Малолетки

– Ты ничтожество! Если тебе не напомнить, ты даже задницу за собой не вытрешь.

– Посмотрим.

– Да, мы действительно посмотрим. Увидим, как ты приплетешься домой с поджатым хвостом.

– Вот и договорились. – Дядя Рея пролил пиво на стол, ставя кружки. – Хлебнем. Давайте выпьем за нового рабочего человека. За настоящего. – Он наклонился и ущипнул племянника за ухо, подмигнув ему при этом.

Дом стоял в глухом переулке к востоку от бульвара Лентон, между детским садом и трактиром, за кварталом многоквартирных домов из сероватого бетона. Прямо за ними и пристроился пансион «Тармак». Как и большинство деревянных зданий, он стоил недорого. Его только слегка подремонтировали и стали сдавать рабочим и студентам-старшекурсникам, которых привлекали парк и возможность жить не в общежитии.

Рей поселился в небольшой комнатке на втором этаже. Места хватило лишь для узкой кровати, миниатюрного гардероба, комода с тремя ящиками и стула. Обещание поставить стол хозяин так и не выполнил, поэтому ужинал он, держа тарелку на коленях, не спуская глаз с посудины, которая так и норовила свалиться. А чашку растворимого кофе и ломтик поджаренного хлеба, составлявшие его завтрак, он съедал, пока одевался. Так что стол, в общем-то, был и не нужен.

В гостиной, которой он пользовался вместе с другими жильцами квартиры, стояли просиженные диван и два кресла с прожженными сигаретами подлокотниками, взятые напрокат телевизор и видеоплейер с кассетами фильмов: «Случайный секс», «Желание и ад в мотеле «Сансет», «Американский ниньзя-4». Раковина и сушилка забиты немытыми кружками и грязными тарелками, на полу кухни потеки. Сковорода так засалена, что этого жира хватило бы, чтобы смазать тело пловца, собирающегося переплыть Ла-Манш. Время от времени один из пяти сменяющихся жильцов квартиры составлял расписание дежурств по кухне и прикреплял к дверце холодильника, но хватало этого лишь на несколько дней: кому-то не на чем было написать записку молочнику, или не находилось спички и надо было прикурить от плиты.

Рей держался особняком от соседей, не вступал в разговоры и ограничивался словами «здрасте» и «пока». И все равно он вызывал постоянное озлобление тем, что после работы надолго запирался в ванной и использовал всю горячую воду из колонки, так что после него из всех кранов текла только холодная вода.

В это воскресенье Рей пробыл в ванной лишь сорок минут. Настойчивые удары ногой в дверь, громкие шуточки и предположения о всевозможных извращениях, которыми можно заниматься под прикрытием борьбы за чистоту, заставили его поторопиться.

Он выскочил из ванной и пробежал по деревянной лесенке к себе в комнату, прочищая на ходу уши ваткой на палочке. Заглянув в маленькое зеркальце без рамки, висевшее у окна, Рей заметил несколько прыщиков с белыми головками у уголка левого глаза. Он выдавил их ногтями и вытер ногти о нижнюю рубашку.

Натянув коричневые вельветовые брюки, за которые заплатил десять фунтов на распродаже в магазине «Н энд М», красные с коричневым узором носки, он влез в черные длинноносые ботинки, выглядевшие один к одному, как «Док Мартенс». Снимая с проволочных плечиков кожаную куртку, Рей испытал приятное чувство от веса ножа, оттягивающего правый карман.

– 4 —

В Польском клубе пока было спокойно. Музыка, еще не очень громко, доносилась из соседней комнаты. У бара любители водки стояли всего лишь в один ряд. Резник попросил посадить его за угловой столик, где, как он надеялся, будет потише, когда сюда неизбежно нагрянет много народу и начнутся танцы. Он был несколько удивлен приглашением Марианны Вицак и одновременно испытывал удовлетворение, что инициатива исходила не от него. Они поссорились много лет тому назад, когда он женился на Элен. Тогда он был еще молодым детективом, и, хотя свободных от дежурств ночей было так мало, времени хватало на все. Теперь все наоборот.

– Ты не удивился, что я позвонила?

Резник вылил остававшееся в бутылке пльзеньское пиво в свой стакан и покачал головой. С тех давних пор они встречались всего несколько раз.

– Я совсем не дала тебе времени на раздумье.

– Ничего, все в порядке.

– Надеюсь, ты не сочтешь меня назойливой?

– Марианна, все замечательно.

– Ты знаешь, Чарльз… – Она замолчала, ее тонкие длинные пальцы заскользили па ножке бокала. Резнику припомнилось пианино возле створчатого окна на веранде ее дома, пожелтевшие клавиши, звуки полонеза. – …Мне кажется, что, если бы я ждала, когда ты сам позвонишь, мы бы еще долго не встретились.

Несмотря на то что Марианна прожила в Англии всю свою взрослую жизнь, она говорила по-английски так, как если бы изучала язык по отрывкам из «Саги о Форсайтах» или же на занятиях, где требуют дословно зазубрить слова учительницы: «Это – карандаш. Что это? Это карандаш»

Она была одета в простое черное платье с закрытым воротом и белым поясом, завязанным сбоку свободным узлом-бантом. Как и всегда, ее волосы были тщательно зачесаны назад и заколоты шпильками.

– Ты знаешь, Чарльз, я ведь собиралась сегодня пойти в театр. Играют Шекспира. Труппа из Лондона, по-моему, очень хорошая. По крайней мере, о ней очень лестно отзываются. Этого дня я ждала всю неделю. Теперь не так уж часто в городе бывают интересные гастроли. – Марианна Вицак отпила из бокала и покачала головой. – Это позор.

– И что же случилось? Спектакль отменили?

– О нет.

– Все билеты проданы?

Марианна слегка, как истинная леди, вздохнула. Такой вздох, наверное, в салонах прошлого века заставил бы чаще забиться сердца многих мужчин.

– Мои друзья, Чарльз, которые должны были пойти со мной в театр, позвонили сегодня после обеда. Я уже подбирала себе платье. Заболел муж, а Фреда так и не научилась водить автомобиль… – Она взглянула на Резника и улыбнулась. – Я подумала: ну и ладно, пойду одна, буду наслаждаться постановкой. Приняла ванну, продолжала собираться, но все время подсознательно чувствовала, Чарльз, что не пойду туда одна.

– Марианна…

– Да?

– Я не совсем понимаю, о чем ты говоришь.

– Чарльз, какой сегодня день? Суббота. А вечерами в пятницу и субботу одиноким женщинам стало небезопасно выходить в город. Таким женщинам, как я.

Резник посмотрел на стакан и бутылку пльзеньского пива – они были пусты.

– Ты могла бы заказать такси.

– А как добираться домой? Я позвонила в театр, спектакль кончается в десять тридцать пять. Ты знаешь, Чарльз, где в центре в такое время можно найти такси? Надо пройти пешком до площади или до гостиницы «Виктори». И на каждом метре тротуара, в какую бы сторону вы ни пошли, стоят эти группки молодых людей… – На ее скулах появились два ярких пятна, подчеркнувших бледность лба, впалых щек. – Это небезопасно, Чарльз, особенно теперь. Кажется, они шаг за шагом становятся хозяевами в городе. Ведут себя нагло, шумно, а мы отворачиваемся и переходим на другую сторону или остаемся дома, запирая двери.

Резнику очень хотелось бы возразить ей, сказать, что она преувеличивает, что это не так. Но вместо этого он молча сидел и играл своим стаканом, вспоминая, как один из руководителей на конференции Полицейской федерации предупреждал об опасности потери контроля над улицей. Он также знал, что есть города, и не только Лондон, в которых полицейские, патрулирующие город в конце недели, надевают пуленепробиваемые жилеты и берут с собой специальные щиты.

– Нам не нужно напрягать фантазию, Чарльз, – Марианна коснулась его руки, – чтобы вспомнить о бандах молодчиков, мародерствовавших на улицах польских городов. Страх перед ними не был беспочвенным.

– Марианна, это было не при нас. Это были наши родители, даже дедушки и бабушки.

– Разве это значит, что мы должны забыть?

– Я этого не говорил.

– Тогда что?

– Просто это не одно и то же.

– Из-за этих молодчиков бежали наши семьи. – Глаза Марианны были цвета черного мрамора или свежевспаханной земли. – Те, которых не успели посадить в тюрьмы, не бросили в гетто, кто еще не успел умереть. Если мы не будем об этом помнить, почему это не может повториться снова?