Страница 24 из 39
– Я уверен, что мои товарищи… те, кто прежде сидел в Открытом совете… с радостью последуют моему примеру. По крайней мере, я… – Он собрал все силы для последнего рывка и проревел срывающимся голосом прямо в купол: – Не могу представить титула более гордого, чем «гражданин»!
Бешеные аплодисменты и топот ног с галереи для публики, казалось, слились с его грохочущим сердцем, с пульсирующей болью в обрубке ноги. Он с трудом мог расслышать то, что говорит Ризинау:
– Несомненно, Ассамблея желает поблагодарить Молодого Льва за его жертвы во имя Великой Перемены! Всех нас не может не вдохновлять то, что он так скоро оправился от своих ран и вернулся на службу нации. Пусть стены Агрионта будут разрушены! Нам, тем, кто обладает властью, больше нет нужды отделять себя от народа. – Ризинау шлепнул по столу пухлым кулаком. – Мы сами народ!
Снова аплодисменты. Еще один колеблющийся, неверный полушаг-полупрыжок, и Лео рухнул на переднюю скамью. Ишер подхватил его под руку, хлопнул по спине, маша рукой в направлении галереи, и яростно прошипел сквозь застывшую на лице улыбку:
– Мы на это не соглашались!
– Ничего, согласитесь.
Лео было глубоко наплевать на неудобства, которые он причинил этому трусливому червяку. Ему было вполне достаточно собственных.
– Когда вы потеряете руку и ногу, – прорычал он, сжимая пульсирующую культю, – кусочек вашего имени не покажется такой уж большой жертвой.
Броуд стоял в военном мундире, который поклялся больше никогда не надевать.
Теперь его звали «капитан Броуд» – черт возьми, кто бы мог подумать! Интересно, что сказала бы на это Лидди. Скорее всего, спросила бы, какого черта он тут делает. Хотел бы он сам это знать… Он не напрашивался на это. Даже не соглашался. Но и не противился, когда это произошло.
– Символы обладают могуществом! – Снова тот треклятый писатель, Суорбрек, только что пену со рта не роняет от увлеченности. – И статуи на аллее Королей являются самыми могущественными символами из всех! Неужели представители народа будут обязаны каждый день проходить в буквальном смысле под стопами таких угнетателей, как Гарод Великий или маг Байяз? О нет! Я скорее отдам свою жизнь – отдам ее на эшафоте, где столько мучеников погибли от лап инквизиции, – чем еще хоть день буду смотреть на такой позор!
– Гражданин Суорбрек желает дать людям свободу, – пробормотал Бринт, каким-то чудом преобразовавшийся за несколько недель из лорд-маршала при старом режиме сперва в заключенного изменника, а затем в генерала Народной Армии. Подобные взлеты и падения нынче можно было видеть в Адуе повсеместно.
Броуд вспомнил Вальбек. Улицы, заваленные обломками. Толпы и костры. Суп из обоев.
– Людям нужен хлеб, – сказал он. – Потом безопасность. Потом крыша над головой. Свобода где-то ближе к концу списка, а принципы еще дальше.
– Возможно, вам стоило бы стать представителем.
Броуд поднял брови, оглядывая ряды скамей. На них сидело какое-то количество неплохого народу. Честные люди со светлыми идеями и добрыми намерениями. Жаль, что им почти что не удавалось вставить слово.
В первый день, когда собралась Ассамблея, был момент, когда они все принесли присягу служить народу, потом были громоподобные овации, от которых затрясся купол, и все принялись бросать в воздух свои головные уборы. Чья-то кепка до сих пор висела, зацепившись за резьбу пониже галереи. В тот момент Броуд был уверен, что отныне дела пойдут на лад. Что теперь всем станет лучше жить. Но еще до окончания сессии все начало закисать. Даже если они приходили к согласию насчет того, чего хотят люди, то не могли согласиться, как этого достичь. И с того самого момента они топтались на месте, словно повозка, у которой на каждом углу запряжено по лошади.
Броуд сложил руки поверх выданного ему нагрудника.
– Спасибо, генерал, у меня и без того работенка достаточно дерьмовая.
– Добрые люди должны держаться вместе. Чтобы попытаться как-то сдержать все это безумие.
Если такова была цель, то, на взгляд Броуда, она уже потерпела поражение.
– Не могу вам ничего обещать.
– И не надо. Все равно обещания никто не держит.
– Мы должны снести Дом Делателя! – пронзительно вопил человек с огромной бородой, потрясая огромной пачкой бумаг. Должно быть, планы на будущее. Этого добра нынче везде было в избытке. – Этот символ регресса!
– Наша проблема не Дом Делателя! – горланил мощный здоровяк с татуировкой якоря на щеке. – Не статуи и не чертовы стены! – Он набрал в грудь воздуха, раздувая ноздри. – Гребаные чужестранцы – вот наша проблема!
Броуд скривился. Гнев переполнял здесь всех и каждого. Все искали кого-то, кого можно обвинить. Любая ситуация грозила перейти в физическую расправу. Он чувствовал себя так, словно вернулся в Стирию, на войну. Сжатый кулак, чешущийся, готовый ударить. И хуже всего – Броуд не был уверен, что ему не нравится это чувство.
– Граждане, прошу вас! Мы должны действовать заодно! – Со скамьи вскочил костлявый старик с копной спутанных седых волос. В его голосе было что-то отчаянное, заставившее всех остальных на мгновение затихнуть. – На протяжении последних двенадцати лет я распоряжался благотворительностью на Трех Фермах, и я клянусь вам, что положение никогда не было таким ужасным! Никогда!
Несколько наиболее оборванных представителей простонародья одобрительно закивали. Несколько представителей знати закатили глаза.
– Мы вырвали бразды правления у Закрытого совета. Отлично! Я аплодирую этому! Эти люди тащили нашу страну в пропасть. Зернохранилища стоят пустые как никогда. Угля почти не достать. Те бедствия, которые привели к народному восстанию – нищета, дефицит, упадок, болезни, – все это не исчезнет само собой просто потому, что мы переделаем несколько статуй! Все знаки указывают на то, что эта зима будет суровой. Мы должны принять меры, граждане! Мы должны быть готовы!
Броуд поймал себя на том, что одобрительно кивает, однако шум в зале снова усилился. Кто-то хлопал, кто-то свистел; звучали выкрики в поддержку и возгласы протеста. Голос старика был слишком слаб, чтобы с ними справиться, и вот с места уже вскочил Суорбрек и загремел, перекрывая его:
– Разумеется, мы должны быть готовы – но мы не должны поддаваться пораженческим настроениям! Мы не должны поощрять в себе опасную ностальгию по «старым добрым временам», которых никогда не было! Я скорее отдам свою жизнь, чем буду смотреть, как эта благородная Ассамблея занимается придирками, отписками и грызней. Мы не имеем права порочить свою нацию!
– Прежде чем наполнять желудки людей, мы должны снабдить пищей их умы, – согласился Ризинау. – Лишь имея правительство, основанное на здравых принципах равноправия и справедливости, сможет наша нация процветать!
И в то время как старик, лишенный последних сил, рухнул на свою скамью, остальные представители поднялись на ноги, чтобы поаплодировать своему председателю – они проделывали это постоянно. Броуд крепче стиснул кулаки и бросил взгляд на Судью, которая расслабленно полулежала на своем кресле, положив затылок на спинку и почесывая вытянутую шею. То ли с ужасом, то ли с возбуждением он вдруг осознал, что она тоже смотрит ему прямо в глаза.
Броуд вспомнил, как сидел, привязанный к стулу, а она сидела у него на коленях и терлась об него пахом, – и снова ощутил ту виноватую щекотку глубоко внутри. Он вспомнил ее ухмыляющееся, забрызганное кровью лицо, когда он раскроил череп тому банкиру, – и щекотка стала еще отвратительнее… еще восхитительнее…
В уголке ее рта дрожала едва заметная улыбка. Словно она в точности знала все, о чем он думал. «Против своей природы не попрешь…»
– Я хотел бы уточнить один вопрос!
Когда все представители расселись по местам, один человек остался стоять в проходе. Самого обычного вида, в поношенной, заляпанной грязью одежде, с дорожным посохом в руке. Ризинау воззрился на него.