно в полдень. Клавдий, как обычно, уехал в сенат, заявив, что вернётся не раньше пяти вечера. Главный жрец храма Венеры, выстроенного Помпеем, где установили пятиметровую статую Мессалины, прибежал вчера, встревоженный, к императору: не обиделась ли императрица, почему не осталась у них обедать? Теперь Клавдию придётся их уважить и пойти к ним на обед.

Розалинда провела Силия в гостиную, где на столе стояли вазы с фруктами и сладкое вино. Светлокудрый немного робел. Войдя в гостиную, он поклонился и застыл у порога.

— Ты можешь лечь на скамью, и мы не спеша поговорим, — улыбнулась Валерия.

Он лёг, вытянулся, Мессалина сама поднесла ему чашу с вином, присела рядом, погладила его по волосам. Гай рассказал, что принадлежит к богатому аристократическому роду, в следующем году он решил стать сенатором, а там консулом...

— Сколько тебе лет? — перебила она его.

— Двадцать два.

— Мне тоже. — Она улыбнулась. — А консулом может стать гражданин, достигший сорока трёх.

— Вот как? — удивился Гай.

— Ты не знал?

— Нет.

— Ничего, это поправимо, если захотеть.