Тайные поклонники Рины

— Как и все журналисты, ты явно преувеличиваешь масштабы, — лучезарно улыбается тот. Улыбка реально голливудская. — Но я согласен только при условии, что ты и себя впишешь в ряды моих поклонниц.

— Естественно. Самых честных и непредвзя… — не договариваю, замирая с распахнутым ртом, в которой болтается трубочка, и пялясь на зашедшую в кофейню парочку. Да ла-а-адно? Вот это поворот!

Резко хватаю Вадика за куртку и разворачиваю так, чтобы он загородил своей широкой спиной обзор со стороны кассы. Как показал практический эксперимент, мне за ним можно без малейшего труда спрятаться целиком. Что я, собственно, и делаю.

— Эй, ты чего? — удивляется Чернышевский, пытаясь удержать стаканчик в равновесии, но я бесцеремонно зажимаю ему рот ладонью.

— Ччч! — шикаю, осторожно выглядывая из-за его плеча. — Притворись ветошью!

В ответ неразборчиво угукают, едва сдерживая смех, но всё моё внимание занимает пара, заказывающая у бариста кофе. Высокая, приятного вида женщина в бежевом пальто и… папа. Всё бы ничего, но они так сладко воркуют. А когда заходили она вообще держала его под ручку!

Прячусь не потому что он увидит меня с парнем, а потому что прежде я НИКОГДА не видела его с кем-то из противоположного пола! У меня не очень выгодная точка обзора, конечно, им стоит только голову повернуть, чтобы нас пропалить, но папане явно не до этого. Он слишком занят спутницей. Улыбается ей, шутить вовсю пытается.

Ой, лучше бы не пытался. Юмор у родителя специфический, не всем зайдёт. Но женщина, во даёт, охотно смеётся, поправляя на переносице прямоугольные изящные очочки. Даже вроде бы не симулирует заинтересованность. Гля, чё вытворяют!!! И это средь белого дня, при живой-то дочери!

— Вот тихушник! И ведь ни гу-гу! Хоть бы словом обмолвился, — офигеваю я.

— Мне хоть повернуться-то можно? — приглушённо и еле разборчиво мычит Вадик. С зажатым ртом шибко не поболтаешь.

— Нельзя.

— Понял, я ветошь. Только можешь нос не зажимать? Дышать тяжело.

— А, ну да, — запоздало отстраняю руку, даруя ему свободу, и, вслепую ловя языком трубочку, смачно причмокиваю. Не отрываюсь от развернувшейся романтик-картины ни на секунду. А то вдруг что пропущу. И, естественно, комментирую. Эмоции же через край! — Он за неё платит. Это молодец. Она касается его руки… Снова смеётся над его шуткой… Контуженая что ли, неужели правда смешно? Не… ну ты видел, а? А, ну да. Не видел. Нет, кое-кого точно будет ждать серьёзный разговор! — мой бессвязный монолог прерывается, когда я случайно переключаюсь на затихшего Чернышевского и натыкаюсь на его взгляд. Он что, всё то время, что я шухерю папу, разглядывает меня? Мои брови синхронно взлетают вверх, а зубы прикусывают соломинку. Это я так виноватый вид делаю, если что. — Ммм?

— Ты очень красивая.

Ой. Брови падают обратно. На этот раз в смущении.

— Настолько, чтоб стоять у тебя на заставке?

Боже, Рина! Что за чушь? Зачем ты это сейчас ляпнула?

— Более чем, — отвечают на полном серьёзе, мягко касаясь моих упавших на лоб прядей и убирая их с лица.

Ой. Что творится-то, люди добрые? Это нормально, что я вся мурашами покрылась? Такое вообще возможно? Разве это законно, реагировать подобным образом сразу на двоих? Нет. Я так не хочу. Это неправильно. И нечестно, как по отношению к Андрею, так и к Вадику. Я же в прямом смысле слова пудрю обоим мозги. Они то в чём виноваты, что я такая бесхребетная тюфячка?

Будь у меня больше опыта, быть может, я бы сейчас вела себя как-то иначе, но опыта-то как раз у меня нет. И нет никого, кто бы дал дельный совет с высоты прожитых лет. Не матери же звонить. Я не делала этого даже когда у нас были финансовые трудности и висели крупные долги за квартиру, и, разумеется, не сделаю теперь. Она для меня чужая, а с чужими не делятся сокровенным.

В какой-то момент моей кисти касаются тёплые пальцы. Замираю, позволяя им сжать её и… делаю тоже самое в ответ. Пространство вокруг медленно тает и теряет ориентиры. Так и стоим, молча смотря друг другу в глаза.

— Ринок, и ты здесь, — ёлки зелёные, я совсем забыла о папе! А вот он не только вспомнил про мое существование, но и увидел воочию.

Торопливо высвобождаю руку, разрывая приятную тактильную близость, но от родителя это не остаётся незамеченным. С меня он запоздало переводит взгляд на Вадима, словно только сейчас его замечает. Ещё так смотрит, буквально с ног до головы оценивая.

— Ну ничего так. Пирсингов нет, ирокеза тоже. Не всё, значит, потеряно, — удовлетворительно выносит он вердикт, протягивая Чернышевскому ладонь. — Здравствуйте, молодой человек. Дмитрий Петрович. Для поклонников дочери… Дмитрий Петрович.

— Просто Вадик, — стоит отдать должное, тот реагирует спокойно. И с охотой обменивается рукопожатием.

— Вадик, значит… — папаня щурится, будто воспоминая, но я по его моське вижу, что всё он прекрасно помнит. Просто развлекается. — Это который волейболист?

— Он самый, — кивает "волейболист".

— Спорт — это хорошо, но спортсмен у нас уже есть один. Шебутной и любящий губёшки свои распускать. Надеюсь, ты не из этих, а то я таких не люблю. Чем планируешь в будущем заниматься, просто Вадик?

Папа, блин! Что ж ты творишь!? Не пали ты так контору!

— Собираюсь поступать на юрфак, — разумеется, вряд ли Чернышевский пропустил мимо ушей такой явный компромат, но виду не подаёт.

— О, вот это достойно, — родитель довольно кивает мне. — Берём. Этот мне больше всех нравится.

Стыдливо прячу лицо в ладонях, ойкая. Опять слишком сильно самой себе зарядила.

— Папааа… — жалобно скулю я.

— А чё, это не надо было говорить? — спохватывается тот, смущённо отпивая свой экспрессо. — Ты ж сама говорила, что они друг о друге знают.

— Не эти двое, — можно меня придавит стеллажом? Ну, пожалуйста!

— О, приношу свои извинения. Накладочка вышла. А то я уже слегка запутался во всех этих твоих…

— Папааа! Просто умолкни.

— Всё, понял. Затихаю. И ухожу. Не будем молодёжь смущать.

Ага, да щаз! Меня, значит, скомпрометировал, раскатав асфальтоукладчиком, а сам сухеньким выйти собирается. Фигушки! Моя очередь!

— Стопэ, куда это ты собрался! Может хоть представишь свою подругу? Кто учит меня вежливости, а сам халтурит? — перехожу в наступление я.

— А… Ммм, это Елена… — переглядывается с мирно стоящей всё это время женщиной отец. — Елена… Ты ж Александровна?

— Александровна, Александровна, — усмехается та, поправляя выпавший из пучка локон. Такая… статная дама. Под распахнутым пальто, как оказывается при ближайшем рассмотрении, прячется классическое платье-карандаш, туфельки на каблуке и свежий маникюр.

— Ну вот, это Елена Александровна. Моя, кхм… коллега.

Ага. Не надо свистеть. С коллегами так не милуются.

— Коллега? А ты со всеми коллегами кофеёк бахаешь после работы и неумело флиртуешь? — хитро уточняю я, с невинной улыбочкой беря под локоток его спутницу. — Вы не обращайте внимания, у него просто практики давно не было.

— Ариша, — строго цыкает папа.

— Что? Не мешай, моя очередь тебя позорить. Это святая обязанность дочери, но обещаю, — с неудобного положения делаю-таки кривое сердечко пальчиками. — Я сделаю это с любовью.

— Замри, Лен. Замри и не дыши. Не дай ей почувствовать свой страх, — советует вдогонку своей подружке родитель.

— Поздно, — насильно увожу жертву к выходу. Впрочем, она и не особо сопротивляется. — Итак, Елена Александровна, — внутренний журналист уже приготовил перо и чернильницу. — Первый и главный вопрос: вы готовите как, прилично?

— Вроде бы, — призадумывается та. — Не помню, чтобы жаловались.

— Чудесно, просто чудесно. А то мы те ещё троглодиты. А к взрослым падчерицам как относитесь?

— Очень даже положительно, — мадам едва сдерживает смех. Это мне нравится. Не надо нам скучных бук. Хотя может она просто того, с прибабахом? Вот и смеётся постоянно?

— Арина, не наседай! — бурчит за спиной негодующий папенька, идущий с Чернышевским следом за нами. На это лишь отмахиваюсь. Не-не, я ещё не закончила.