Мессалина

К обеду императрица чувствовала себя словно заново родившейся и съела целую павлинью ногу. Розалинда же, не спавшая всю ночь, еле ползала по гостиной.

— Мы как, ваше величество, отправимся туда сегодня или отложим на завтра? — улучив подходящий момент, неуверенно прошептала она, мечтая о передышке.

— Обязательно! — радостно воскликнула Мессалина.

11

Новое всегда увлекает. А если к тому же оно сопряжено с опасностью, то захватывает вдвойне. Иногда бывали скучнейшие ночи. Приходили ленивцы, любовного пыла которых хватало минут на двадцать, не больше, но они требовали, чтобы «волчица» возбудила их и вдохнула новые силы.

— Лучше привяжи себе дубовый фаллос, так надёжнее, — огрызалась Мессалина.

Один из таких неудачников попробовал даже наброситься на «волчицу» с кулаками, но она постучала в стенку, Розалинда позвала эдилов, и те выбросили хама из лупанария.

Но иногда приходили настоящие мужчины, и под утро Валерия еле доползала до дворца и валялась в кровати до обеда. А тут ещё, на её счастье, Клавдий уехал с Нарциссом в Британию, и это был самый сладкий месяц в её жизни. Всю власть в Риме император оставил на Луция Вителлия, которого после расправы над Мнестером вызвал из Сирии и сделал своим помощником. Мессалина с ним неплохо ладила, он хорошо знал правила игры и никогда не переходил границ любопытства, даже если очень хотелось узнать побольше.

Снова прибегал тот самый губастый гвардеец, однако на этот раз у него с самого начала ничего не получилось. Он как увидел её, так минут десять таращил глаза, выдавив лишь несколько слов:

— Родинка на щеке...

Мессалина сама попыталась его раздеть, но преторианец оказал вдруг недюжинное сопротивление и сбежал, оставив один сапожок, не в силах осознать, кто перед ним и что вообще происходит. Наутро он смотрел на властительницу как на привидение, жмурил глаза и не мог унять дрожь во всём теле. Валерия поменяла комнату и строго наказала тётушке Розалинды, с которой успела подружиться, чтобы та гвардейцев к ней больше не посылала.

Валерия не строила иллюзий в отношении того, что Нарцисс прекратил её преследовать. Занимаясь внутренними делами империи, он расширил штат тайной полиции и создал ещё собственную фискальную службу, набирая туда не только вольноотпущенников и всадников, но и недоделанных аристократов. Грек, сам имея подлую натуру, обожал этот подгнивший сорт римских патрициев, разорившихся и забывших о чести, он быстро прибрал их к рукам и заставил шпионить в самых лучших домах. И в один из вечеров в лупанарий явился его таинник. Властительница тут же его раскусила, и Анней Метелл, покорившись её твёрдой воле, выложил всё как на духу: Нарцисс, уезжая, приказал ему следить за императрицей, за каждым её шагом. Метелл третью ночь дежурил у лупанария, начался октябрь, стали задувать холодные ветра, и, замёрзнув, Анней решил зайти погреться. Тётушка его не знала, узрела, что приличный вроде бы посетитель, и отправила к Фрине. Таинник, чтобы не выдавать себя, согласился провести час-другой с резвой «волчицей». Но, войдя и увидев императрицу обнажённой, Метелл тотчас зажмурил глаза, чем себя и обнаружил.

— А ты что, не догадывался, чем я здесь занимаюсь? — усмехнулась Валерия.

— Мне говорили, — растерянно пробормотал он. — Но я полагал... — Он запнулся.

— Что?

— Что у вас здесь проходят свидания с кем-то конкретно. Лупанарий же форма прикрытия, не больше. — Анней всё ещё смотрел в сторону, боясь поднять глаза на жену Клавдия, хотя она давно уже набросила на себя тунику.

Она усмехнулась, помолчала, налила ему вина:

— Хочешь? Выпей, ты же замёрз!

Он помедлил, взял чашу, сделал несколько глотков, поморщился. Хоть тётушка и старалась после попрёков Валерии брать вино получше, всё равно покупала дешёвое.

— Тебя удивляет то, чем я занимаюсь?

— Нет.

— Почему? — удивилась она.

— Рим уже давно ничем не удивишь. Как только мы впустили в себя Восток, завели в своих домах чернокожих слуг, мы перестали быть самими собою, всё перемешалось, и многие сегодня уже не знают, что есть нравственность и мораль, погоня за удовольствиями превратилась в моду. Ни в одном городе на этой земле не предаются с такой страстью чувственным порокам, как в Риме. Сейчас быть девственницей то же самое, что больной, а стать «волчицей» мечтает каждая третья десятилетняя девочка. В любой гостинице сейчас вас первым делом спросят: вам комнату «с» или «без»? То бишь с милой красоткой или без неё...

— Но в Риме больше четырёх миллионов жителей, — перебила его Мессалина, — а похоть одолевает и стариков, что же с нею делать, как справляться?

— Можно всему найти оправдания. Софисты в пять минут вам докажут, что без постоянного опорожнения семенных каналов человеку грозит гибель и вырождение, а значит, лупанарий — универсальное средство от всех болезней и духовных в том числе. Поймите, ваше величество, я вовсе не противник того, что многие девушки этим занимаются, но я восхищаюсь и тем, что девушка, влюбившись и выйдя замуж, горит до последних дней страстью к своему возлюбленному супругу, а если того приговаривают к смерти, то и она с улыбкой на устах уходит с ним в один день, дабы и там, за земной чертой, не расставаться и быть ему верной женой и подругой. Может быть, я старомоден, простите меня, но я таков, какой есть, и знаю, что не одинок в таких рассуждениях и симпатиях.

Он умолк, опустив голову. Мессалина улыбнулась, погладила Аннея по голове.

— Одно не существует без другого, — заметила императрица. — Аскет понятен, когда жив эпикуреец. А хочешь, я докажу тебе, сколь животворна чувственная нега, как сладок телесный жар, как бездонны наслаждения, стоит лишь в них погрузиться? — Она уже потянулась к его плащу, чтобы раздеть Аннея, но тот резко отодвинулся:

— Нет-нет, я не хочу!

— Почему? — удивилась Мессалина.

— Я не могу... делать это в таких условиях, — помедлив, ответил Метелл. — И ещё этот запах масла...

— Жаль. Я уже привыкла. Ты донесёшь обо всём Нарциссу? — спросила она.

— Ну что вы, ваше величество. Я, конечно, дорожу своим местом, но не настолько, чтобы ставить в неловкое положение даму. И уж тем более первую и самую красивую даму империи. Можете мне доверять, ваше величество. — Метелл выдержал паузу, поднял голову и смело взглянул в глаза властительнице: — Если вы не возражаете, я бы отправился домой и немного поспал...

— Вас ждёт любимая жена?

— Нет, я одинок.

На лице Валерии возникло недоумение. Метелл смутился, но, справившись с волнением, проговорил:

— Со мной всё в порядке, я иногда даже приглашаю девушек к себе — такая потребность, как видите, тоже возникает, но... — Анней замолчал, не закончив фразы.

— Всё дело во мне?

Он кивнул:

— Вы для меня прекрасная богиня, дочь Венеры и Юпитера, а с богинями не спят. Я буду нем как рыба.

Однако слухи о её ночных хождениях в лупанарий всё же распространились. Катоний Юст, являвшийся вместе с Аррециной префектом гвардии, открыто заявил: его гвардейцы только о том и шептались в казармах. Император был ещё в отъезде, и Луций Вителлий, обеспокоенный нападками префекта на Мессалину, решился сам с нею переговорить. Тема была весьма деликатная, но старый лис умел проворачивать такие делишки.

— Видите ли, ваше величество, мне так трудно начать этот разговор, я даже не знаю, с какого конца к нему подступиться, ибо тема его столь деликатна, она затрагивает вашу честь, язык мой немеет, позабыв все подходящие для такого случая слова, — заюлил Вителлий, рассчитывая на то, что императрица сама поможет ему обозначить запретную тему. — Болтают такое, от чего сознание приходит в ужас, и я не понимаю, как в умах могла родиться эта скверна...

— Я знаю, что вы имеете в виду, — перебила его императрица. — Кто затрагивает мою честь?

— Префект Катоний Юст и несколько гвардейцев.

— И вы не знаете, что делать?