Страница 9 из 24
– Все хотят с новым епископом познакомиться, – догадался Волков.
– Может и так, может и так, – говорил купец загадочно, – но сдаётся мне, что люди просто раздражены повелением герцога не пускать вас в город, считая такое повеление монаршим сумасбродством, а многие думают заполучить земельку возле ваших пристаней под свои склады. Вот и пришли к вам.
– К нам, друг мой, к нам, – поправил его Волков, тем самым потешив своему родственнику самолюбие.
Купец расцвёл. Заулыбался и ещё пуще краснел, чем раньше. Но при этом говорил вещи правильные:
– Значит, к нам. Как вам будет угодно, дорогой родственник. Граф придёт в ярость, когда узнает об этой нашей ночной трапезе. И всех, кто тут был нынче, запишет в вашу партию. В ваши друзья. А нам друзья в городе нужны.
– Думаете, дорогой родственник, что тут собирается моя партия? – спросил кавалер.
– Герцог – герцогом, граф – графом, но когда горцы или еретики стояли под стенами города, так ни герцога, ни графа рядом не оказывалось, – говорит купец, вдруг перестав улыбаться и цвести, и со всей серьёзностью продолжает, – город отбивался сам, как умел, и все горожане, вплоть до последнего бедняка, понимают, что городу нужен свой генерал. А другого полководца, вам подобного, такого же славного и удачливого, на пятьсот миль в округе нет.
«Купчишка-то не так прост, как кажется. Хотя к лести слаб. Но не дурак, главное понимает. Хорошо, что он со мной».
А из-за стола вставали важные господа, шли к нему, чтобы лично выразить генералу восхищение его победой. И Волков был с этими господами любезен. Отвечал на их поклоны, говорил слова благодарности в ответ на их слова восхищения, и судье, и другим господам, а бывшему бургомистру Виллегунду он выразил сожаление, что из-за неправедных желаний высших лиц он досрочно был вынужден покинуть свой пост, и обещал, в присутствии других господ, что и епископ, и он лично будут поддерживать его, если он соизволит баллотироваться на должность бургомистра вновь. И господа, что слышали эту его речь, в том числе и глава Первой купеческой гильдии Роллен, обещали всячески этому содействовать. Виллегунд был так счастлив, что даже прослезился.
«Да, кажется, теперь у меня и вправду есть своя партия в городе».
Потом все сели за столы, слуги носили к столу уже поспевшие к тому времени блюда и несли из погребов старые вина. Господа стали выпивать, то за генерала, то за нового епископа, который от такого внимания краснел и смущался.
А за полчаса до рассвета кавалер вдруг встал и просил у всех собравшихся прощения. После людям своим велел собираться в дорогу, так как времени у него не было, а дела были. Господа просили его остаться, даже дамы просили, но он вежливо отказывал им всем, ссылаясь на важное дело. Лишь госпожа Ланге не просила.
Она подошла и спросила:
– Можно ли мне ехать с вами, господин мой?
– Нет-нет, госпожа моя, – отвечал он, целуя ей руку при всех собравшихся, – но карету я вашу возьму, мне надо хоть немного поспать в дороге. Другого времени у меня не будет.
Она, едва сдержав слёзы, благословила его крестным знамением.
И он со всеми своими людьми, с выездом, с гвардейцами, с Сычом и с Ежом, был у северных ворот города ещё до их открытия. Спал в карете, дожидаясь рассвета и открытия ворот.
Крестьянин Петер Мюллер в полдень возвращался с покоса. Лошадка его, недавно ожеребившаяся, тащила телегу с нетяжкой поклажей весьма легко, а жеребёнок её бежал рядом с мамкой. Домовитый Петер – с разрешения старосты, разумеется, – выкашивал клин у оврага и половину сена полагал себе. Ехал он не спеша и вполне довольный жизнью. И ещё издали увидал то, что его насторожило. Прямо у дороги два неопрятных на вид мужика развели костёр. Люди те были весьма необычны в этих местах.
Господа? Нет, не господа, но и не мужицкого звания тоже. Не попы, не купцы и не солдаты. Что ж за людишки то?
«Городские, сволочи!» – как подъехал ближе, сразу определил для себя мужик. Понял, удивляясь, что городских так далеко занесло от города. И ещё сильно его удивлял тот предмет, что от их костра уж очень вкусно пахло. Пахло жаренным на углях мясом. И чем ближе подъезжал он к ним, тем тревожнее становилось мужику. Эти городские выглядели не просто как заезжие бюргеры. Они были вида не бедного и весьма…
«Разбойники! – похолодел мужик. – Как есть разбойники!»
А кто ж ещё это мог быть? Морды страшные, один хмырь ухмыляется беззубо, морда до глаз заросшая, другой, лысый и лопоухий, злых зенок своих от крестьянской лошадки не отводит. А что ещё хуже, прямо у дороги лежит голова оленихи, копыта её тут же, а на вертеле над дымящими углями висит мясо бедного животного. Ну вот и думайте сами, что это за люди, которые отважились в лесу господина бить его оленей и прямо у дороги их жарить. Это ж дело висельное!
«Точно разбойники! Висельники, не иначе, другие на такое не отважились бы!»
Петер, не дожидаясь, когда эти мужики ножи из-под одёжи достанут и к нему пойдут, врезал коняшке своей хлыстом, да так, что сам испугался. Коняга вздрогнула и пустилась вскачь, а крестьянин, честный человек, пролетел мимо костерка, да потом ещё и оборачивался: не бегут ли за ним. Отъехал подальше, и даже дышать ему легче стало. И так как был он человек богобоязненный и господина своего чтущий, сразу поехал Мюллер к дому второго егеря господина, к дому Клауса Кёллера.
Приехал и, увидав того у свинарника, заорал ему через забор радостно:
– Свиней кормишь, Клаус, а у тебя там оленей убивают!
Высокий и сильный Клаус Кёллер обернулся. Посмотрел, кто это там орёт у забора. Такой крик был явной наглостью, не всякий мужик может вот так вот просто кричать егерю господина таким обидным тоном.
– Что ты мелешь, дурень?
– Да то и мелю, господин егерь, – продолжал мужик, – там два каких-то человека убили оленя господина и жарят его прямо у дороги, даже в лес не прячутся.
– Да ты пьян, дурак.
– Да не пьян я. Коли не веришь, так езжай сам погляди. Тут и недалеко, даже до оврага не доедешь.
Клаус в такое жуткое преступление не поверил бы, но простой мужик так подшучивать над ним не осмелится. Видно, правду говорит.
– А что то за люди? – спрашивает егерь, понимая, что придётся ему туда ехать. – Не военные ли?
Кто ж ещё, кроме военных, осмелится на такое дело?
– Нет, – кричит Петер Мюллер, – не военные. На вид городские.
Не стал мужик говорить егерю, что люди на вид опасные. Зачем? Пусть егерь господский сам всё увидит.
– Ну так что, Клаус, поедешь?
– Не твоё собачье дело, – говорит ему егерь, – твоё дело сказать. А сказал, так езжай дальше, не стой у моего забора.
– Оно, конечно, конечно, – кричит Петер и радуется, что не сказал егерю о том, что те двое, что жарят оленя, на вид весьма опасные.
Взмахнул хлыстом и повёз сено дальше, половину надо ведь было старосте отдать.
А Клаус Кёллер стал собираться. Взял большой нож, аркебузу, что господин ему выдал, пороховницу повесил через плечо. Быстро и умело оседлал конька своего и поехал по дороге в сторону оврага.
Надо, конечно, было напарника позвать, но напарник его всю заслугу по поимке браконьеров себе бы приписал, так как он был старшим егерем, а Клаус младшим, поэтому Клаус решил изловить сволочей сам, единолично. Тем более, что это простые горожане.
Торопился егерь. И вскоре он был на месте. Уже чувствовал запах дыма и жареного мяса, что разлетался по округе. Он даже следов на дороге не смотрел, так торопился их изловить. За такое дело можно и награду получить – господин молод, и поэтому ещё не жаден, – а может даже, и повышение
А когда увидал этих бюргеров, во-первых, пожалел, что не позвал напарника, а во-вторых, про себя пообещал набить морду мужику Мюллеру за то, что не сказал, что эти людишки весьма на вид непросты, хоть и не солдаты. Но отступать было уже нельзя, и Клаус, взяв аркебузу и подпалив фитиль, поехал к этим разбойникам. А разбойники жрали мясо и пили пиво из жбана, а увидав его, вовсе даже не испугались, а лишь поднялись с земли и встали руки в боки в ожидании, когда он подъедет. А он, подъезжая, уже кричал им грозно, чтобы страха нагнать: