Запертое эхо

– Как ты добрался? Как мама? – Милли закурила и жестом выпроводила дворецкого, который бесшумно закрыл за собой дверь.

– Я хотел продать ферму.

Милли подалась вперед и чуть не захлебнулась дымом.

– Да ты что?

– Ради матери не стал. Больно она привязана к этому месту. – Я встал и снял пиджак. – Конечно, я мог бы купить ей приличный дом поближе к Лондону. Смог бы обеспечить ее.

– Ой ли? – Ее выражение лица меня напрягло.

– Думаешь, не смог бы?

Милли принялась разливать холодный чай с мятой по стаканам.

– Нельзя убивать воспоминания, Питер.

Она произнесла это своим прежним голосом. Иногда вуаль светской дамы спадала с нее, обнажая тонкую душу девочки, которую я когда-то знал. В такие минуты она была самой собой: откровенной и рассудительной.

– Да и что бы ты сейчас дал своей матери? – продолжила она. – Ты писал, что дела на ферме уже давно идут неважно. К тому же, у тебя нет приличной работы.

– Постой, я ведь… – Она прервала меня, подняв руку, укутанную жемчужными браслетами.

– Твоя нынешняя работа не в счет. Многого на ней не заработаешь. Я могу дать тебе в долг, безусловно…

Вот что стало меня бесить в Милли – она начала кичиться деньгами. Сотворила из них мерило, коим можно измерить все на свете! Она бросалась деньгами и не стеснялась этого. Стоит ли говорить, как меня это оскорбляло?

– Не глупи, – я отпил из стакана, чтобы успокоиться. – Вы с мужем и так много для меня сделали. Я не стану слишком долго вас обременять. С первой же зарплаты найду себе комнату.

– Обременяй, сколько пожелаешь, – махнула она рукой, словно я говорю о какой-то пустяковине. – Дом такой пустой… Когда Ридли уезжает, – Милли всегда называла мужа по фамилии, странная привычка, – я и вовсе повсюду вижу призраков. Этому дому больше ста лет, не удивлюсь, что мои видения не есть следствие выпитого за ужином виски.

Надо сказать, что выпитое виски было следствием многих явлений в жизни Милли. Признавать свой алкоголизм, когда тебе немного за двадцать, – верх беспечности.

– Покажешь мне мою комнату?

– О да! – Она сорвалась с места. – Освежись, переоденься и спускайся на ланч. Уверена, ты проголодался.

В этот раз моя комната была еще больше, чем в прошлый. Видимо, рокировка будет происходить в каждый из моих визитов. Несмотря на старинный десюдепорт над входной дверью, комната выглядела более-менее современной. Спокойная мебель из черного дерева, коричневый ковер с минимальным декором – неброско, но дорого. Однако самое важное, что привлекло меня в комнате, это дверь в смежное помещение, которое Милли выделила мне под мастерскую. Раньше я всегда писал на чердаке или во дворе в сухую погоду. Сейчас я смогу делать это в уютной комнатушке с окном, баром и в двух шагах от собственной спальни! О большем и мечтать было невозможно! Милли все предусмотрела в своем обыкновении: явно дорогой, стройный мольберт разрезал комнату пополам, он был предводителем парада; холсты разных размеров ожидали прикосновения кисти у стены; все прочие принадлежности были разложены на маленькой этажерке на колесиках. Все было чистым, девственным и притягательным. Эта гармония живописи манила меня к себе, хотелось скорее начать писать – неважно что – но я знал Милли, она не отпустит меня без боя. Поэтому дань уважения хозяйке и другу превыше искусства – скрепя сердце сказал я себе.

– Ну как тебе обстановка? Я очень старалась сделать все так, как ты любишь! Даже запомнила номера пигментов! – Милли получала несказанное удовольствие от того, что доставляла его мне.

– Все чудесно! Ты превзошла саму себе.

Я принял холодный душ, побрился, сменил сорочку и дорожный костюм на светлый, выходной – стоило впечатлить Милли своим видом, иначе она заставила бы отправиться к портному или в бутики ради поиска идеального костюма. Этой пытки мне точно не стерпеть.

– Не терпится начать писать.

– Не забывай, что сегодня у тебя обед с твоим начальством.

Черт, забыл об этой условности.

– Ну разумеется, я помню, – я закурил и осушил чашку кофе.

– Я думала закатить прием в честь тебя, дорогой.

Только не это! Сейчас мне нужно столько осмыслить: новая работы, творчество, дальнейшая судьба фермы, рабочих и мамы – празднества лучше отложить. Все равно не смогу полностью расслабиться.

– В другой раз, Милли.

– Что ж, как пожелаешь, – снова это жеманный жест тонких пальцев, между которыми зажат мундштук.

– Как ты поживаешь, Милли? – вдруг спрашиваю я. – Я имею в виду, ты счастлива?

– Счастлива? Ну, конечно, счастлива.

Она выглядела так, словно судачила о погоде. Словив мой взгляд, она помрачнела.

– А что вообще означает это слово? Что такое счастье, Питер?

Мне совершенно не хотелось философствовать. Я чувствовал себя сжатым в кулак. Встреча с начальником, работа, которую я уже ненавидел, решения, которые необходимо было принять – все это давило на меня тяжким грузом.

– Ты меня спрашиваешь? – бросил я и налил себе апельсинового сока.

– Ладно, – после некоторого молчания продолжила она: видимо, Милли тоже не была настроена на сложные разговоры. – После твоей встречи ты можешь что-нибудь написать. А вечером поужинаем втроем. Ридли возвращается поздно, но мы можем начать пить хоть в пять вечера.

– Это обнадеживает, – ухмыльнулся я.

– Ты мне не нравишься.

– Почему? – я рассмеялся. – Я плохо выгляжу?

– Нет. Ты какой-то напряженный. Что ты ждешь от Лондона? Не жди, что он примет тебя с распростертыми объятиями.

– Я ничего такого не жду, – пробурчал я.

– И не дуйся как мышь на крупу. Кто еще скажет тебе правду? Какие у тебя планы? Стать звездой постмодернистской живописи?

– Да ничего такого я не хочу… Я пробую, ищу. После Америки мне опостылело реалистичное искусство. Я хочу чего-то нового. Мне нужно время, чтобы понять, чего именно.

– Я познакомлю тебя кое с кем. – Милли снова закурила. – Лондон кишит художниками. Возможно, тебе будет полезно пообщаться с кем-нибудь… А вообще, – в ее глазах заискрилась идея. – Лучший вариант найти спонсора, желательно покровителя… Мецената. И я знаю, кто может помочь! – она присвистнула, довольная собой.

– И кто же это? – недоверчиво бросил я.

– Жакоб Эльсон, француз. Мы его обожаем. Он какое-то время возглавлял французскую газету про искусство. Писал критические статьи, восхвалял современное искусство, за что и поплатился. Но сейчас он один из самых богатых меценатов в мире, дорогой. Часто видимся с ним в «Глории».

– «Глории»?

– Самое модное место в Лондоне, дорогуша! – Милли произнесла это так, словно я затруднился сложить два и два.

– Ну уж прости, я несведущ в светской жизни. Это все не слишком по мне. Если ты запамятовала, я мальчишка с фермы.

– Ты будущий Рембрандт!

– Ну уж конечно, – я рассмеялся.

– Кстати мальчики с фермы сейчас в чести, твоя непосредственность может сыграть тебе на руку. Да и твои живописные пейзажи – настоящие шедевры, без слез смотреть на них просто невозможно.

Я саркастично ахнул.

– Не лучший комплимент в адрес моих работ!

– Ты понял меня, – кокетливо сощурившись, проронила она.

– Да, Милли. Ты всегда крайне точна в своих сентенциях.

Мы продолжили есть, пока ей снова не пришла в голову мысль.

– Мне бы хотелось, чтобы ты стал великим.

– Ну еще бы. Мне кажется, ты собираешь свою собственную коллекцию великих друзей.

– Нет, ты иной случай, Пит! Я знаю тебя, сколько себя помню. Ты всегда был не такой, как прочие. Ты особенный. И талантливый! Неужели ты сам не хочешь встать на пьедестал успеха?

Я поражался, как мартини способно обогатить лексикон всего за какие-то пять минут.

– Милли, я хочу успеха. Хочу разбогатеть, быть признанным. Я за этим и приехал в Лондон! Но все эти ненавистные ухабы, которые нужно преодолеть убивают мой запал. Будем надеяться, что все это временно! И уже следующим летом мы будем чествовать мистера Брауна – художника, затмившего всю старую школу живописи!