Госэкзамен

Мне и в самом деле стыдно! Отчасти — потому, что я не любитель подобных сцен. Отчасти — потому что многие ошибки его прямо-таки смехотворны и напрашиваются в учебники — как эталон того как делать не надо.

… а отчасти — потому, что спровоцировал эту ситуацию — я! Все эти детские ошибки, снисходительные улыбки профессионала, не нуждающегося в объяснениях… я!

С Владимиром Алексеевичем общаемся мы почти каждый день, так что бывшего опекуна я знаю так хорошо, насколько это вообще возможно. Приходилось пару раз выслушивать даже откровения интимного характера по пьяной лавочке… Вот уж без чего я решительно бы обошёлся!

Человек он тщеславный и самолюбивый, но в Российской Империи его звёздной болезни не давала разыграться суровая российская действительность, в коей дядя Гиляй был хотя и не пешкой, но уж точно не ферзём! Церковь, власти… да и супруга, Царствие ей Небесное, удерживала мужа на земле.

Здесь, в Дурбане, первое время якорем служила болезнь Нади, но как только она уверенно пошла на поправку, рецидивы звёздной болезни стали приключаться с Владимиром Алексеевичем всё чаще. В принципе, ничего страшного, далеко его "болезнь" не заходит, и наткнувшись на колючую действительность, эго бывшего опекуна сдувается до приемлемых размеров.

Вот только одно дело — эго обычного, хотя и именитого репортёра, и совсем другое — городского головы в преддверии войны! В таком разе невнимание к мелочам и ощущение непогрешимости могут аукнуться слишком многим.

… ну а приглядевшись, я понял, что звёздная болезнь охватила многих из нас.

Мишке хватило всего одного памятного разговора, а ради прочих пришлось разрабатывать психологические этюды по маканию мордой в грязь.

Несложно, на самом-то деле… Стыдно поступать так с друзьями, но именно что сделать — не сложно.

Сперва — подать важную информацию максимально докучливым, неуместным и занудным образом. Но не усердствуя в этом, а выводя всё так, будто это собеседник не желает тебя слушать, и главное — чтобы собеседник сам был в этом уверен!

Например — начать разговор, когда человек пришёл с делового ужина, нафаршированный едой, алкоголем и важной информацией так, что в его голову не впихнётся вообще ничего. Или напротив — пребывая в настроении легкомысленном и игривом. Предвкушающем.

А тут я… жужжу. И слова подбираю так, чтобы внешне — всё правильно, а в голове они ну ничуточку не укладывались!

Жестоко по отношению к друзьям? Да! Вот только если Мишке хватило разговора, то с остальными — зась! Время, время и ещё раз время… которого нет ни у меня, ни у них, да ещё — без гарантий.

Потому и решил преподать жестокий, но действенный урок, акцентируя их внимание на важной теме — до болезненности.

— … пан Щенсны может объяснить… — маканье продолжается, но без формальной издёвки. Я не просто тыкаю его носом, а заставляю вспоминать — как и о чём он думал, совершая ту или иную ошибку. А переход на формально-отстранённую беседу — как бонус к гадотности беседы. Навсегда запомнят!

Бляйшман с Гиляровским, заранее обвиснув мордами и характерами, вникают. Крякают изредка, сочувствуя молодому шляхтичу, сопят… но помалкивают.

Основательно растоптав самолюбие Дзержинского, переключился на дядю Фиму…

— И шо ви можите мине сказать за такую глупость? — осведомляюсь у него, — Я понимаю за хуцпу, как часть национального характера, но это…

Выразительно трясу картой.

— … если бы я не знал тибе, то подумал бы не за умного человека, а за мишигина[xx]!

Закончив разнос, помолчал немного, слушая обиженное сопенье.

— Поняли хоть? — осведомляюсь так кротко, как это вообще возможно… что на самом деле — провокация! Я характер бывшего опекуна знаю и от и до, и подобная ласковая кротость, да в нужный момент, раззадоривает его пуще прямого вызова.

— Поняли, поняли, — бухтит дядя Гиляй, но так, что мне…

… приходится объяснять ещё раз. Но уже, разумеется, не отдельные ошибки, а своё виденье ситуации.

— Это, — тычу рукой в сторону аэропланов, — сильнейшие наши козыри, и если мы не хотим ввязываться в длительное противостояние, нам нужно разыграть их — правильно! А для этого нужно знать все сильные и слабые стороны авиации. Все!

— Староват я, в пилоты идти, — диссидентствует дядя Гиляй, всё ещё дующийся на меня.

— Пилоты… — вздыхаю еле заметно (и хорошо отрепетировано!) так, чтоб ежу было ясно — от мата я удержался с большим трудом!

— Да не пилоты, а военачальники! — тон моего голоса с ноткой безнадёжности, — А как вы можете отдавать приказания, если сами толком не понимаете, что можно потребовать от пилота, а что нет? Как вы будете читать результаты аэрофотосъёмки, если вы просто не умеете видеть?

— Надеяться на специалистов… — сам же отвечаю на вопрос и склоняю голову набок, — Так?

Владимир Алексеевич отмалчивается угрюмо, но эта угрюмость с нотками задумчивости.

— А они есть, эти специалисты? — не отстаю я, — А ещё время, господа хорошие… Пока специалист найдётся, пока расшифрует… понимаете?

— Понимаю, — мрачно отозвался дядя Гиляй, и встав внезапно, стиснул меня в железных (и несколько пропотелых) объятиях, — Ох, Егорка… Спасибо! Всё, всё… прости!

… дальнейший разбор полётов проходил уже нормально, без психологического давления и прочих домашних заготовок. Но теперь уже — с полным осознанием и самоотдачей!

Дым от пожаров тонкими струйками поднимается к самому небу. Выглядит это так, будто подожгли тысячи ароматических палочек в языческой кумирне, и всё, что происходит сейчас, является своеобразным жертвоприношением неведомому, но несомненно жестокому божеству.

Даже на высоте в сотню, а то и две сотни метров, воздух едкий, с явственным привкусом гари и пепла, разъедающий лёгкие и заставляющий страдальчески перхать. Растительность сейчас, во время сезона дождей, сырая, и в нормальных условиях гореть тут нечему, но у облавной охоты свои правила, и матабеле приготовились загодя.