Страница 10 из 39
Люди принялись разбегаться, сбивая друг друга с ног, топча друг друга в бессмысленной спешке. Лилотта получила локтем в лицо и пошатнулась, чувствуя вкус крови во рту. Ее нога запуталась в порванном платье, парапет ударил ее по коленям, и, отчаянно ахнув, она полетела кувырком.
Ров не был таким уж глубоким, но даже несмотря на это, вода с размаху ударила ее, лишив дыхания, и засосала в глубину в потоке пузырьков. Ее чудесное воздушное платье мгновенно превратилось в мертвый груз – ткань сковывала движения, тащила вниз. У нее не оставалось никаких сил. Даже на ужас. Какая-то ее часть хотела просто отпустить все и погрузиться на дно, но другая часть не соглашалась сдаваться, заставляя ее биться, бороться, дрыгать ногами.
Лилотта всплыла, отхаркивая грязную воду, сражаясь с гущей цепких, липнущих к телу водяных лилий, вблизи оказавшихся гораздо менее живописными. Ее окружала темнота – она была под мостом. Девушка прижалась к склизким камням; на лицо налипли мокрые волосы, в ноздрях стоял запах гнилых овощей.
Неподалеку, лицом вниз, плавал труп. Едва различимая в полумраке намокшая одежда, спутанные волосы… Вот он медленно повернулся, ткнулся в покрытую мхом стену рва, и его потащило прочь. Как знать, кто это мог быть? Как знать, кто такая она сама? Как знать, будет ли она еще жива через час? Все изменилось.
Народная Армия пришла в город. А она – разве она не народ? Когда она стала их врагом? Лилотта крепко зажмурилась, дрожа в ледяной воде, и перестала пытаться сдерживать рыдания – все равно никто не мог их услышать в оглушающем шуме толпы наверху. Грохот сапог, лязг металла, звон стекла, дребезжание колес… Демон с тысячью голосов.
– Хлеб! Дайте нам хлеба!
– Пускай Закрытый совет выйдет к людям!
– Великая Перемена наступила!
– Открывайте ворота, сукины дети!
– Впустите нас, или мы сами войдем!
И громче всего остального – буравящий воздух безумный визг:
– Тащи сюда его гребаное величество!
– Тащи его сюда! – надрывалась Матушка Мостли, проталкиваясь вперед.
Они дошли до самого Агрионта, в кои-то веки готовые взять правосудие в свои руки, вместо того чтобы, поджав хвост, отдаться на милость королевского. Но теперь люди умерили свою прыть, то ли из каких-то крупиц былого почтения к прежним хозяевам, то ли, по крайней мере, из страха перед ними. При входе на мост толпа замешкалась.
– Там наверху солдаты, – сказал кто-то. – Королевская гвардия. У них луки!
Глаза Матушки Мостли были уже не те, чтобы различить с такого расстояния, гвардейцы там или не гвардейцы. Вся надвратная башня казалась ей большим темным пятном, нависшим над головами толкающихся впереди. Конечно, гвардейцы не смогут перебить целую толпу, но некоторых они наверняка достанут, и никто не горел желанием оказаться первым.
Но Матушку Мостли так просто не запугаешь! Ее отец пытался это сделать, когда она была еще девчонкой, и она ткнула его вязальной спицей и сбежала из дома. Ее первый муж пытался это сделать, и она ткнула его разделочным ножом и сплавила его тело в канал. Стирийцы тоже пытались, когда наводили в Арках свои порядки. Они потребовали с нее денег, а она сказала им, чтобы убирались, откуда пришли. Тогда они ее избили – но она поправилась. Они отчекрыжили ей два пальца – но она в тот же день снова взялась за стирку. Они разбили ей дверь, разбили ставни, разбили лоханки – но она нашла себе новые. В конце концов, пришел их начальник, и она была уверена, что он ее убьет, но он только уважительно кивнул. «Пускай она не платит», – сказал он. Она одна на всем районе!
Теперь это знали все, каждая последняя собака в Арках: Матушку Мостли не запугать никому. Ни стирийцам, ни королевским гвардейцам, никому.
Так что она протолкалась сквозь толпу, подобрав юбки и заткнув их за пояс, как всегда, когда ее ждала работа. Она распихивала людей, пробираясь все дальше вперед, – то, что она так или иначе делала всю свою жизнь, – при помощи локтей, выпяченного подбородка и своего грубого зычного голоса:
– Прочь с дороги!
Она прокладывала себе путь среди этих больших, вооруженных, защищенных доспехами мужчин, которые по-прежнему неуверенно перетаптывались на месте. Снаружи они, может, и твердые, но там, где нужно, у них сплошная мякоть. Матушке Мостли судьба с рождения не отпустила особой мягкости, а жизнь в прачечной выщелочила последние остатки, сделав ее не более покладистой, чем моток проволоки.
Наконец оказавшись на пустом мосту, Матушка окинула стену с ее надвратной башней, зубцами и бойницами тем же мрачным уничтожающим взглядом, каким смотрела на людей, которые были должны ей деньги.
– Я женщина Союза! – проревела она. – Пятьдесят лет я работаю без продыху! Меня так просто не запугаешь, слышите вы?
Сзади послышались подбадривающие крики, свист и хлопки, словно люди смотрели представление цирка уродцев.
– Тащите сюда эту стирийскую суку! – завопила она снова в сторону стены, потрясая ножом. – Королевскую мамашу!
– Ее там нет! – крикнули из толпы. – Сбежала в Стирию, уж несколько месяцев как!
Матушка Мостли бросила испепеляющий взгляд на надвратную башню. Та по-прежнему оставалась расплывчатым пятном, но она знала, что там, наверху, стоят люди. И она не даст этим ублюдкам себя запугать.
Она сделала еще один шаг вперед.
– Тогда тащите этого сучьего сына, нашего короля!
Ритингорм приложил рот к бойнице и проревел во всю мочь, на какую был способен его голос:
– Стойте! Именем его величества!
Он отступил назад, чтобы взглянуть на результат. Прежде эти слова всегда оказывали магическое действие, волшебным образом рождая повиновение. Однако сейчас заклинание внезапно перестало работать.
– Я приказал вам остановиться, черт подери!
Очень может быть, что в толпе его просто не услышали за всем этим гамом. Он сам-то себя едва слышал, так колотилось у него сердце.
В начале этой недели маршал Рукстед обратился к их полку. Сказал, что они – последняя линия обороны. Что поражение немыслимо, а отступление невозможно. Ритингорм всегда восхищался Рукстедом. Великолепная борода. Безупречная отвага. Офицер высшей пробы, такой, каким бы хотел быть он сам. Однако сейчас Рукстед выглядел каким-то взъерошенным, даже его борода была в беспорядке. Теперь Ритингорм понимал почему.
Толпы народа продолжали валить из городских кварталов по ту сторону рва, сбиваясь во все более плотную пробку в конце моста. Ломатели! Изменники! Здесь, возле самых ворот Агрионта! И так много! Он едва мог в это поверить. Вот они начали понемногу заползать на мост. В особенности бросалась в глаза одна женщина, шедшая впереди всех, – какая-то грязная крестьянка, черт ее подери, с юбкой, заткнутой за пояс, так что были видны ее бледные, жилистые ноги. Она размахивала ножом, что-то пронзительно вопя – он не мог различить слова. Что-то про какого-то сына.
– Невообразимо! – прошептал Ритингорм.
Если бы он прочел об этом в каком-нибудь романе из тех, что читала его сестра, то решил бы, что это сплошные выдумки.
Надо отогнать их от ворот. И вообще убрать с этого моста. Надо преподать им урок, черти б их драли!
Ритингорм указал на вопящую женщину:
– Пристрелить ее!
– Сэр? – переспросил Парри, моргая.
Черт, как пересохло во рту! Приходилось постоянно облизывать губы.
Капитан Ритингорм подошел к нему и ткнул пальцем в бойницу. Он стоял совсем близко, так что Парри слышал звук его дыхания, отдающийся от стен тесного караульного помещения. Так близко, что Парри ощущал его запах. Должно быть, капитан пользовался каким-то парфюмом: от него пахло лавандой. Белый от ярости, он снова ткнул пальцем вниз, показывая на ту прачку:
– Я сказал: пристрелить ее!
Парри снова облизнул губы. Лук у него был наготове, в этом можно было не сомневаться. Его руки сами все сделали за него, следуя привычному распорядку. Он вскинул лук, прицелился, четко и аккуратно. Странное дело: она напомнила Парри его мать. Та тоже вот так подтыкала юбки, когда готовилась мыть полы.