Между прочим

— Настроения нет. Да и не один я. С одноклассницей встретились. Сидим в кафешке, косточки приятелям перемываем. Ностальгия, блин. Не думал, что на такие темы языком чесать буду, а вспомнили и понеслось. Старею, брат.

— И её с собой грузи. Вместе грустить будем. Я песню новую сочинил.

— Катюха, братка в гости зовёт… ты как?

— Я за любую конструктивную движуху. Спроси чего купить.

Витька был рад встрече несказанно. Принял с размахом: коньяк, три сорта вина, два салата, отбивные с пылу с жару, а в перерывах между тостами акустический вокал и тягучие в лирическом миноре песни.

Катюха смотрела на хозяина поначалу равнодушно, потом с нескрываемой теплотой и задорным интересом, в финале ласкала влажным бархатистым взором, переместившись с противоположной стороны стола под правую руку сладкоголосого солиста.

Игорь с чувством исполненного перед братом долга вскоре вспомнил про жену, — пора честь знать, Зойка заждалась. Катюш, я такси вызову.

— Без меня. Посижу ещё. Давно под гитару не ревела.

— Если ты уйдешь, станет мне темно, словно день ты взял, словно ночь пришла под моё окно. Не горящая ни одной звездой, словно птицы все улетели прочь. И осталась мне только ночь да ночь, если ты уйдешь, — вдохновенно пел Виктор, закрывая в экстазе исполнителя глаза.

Ему было тепло, уютно рядом с чувствительной слушательницей. Лирическое настроение подогревал алкоголь. Жёлтые блики ароматной свечи вперемешку с насыщенной пряностью разомлевшего от наслаждения женского тела будили бодрящий романтический оптимизм, пока безадресный, просто потому что уютно.

Хорошо и только — разве это не причина для жизнерадостности?

Меланхолию как рукой сняло.

Катенька смело дышала в Витькино ухо, пыталась заглянуть в глаза, через них в душу, такую родную, такую отчего-то понятную, как раннее детство и родительский дом. Ей так хотелось, чтобы никогда не кончался этот удивительный вечер.

Пробуя новые отношения, она всегда проводила маленький невинный эксперимент: если прикосновение к его ладони с зажмуренными глазами рождали приятную невесомость, лёгкое головокружение, к тому же появлялся лихорадочный пульс и беспокойное томление, значит, стоило попробовать влюбиться… или хотя бы переспать.

Сейчас был именно тот случай: воображение поспешило разыграть партию на семь ходов вперёд, результатом чего выдало однозначное поражение оппонента и полный триумф. Медлить вроде не имело смысла.

— Хочешь, останусь… если не боишься последствий? Споём дуэтом… постоим, так сказать, на краю. Это я так, в тон игривому настроению, — неожиданно поправилась она, — не подумай чего дурного. Чужого счастья мне не надобно. Своё бы в руках удержать.

— Предположим мы анфас на фоне звёзд, — выводил замысловатые рулады очарованный откровенностью мужчина, — и в первый раз в моей руке твоя рука. Что за банальная строка? Но лучше нет пока… какая же ты… милая, уютная, какая хорошенькая — просто чудо дивное. Можно губки твои румяные на вкус отведаю? Не отвечай — сам угадаю.

Виктор отложил инструмент, взял девушку за руки, — понял, увы, не судьба. А говорила, останусь. Жаль. Может в другой раз. Увы, сегодня день поистине уникальный, как солнечное затмение. Я не волен свободно распоряжаться собой, потому, что женат, потому, что несу перед супругой ответственность, потому, что честное слово ещё не испорчен. Но сегодня я болен… тобой. Ты всколыхнула во мне прочно забытое, вытертое за ненадобностью из памяти, глубинное, волнующее, манящее чувство новизны, азарт охотника.

— Намёк на то, что я дичь. Забавно. Лучше бы промолчал. Люблю сама… всё сама. Ничего не могу поделать с характером. Спасибо за приключение. Представляю, как тебя любит… твоя Люсенька, если даже я… чуть не попала в силок восхитительного соблазна, чуть не растаяла. Мне пора.

Катенька грациозно встала, невесомо клюнула губами в щёку, — в следующий раз побрейся. Проводишь?

— Спрашиваешь! Как положено — до калитки.

Катенька, удивительно стройная, соблазнительная до жути, загадочно улыбаясь, стояла в дверном проёме, до одури сладкая, с восхитительно миниатюрной грудью, словно ждала, когда Витька начнёт умолять остаться.

Нет, не начнёт. Манипулировать им — занятие бесперспективное. Он мужчина — этим всё сказано, хотя заласканное намёками и не получившее разрядки тело сладко стонало, требуя немедленной сатисфакции.

У неё характер, у него тоже.

Так и расстались. Катенька укатила на такси, а Виктор вернулся в пустую квартиру.

Растревоженное тело бунтовало, снилось непонятное: словно вернулась Люсенька. Был как бы праздник плоти. Жена вытворяла такое… о чём ни подумай — всё с энтузиазмом, с невиданным рвением исполняет. Вот только глаза, губы… почему-то Катины. Просто бред. Словно на глазах у жены грешил без зазрения совести.

Как ни гнал Виктор окаянные мысли, недотрога манила недосягаемой тайной, толкая на самую настоящую измену.

Виктор готов был позвонить брату, чтобы узнать, где живёт обольстительница, да она сама явилась.

Прошла не спросясь, швырнула в руки верхнюю одежду, — Люсенька, как я понимаю, ещё не вернулась, а я… я решила сдаться на волю победителя… без боя, — демонстративно стянула трусики, не заголяя юбку, переступила через них, — это, — показала на ажурную тряпицу, — Рубикон. Но на лёгкую победу не рассчитывай. Заслужи.

— Я тебя ждал.

— Не сомневалась. Сама три дня болею. Не скалься, твоей заслуги в том нет! Почую, что торжествуешь, злорадствуешь — пожалеешь. Напои меня для начала, подготовь, чтобы стыдно не было… не оттого, что у жены хочу умыкнуть, потому, что сама под тебя стелюсь. Я ведь в тот день хотела остаться. Гордость мою уязвил. Чем — не скажу, сама не знаю, но задел, унизил. Я так кипела, так злилась, отомстить мечтала. Ладно, быльём поросло. Я сама не подарок. О себе расскажу всё, о чём спросишь, тебя тоже хочу послушать. Чего молчишь?

— Ты мне в тот раз сказала, лучше бы молчал, не помнишь? Рыбу в маринаде будешь? Коньяк или вино?

— Всё буду. И тебя… буду. Поцелуй… пожалуйста. Как я проголодалась! Всё ты виноват.

Красота женщины вовсе не равнозначна неотразимой сексуальности, хотя и того, и другого, так он видел, у Катеньки было в избытке.

Поцелуи растянулись на добрых полчаса, потом девушка набросилась на закуски. Ела жадно, словно жертва булимии, а Виктор, пользуясь моментом, ловко совращал желанную гостью, искушая ласковыми губами нежную шею, мочку уха, плечо.

Она потешно напрягалась и жмурилась, временами забывала глотать, не в силах сделать правильный сиюминутный выбор между нервным голодом и наплывом желания иного рода.

Хозяин не торопился, несмотря на то, что доступ к тайным знаниям был открыт: сама, значит сама.

Он ждал сигнал, условный знак: телепатический, акустический, тактильный — не важно.

Катя ела и ела, потом заплакала, — я что, такая страшная, такая уродина, что ты меня не хочешь!

Сколько же в ней было загадок, сколько противоречий — не сосчитать, но слаще этой взбалмошной девицы ни до, ни после Виктор ничего не пробовал.

В постели с ней он буквально сходил с ума. Катенька позволяла любые вольности, но после финала неизменно рыдала. Любовник ласково уговаривал заплаканную девочку, гладил по головке, прижимал, шептал на ушко нежности, признавался в любви и утешал, утешал: до полуночи на кухне, потом в постели, после в горячей ванне, опять в кровати.

Самое удивительное — силы и желание только прибывали.

Катенька вновь и вновь взрывалась приступами судорог, агонией сладострастия, кричала, прикусывая до крови ладонь, выгибалась, запрокидывая голову, ненадолго отключалась, бросалась в объятия и снова рыдала, впадая в транс, пробуждающий у него и у неё неодолимое стремление вновь слиться.

Их интимная жизнь изначально была неправильной, похожей на поединок двух динозавров, размеры которых не позволяют совершать контролируемые действия. Каждое свидание заканчивалось если не размолвкой, то обидой или задетым самолюбием, но сила притяжения не позволяла расстаться окончательно.