Страница 4 из 6
Все эти фразы, отдающие бабкиными суевериями было странно слышать от человека науки, однако что-то в них привлекало, пусть и на уровне наивных сказок. Я усмехнулся и в который раз заверил приятеля, что со мной все в порядке и не стоит переживать, но за заботу отдельное спасибо.
Следующий мой визит в психоневрологическую клинику состоялся после того, как ее руководство приняло решение сотрудничать с моим складом. В этот раз заведующий встретил меня прямо у входа и без лишних слов потянул к лечебным корпусам. Видимо местному руководству до одури надоело просиживать в кабинете целыми днями, и оно уцепилось за первую возможность продемонстрировать свои владения любому, кто готов был потратить на это свое время. Я тратить время был не готов, но почему-то послушно отправился за толстым человечком. Лечебница была небольшая, и состояла всего из двух отделений, которые условно делились на буйное и тихое. Буйных пациентов заведующий мне демонстрировать не рискнул, заверив меня, что им необходим покой и внешние раздражители только нанесут вред. С этим я спорить не стал и направился следом за своим попутчиком в отделение для тихих. Вопреки моему первоначальному представлению об условиях содержания пациентов, тут было довольно чисто и светло, а палаты были оборудованы почти по последнему слову техники. В каждой стояло по какому-то хитрому прибору, который кварцевал воздух, а в красивых горшках на подоконниках в некоторых палатах даже росли комнатные растения. Пациенты, увидев меня, робко улыбались и пытались завести со мной беседу, но толстый человечек ограничивал время посещения каждой палаты и не давал возможности ее обитателям произнести хоть звук. Все они попали сюда в результате неудачного покушения на свою жизнь и только двое пациентов имели другой диагноз. О нем я не стал спрашивать, меня в целом мало интересовала судьба обитателей клиники и я в принципе не понимал, для чего тянет меня по палатам странный человечек. Как выяснилось, своей экскурсией он хотел пробудить во мне чувство сострадания и сбить цену на поставки, о чем сам признался по дороге.
«Видите, – сокрушенно вещал он, – ни на что денег нет, даже белье им родственники приносят. Ну кроме тех, у кого их нет совсем. Сейчас у нас один такой, совсем дурачок. Молчит целыми днями, никого видеть не хочет. Привезли после того, как горло себе вскрыл.»
Последняя фраза насторожила меня, напомнив недавний рассказ Иннокентия о неудавшемся самоубийце, и я попросил показать мне этого человека. Заведующий пожал плечами и пробормотал будто про себя: «Странный случай, первый в моей практике. С психикой у него вроде бы все в порядке, однако что-то с ней не так. Никак понять не могу, в чем дело. Мы называем его молчун, поскольку даже имени от него бы не добились. На что он вам?»
«Просто любопытно, – ответил я, тщательно скрывая волнение. Я и сам не мог понять, что так растревожило меня в этом рассказе. Обычный случай, на мой дилетантский взгляд, а все эти научные нюансы могут разглядеть только профессионалы и специалисты.
«Пойдемте, – согласился мой провожатый. – он никому не наносит вреда, сидит целыми днями, уставившись в стену, ни на кого не реагирует. Однажды я вызвал к нему специалиста из психоневрологического центра, но тот к моему удивлению даже отругал нас за то, что мы держим вполне здорового человека. Не знаю… что-то удерживает меня отпустить его…»
Так за разговорами мы подошли к очередной палате, мало чем отличающейся от остальных. Сквозь матовое стекло зарешеченного окошка я разглядел скрюченную фигурку странного пациента, сидящего на кровати и сверлящего глазами стену. В его позе что-то показалось мне знакомым, а сердце, опережая мою память, тревожно застучало при одном только взгляде на невысокого худого человека с густыми темными волосами в беспорядке падающими на лоб.
«Вот так и сидит, – донесся до меня голос заведующего. – мало ест и почти не спит. Что с ним делать?»
Я не успел дать совет заботливому доктору, поскольку пациент, почувствовав наше присутствие, зашевелился и поднял на дверь огромные «проваленные» глаза.
Глава 3.
Дергачев потерял счет времени. С того дня, когда чрезмерно заботливые селяне вытащили его из ледяной воды, жизнь для него замерла. Соленые волны не пожелали забирать бомжа с собой, скорее наоборот, они возвратили ему ясность рассудка и позволили осознать чудовищность его деяния. Самой невероятной несправедливостью Дергачев считал, что никто даже не собирался связывать убийство Тихона с его невзрачной персоной. Дергачев мечтал о возмездии, в какой бы форме оно не пришло, однако никто и не думал проводить судебных разбирательств и выискивать следы преступления.
Теперь жизнь поделилась для несчастного бомжа на до и после. До, когда в его груди бушевала злоба, и он мечтал избавиться от ненавистных голосов и мыслей, и после, когда в пустоте сознания поселилась тоска, граничащая с безмерной жалостью и состраданием. Возмездие наконец догнало Дергачева и приняло нездоровую форму извращенного желания все вернуть. Сейчас бомж был уверен, что непременно справился бы с одолевающими чужими воспоминаниями, что это было бы совсем несложно, лишь бы Тихон снова ходил по земле. Бомж больше никогда не появлялся на побережье, стараясь даже не смотреть в сторону бушующего моря, а про покинутую хижину приказал себе навсегда забыть. Первое время у него это отлично получалось, он целыми сутками бродил по окрестностям и слушал шум ветра, надеясь расслышать в его порывах желанный голос. Но проходили дни, тоска разрасталась и однажды Дергачев решил, что лучшим вариантом будет последовать вслед за Тихоном его же дорогой. Выбрав себе укромное место в посадках, Дергачев вытащил из-за пазухи нож и с силой провел по тощему горлу. От боли в глазах запрыгали всполохи и дыхание сбилось. «Скоро я снова увижу Тихона, – едва успел подумать он». Но несчастному бомжу и здесь не было удачи. Вездесущие местные вовремя заметили манипуляции странного человека и отняв нож, погрузили в захламленную «шестерку» и повезли его в ейскую травматологию. Там Дергачеву наложили швы и обкололи сильнодействующими анальгетиками, на которые у него с детства проявлялась особая реакция организма. Все попытки привести в чувство извивающееся в конвульсиях тело результатов не принесли. Растерявшиеся медики, подняв его документы, не нашли ничего лучше, чем отправить непонятного пациента по месту прописки, отдав на растерзание столичным светилам. Дергачев ничего не запомнил из того, что было в долгой дороге до Москвы, он надеялся, что медики не довезут его, настойчиво и ревностно отыскивая в себе признаки умирания. Судьба не пожалела Евгения и в этот раз. Полубессознательное тело было возвращено к жизни и отправлено на доработку в московский псих невродиспансер, куда по правилам отправляли всех несостоявшихся самоубийц.
Второй месяц Дергачев проводил в светлой палате, привычно сверля глазами белые стены. Он не до конца понимал, что от него хотели доктора, каждый день навещавшие его и скрупулезно набирающие в разные пробирки его биологические образцы. Никаких таблеток и уколов Дергачев не получал, а ежедневные посещения наводили на него тоску. Она, конечно, ничем не напоминала ту, что жила теперь в его сердце и никуда не хотела покидать свое надежное пристанище. Дергачев видел сны про побережье и ученого. Теперь это были вполне обычные здоровые сны, но всякий раз, просыпаясь, Дергачев утирал худой ладонью мокрые глаза. От врачей не укрылось его мрачное состояние, и они с новой силой принимались исследовать, набирать и анализировать. По их заключениям, он был совершенно здоров психически, но они почему-то не торопились провожать его за порог.
Однажды Дергачев отчаянно пообещал сам себе, что обязательно расскажет следователю о совершенном преступлении, только бы увидеть наяву хоть разок своего Тихона. От его клятв веяло откровенным безумием, но ведь и находился он в дурке, так что все в норме, так думал Дергачев, оставаясь в крепком уме и здравой памяти. Утром нового дня он поднялся с кровати и, плеснув себе в лицо ледяной воды, уселся обратно в ожидании ночи, когда в коридоре раздались чьи-то шаги. Они не были похожи на привычные докторские, эти отличались уверенностью и молодостью, и наверняка принадлежали каким-нибудь практикантам, с горечью подумал Дергачев, и его сердце заколотилось от непонятного предчувствия. Он легко сообразил, что возле его двери шаги остановились, а их обладатель сейчас внимательно изучает его унылое пристанище, однако бомж не торопился уточнять, кем были его нынешние гости, продолжая сверлить взглядом стену напротив. Любопытные глаза не отрываясь рассматривали его тощую фигурку, и бомж изо всех сил пытался удержать в себе отрешенное равнодушие, с которым обычно встречал всех своих посетителей. Равнодушие растворялось, сменяясь щемящей жалостью, вечной его спутницей последние три месяца. Наконец, не справившись, Дергачев поднял голову на дверь и едва сдержал изумленный возглас. На него из-за двери смотрели те самые незабытые глаза, которые он сам закрыл дрожащими пальцами три месяца назад на побережье. Собрав все свое самообладание, он снова отвернулся и сделал вид, что ничего не произошло. Он не хотел оставаться в клинике навечно и поэтому изо всех сил старался выглядеть обычным.