Мессалина

Клавдий вздохнул. Жалко, что вместе с префектом и начальником стражи не пришли и сенаторы. Впрочем, они всё равно ничего не решают. Калигула говорил: «Лучшие сенаторы у меня в стойле и жуют сено». Конечно, он был дурачок.

Пауза затянулась, и теперь уже Кассий, беспокоясь за положительный ответ, негромко кашлянул, дабы привлечь внимание Клавдия.

— А что случилось с моим племянником? Он вроде не болел, — спросил внук Ливии.

— Оступился. Неудачно упал...

— И от этого умирают?

— Случается. Но мы хотели бы знать: согласны ли вы, ваше величество, стать императором?

— Ну конечно, что же делать... — Клавдий вздохнул. — Это мой долг.

Префект с облегчением вздохнул, вытер испарину со лба.

— Тогда я пойду соберу гвардию, построю её в лагере, а вы должны быть там через час, и мы сразу же присягнём, — напомнил Аррецина. — А уже завтра оповестим сенат и народ.

— Хорошо. Когда я должен выйти?

— Через десять минут.

Префект отдал честь и вышел. За ним и Кассий Херея. Напуганная приходом военных, Мессалина заглянула к мужу:

— Зачем приходили эти люди?

— Они хотят объявить меня императором.

В первое мгновение жена даже не поняла, о чём речь.

— Каким императором? А как же Сапожок?

— Он мёртв.

— Как — мёртв? — Валерия побледнела. — Я его утром видела.

— Гай Германик оступился и упал. Как всегда, неудачно. Жалко племянника, он был такой молодой.

— И ты теперь станешь императором?

— Нужно пойти поприветствовать гвардию, — кивнул Клавдий. — А я только что привёл в порядок письма Цезаря и Марка Антония, чтобы начать писать к ним обширные комментарии. Это такая увлекательная работа, и вот на тебе, какая напасть!

Мессалина уже хотела возразить ему, но муж её опередил:

— Я знаю-знаю, гражданский долг и прочее. Ну что же, — Клавдий выпятил полные губы, — рано или поздно Сапожок должен был оступиться. Жалко его.

Мессалина помолчала, а потом спросила:

— Я теперь стану императрицей?

— Ну конечно.

— Я всё ещё не верю, — обрадовалась она. — И Сапожка больше не будет! Я его терпеть не могла! И твои статуи будут украшать Рим?

— И твои тоже.

— И мои? — прошептала Мессалина.

— Моя мечта сбылась: ты станешь Юноной империи! — восхищённо проговорил он.

Клавдий оделся, взглянул на себя в зеркало: круглое, рыхлое лицо с белой пористой кожей и мешками под голубыми, подернутыми поволокой глазами. Двойной подбородок. Короткая шея. Живот, выпирающий из-под тоги. И рядом она, Мессалина, такая же хрупкая, как и прежде, только бёдра стали круглее, как и выпирающий из-под туники живот и набухшие груди. Но беременность лишь красила её.

Гвардия, образовав широкое, плотное каре, уже стояла во дворе лагеря на строевом плану. Статую Сапожка уже свалили и оттащили за стены казармы. Префекты, встретив Клавдия, отдали ему честь и подвели к гвардейским шеренгам. Потом Марк Аррецина Клемент огласил текст присяги. Он был стандартным и говорил о преданности императору и защите его гвардейцами. Но в конце старого текста уже была вписана новая фраза. Она гласила: «Да здравствует император Клавдий!» И едва Аррецина дочитал её до конца, как девять тысяч гвардейцев, словно один человек, дружно грянули:

— Да здравствует император Клавдий!

Это мощное приветствие, казалось, прокатилось по Риму, и все его обитатели отчётливо услышали этот мощный выкрик.

Услышала его и Мессалина, вздрогнула точно от неожиданного грома. И слёзы оросили её щёки.

— Я императрица! — утирая их, воскликнула она.

7

Прошло полгода со дня воцарения Клавдия. Мессалина родила императору дочь, появлению которой он обрадовался. Подолгу сидел у её кроватки, переложив государственные обязанности на своих помощников. Каллист следил теперь за ходом государственного механизма, взаимодействием ведомств, распространением указов и их исполнением. Присматривал он и за сенаторами: кто с кем и против кого. Паллант следил за сбором налогов и расходами имперской казны. Исполнял он эти обязанности столь тщательно, как следил и за увеличением собственных доходов, не путая, однако, одно с другим. Нарцисс ведал внешней и внутренней политикой. Полибий — назначениями, а также рассматривал прошения и петиции, поступавшие со всех концов империи. С первых же дней воцарения Клавдия началось строительство гавани в устье Тибра, расширение водопроводных сетей, мощение римских дорог.

У стен курии появились два новых бюста: Клавдия и Мессалины. Это была первая императрица, чья красота вызывала восхищение римлян. Многие из них не знали новую супругу властителя и, увидев её юный лик, почти ежедневно стали осыпать её статую цветами. Нарцисс даже взревновал поначалу, но быстро извлёк из этого положения выгоду для себя. Когда Валерия его спрашивала, кто приносит цветы к её бюсту, грек смущённо опускал голову.

— Неужели это ты, Нарцисс? — удивлялась она.

— Я буду делать это всегда, — с гордостью заявлял он.

И розовая краска румянца покрывала щёки императрицы. Она покидала его кабинет, он смотрел ей вслед, вздыхал, ещё не решаясь броситься за ней, остановить, заключить в свои объятия, как бы не осознав до конца, что стал вторым человеком в империи. Бывшему рабу не хватало отваги, решительности, чтобы покорить Мессалину. Ибо разве соперник ему Клавдий? Последнему пятьдесят, он рыхл, тучен и некрасив. Грек же моложе, стройнее и привлекательнее, а посему Валерия неизбежно должна упасть в его объятия. Так он рассуждал, понимая в глубине души и другое: женщины презирают трусливых любовников.

В разгар этих перемен в Рим из Иллирии прискакал специальный легат ещё старого властителя, Сапожка, Анней Метелл. Расположенная узкой полосой вдоль берега Адриатического моря и не так давно завоёванная римлянами, эта область имела важное стратегическое значение для империи. Метелл был послан Калигулой для поиска удобной бухты, дабы построить там гавань. Идея, поданная Клавдием относительно Остии, не пролетела мимо Германика. Наоборот, он запомнил все преимущества портовых сооружений и решил одновременно заложить семь гаваней в разных местах, дабы и выгода вышла в семь раз больше. Заодно Анней должен был разведать настроения тамошнего легата Марка Фурия Скрибониана и консула Цецины Пета. Первый всегда отличался строптивостью. Метелл и недели не пробыл в Иллирии, как пришла весть о смерти Сапожка и воцарении Клавдия. Эти события заставили легата вернуться обратно.

Невысокий, кряжистый, голубоглазый, с открытым тонким, светлым лицом, каждая черта которого, словно была вырезана опытным ваятелем, со светлыми курчавыми волосами, он совсем не походил на секретного порученца императора. Так и хотелось заговорить с ним о Катулле, Сапфо или трагедиях Софокла. Дух изящных искусств витал во всём его облике, и Нарцисс, встретившись с ним, несколько мгновений пристально в него вглядывался.

— Ну что там у нас в Иллирии? — улыбаясь, спросил первый советник императора. — Иллирийки красивее римлянок?

— Я как-то не рассмотрел. — Анней на мгновение задумался. — Заметил, что они гибкие, длинноногие...

— Это же хорошо! — обрадовался Нарцисс. — Длинноногие! Надо будет наведаться в Иллирию... Ну а что там наши наместники? Меня интересуют прежде всего их восторги по поводу восшествия на престол нашего нового императора.

— Восторги? — усмехнулся легат. — С восторгами придётся повременить. Марку Скрибониану грезятся лавры Цезаря. Он и Сапожком был вечно недоволен, но, зная его буйный нрав, побаивался, ворчал сквозь зубы, ибо Гай Германик благодаря Сардаку везде имел свои уши и беспощадно расправлялся с теми, кто недоволен. Но когда Клавдия провозгласили императором, Скрибониан зашёлся злобой, кричал, что служить слабоумному никогда не будет. Перед моим отъездом ко мне подошёл таинник Сардака, Афраний, присматривавший за Скрибонианом, и сообщил, что тот уже активно вербует сторонников, дабы выступить против Клавдия. Я всегда служил империи, потому и спешу предупредить о предстоящем заговоре, — выложил Метелл.