Между прочим

Вот и теперь Серёга бежал, то ли от себя, то ли от неизбежности, не задумываясь, зачем и куда. Бессознательное вело по знакомому маршруту, туда, где всё началось — к отчему дому, от которого остался лишь адрес.

Родители давно переселились на погост, больше никого у него не было, кроме…

Жениться Серёга не успел, но точно знал — у него есть дочь. Фотография девочки, удивительным образом разыскавшая его в тайге на плато Путорана была вложена в завеиный дневник.

Зачем? Рука дрогнула, не смог выбросить.

Юлька. Забавная такая: с тонюсенькими косичками, озорным взглядом и конопатым носом. Теперь ей должно быть… приблизительно шестнадцать. Взрослая совсем. Интересно, как она выглядит сейчас. Впрочем — какая разница: он никогда не видел её, она, скорее всего ничего не знает о нём. Пусть так и останется. Нечего бередить старые раны. Достаточно незаживающих шрамов, что хранятся в окаянном дневнике.

Серёга с трудом протиснулся в центр вагона, думал, что придётся в толкотне дышать спёртым воздухом, но ему повезло — через несколько остановок освободилась добрая половина вагона. Он успел сесть у окна.

Знакомый пейзаж навевал тоску. Непрошеные воспоминания давили на психику. Да, он так и не отыскал совокупности смыслов, не познал сокровенных тайн, не набрался мудрости, хотя заглядывал во все щели. Вопросов и претензий к судьбе накопил целый ворох, а ответов — ни одного.

Чтобы отвлечься от назойливых переживаний, необходимы новые впечатления. Там, за окном, Серёга знал каждую кочку. Значит, нужно направить внимание на обыденные события.

Он начал пытливо изучать попутчиков. Каждый персонаж, вон их сколько, все разные, это отдельная судьба.

Переводя взор от одного пассажира к другому, Серёга наткнулся взглядом на девчонку, сидящую в соседнем купе, напротив, в компании таких же, как она, молодых людей. Судя по дате в календаре, скорее всего это были выпускники школы или абитуриенты института.

Пять девчонок и один мальчуган, бездарно тренькающий на гитарных струнах что-то романтическое, сентиментально-сопливое. Он бы сыграл куда чувственнее. Эх, сколько девчонок и молодых женщин были очарованы его голосом, скольких он после дружеских посиделок умело утешал.

Ни одна, увы, не задела струн души настолько, чтобы возникло желание раствориться, забыть обо всём. Если чувства мешают свободе, значит это не любовь, а так. Плюнь и разотри.

Серёга поморщился. Зачем врать! Случалось, и не раз, когда рвать приходилось по живому, с кровью. Дурак! Может и жизнь сложилась бы иначе, если бы сумел поверить.

Мальчишка вполголоса исполнял чувственную балладу, впечатлённые слушательницы млели от восторга, сопереживая вместе с исполнителем.

— Я несла свою беду по весеннему по льду. Подломился лёд, душа оборвалася, — сбиваясь с ритма, вдохновлял подружек на слёзы юнец.

Серёгу нервировали огрехи игры и примитивность вокала, это была его стихия. Он и не заметил своей жестикуляции: мимикой и узнаваемым движением пальцев исправлял технику исполнителя.

Осознал своё вмешательство в чужое творчество оттого, что встретился взглядом с той, которую несколько минут назад так внимательно разглядывал, даже кое-какие литературные подробности относительно её персоны сочинил.

Девчонка была, если честно, так себе — ничего особенного, если бы не лучистые глаза, полные искренних эмоций и озорного, особенного какого-то, щенячьего восторга.

Она выглядела ослепительной, яркой в своём простеньком платьице, несмотря на отсутствие того, что теперь считается красотой. Понятно, что основное достоинство юных дев — молодость и свежесть, но было что-то ещё: необъяснимое, таинственное, что заставило выделить её из толпы.

— Хороша Маша… да не наша, — невольно подумал Серёга и немедленно смутился, хотя никогда не был застенчив, — э-э-эх, где мои семнадцать лет!

Наверно его мысли бегущей строкой читались на лице, иначе, отчего девушка так душевно на него посмотрела, улыбнулась, да как… песня.

Внутри зазвучали давно забытые романтические аккорды, что-то приятно заныло.

— Вот шалунья. Зря она так, первому встречному душу открывает. Обманут ведь! Такая непосредственная, искренняя, родная. Вот бы в такую влюбиться.

Он тоже улыбнулся.

Девушка заметила, зарделась, смущённо закрыла ладонями рот.

Серёга обернулся в поисках того, кому могла предназначаться настолько эмоциональная реакция, но никого достойного внимания не обнаружил. Значит, ему улыбается.

— Лет семнадцать. Как моей дочери, — подумал он мельком, но тело отреагировало совсем не так, не по-отечески, иначе. Внимание шалуньи разбудили весьма противоречивые эмоции, нечто ностальгическое, до жути желанное и одновременно бесстыдное.

Серёга вдруг вспомнил слово любовь.

— Чудак на букву М. Она же ребёнок!

Согласовать мысли и действия не получилось. Он улыбнулся в ответ, подмигнул, послал шуточный воздушный поцелуй.

Девчонка изобразила удивление, жестом задала вопрос, — мне?

С этого момента пропал бесследно гул людского присутствия, гитарные переливы, мерный перестук колёс. Безмолвный диалог продолжился.

Серёга забылся, впал в удивительно гармоничное состояние, в котором ничто, даже возраст, не имело значения. Так ведут себя глухари на весеннем току: поют и красуются.

Так и ехал, провалившись в изумлённо счастливое состояние, которое изменило до неузнаваемости мир вокруг.

Такого восторга Серёга не испытывал с тех удивительных дней, когда ему, выздоравливающему после ужасной травмы, призналась в любви медсестричка, которой он пел по ночам чувственные баллады. Кстати, “Беду” тоже исполнял не однажды. А уж что она вытворяла в ответ!

Сбежал, засранец! Испугался последствий.

Если когда-нибудь ещё будет подобное. Будет ли… а если это оно и есть?

Какие изящные у неё ладони, как восхитительно девочка сложена, как юна, привлекательна!

Сердце вело себя несколько странно для опытного сердцееда: трепетало, переполняя невесомостью, как в парной после купания в проруби при скрипучем морозе, когда и дым, и свет от костра направляются прямиком в зенит, к создателю.

Сладкая истома манила незавершённостью. Всё прочее не так сложно додумать: песен не хватит, чтобы выразить милой девочке всё то, что он чувствует здесь и сейчас. На руках будет носить. Да что там… всё к её ногам, всё-всё.

Несколько бесконечных минут Серёгу безбожно корёжило, словно косяк дури выкурил, даже сильнее. Перед глазами пронеслись цветные картинки счастливого до безобразия будущего.

Житейский опыт поможет не делать ошибок. Он так будет любить… так… чертям станет тошно. Каждая тварь завидовать будет!

Девчонка улыбалась

Серёга бредил, представляя в ускоренной динамике сцены безоблачного счастья: переживал момент близости, первый поцелуй, признание в любви (!). Ещё несколько минут и…

Вот и его остановка.

— Чёрт, чёрт, чёрт, — вопило всё его существо, вынужденно поставленное перед непосильным выбором.

Заскрипели колёсные пары, дёрнулся остановленный торможением состав, ёкнуло и упало внутри.

Серёга засуетился, схватил гитару, торопливо пристроил на спину рюкзак. Отводя в сторону взгляд, начал спешно пробираться сквозь толпу пассажиров к выходу.

Не посмотреть в её сторону не было сил. Сдался.

Девочка привстала, сделала попытку последовать за ним.

Серёга неуверенным жестом остановил её эмоциональный порыв.

— А я… как же я, — кричал девичий взгляд, на глазах которой наворачивались слёзы, — ведь я тебе поверила!

Мужчина опять, в который уже раз, сбегал в самый ответственный момент. Может, ничего серьёзного и не случилось бы, может это иллюзия больного воображения, но ведь он даже не попробовал.

Выбравшись на перрон, Серёга чувствовал себя так, словно только что избежал удара лезвием ножа, ощущение, которое известно ему не понаслышке: внутренности противно дрожали, подкашивались ноги, по лицу стекал холодный пот.

— Неужели это я, — недоумевал незадачливый донжуан, — ишь ты, колбасит-то как, словно в самый первый раз! Пригрезилось что-то! Ничего, Серёга, ничего, прорвёмся. Вот Юльку отыщу, предъявлю на неё отцовские права, найду себе тихую послушную женщину, обустрою уютную гавань. Заживём! На работу устроюсь. А жить, жить-то где? Без бабы надёжной и верной никуда. Надо было пичугу эту приголубить. Глядишь и… она ведь сама…