Страница 6 из 44
— Нэ любитэ Троцкого? — усмехнулся Сталин.
Я ненадолго задумался. Как здесь правильно ответить? Лев Давидович — не красная девица, чтобы его любить, а я не такая уж крупная фигура в нынешней политике, чтобы от моего отношения к Троцкому что-то изменилось. Впрочем, коль скоро Сталин меня слегка «прощупывает», а это так и есть, стану говорить правду.
— Сложно сказать, — осторожно начал я высказывать свое отношение к «Льву революции». — Я бы сформулировал так — остерегаюсь его идей. Особенно той, что касается мировой революции.
Я ожидал от Сталина очередного вопроса, «а вы товарищ Аксенов не верите в мировую революцию?», но автомобиль уже подъезжал к госпиталю — двухэтажному зданию с ионическими колоннами, вычурным фасадом и шпилем, но с облупившейся штукатуркой и окнами, половина которых была забита фанерой вместо стекол. О том, что это именно госпиталь, говорил белый флаг с красным крестом.
Мне даже не пришлось искать комиссара Спешилова. Виктор обнаружился в курилке среди группы выздоравливающих бойцов. Комиссар хоть и опирался на костыль, но выглядел бодрым. Спешилов, как и я, некурящий, и в курилке находился чисто по делу: как и положено бойцу идеологического фронта, читал вслух больным передовицу какой-то газеты, возможно, что нашей главной — «Правды».
— В ответ на ноту британского министра иностранных дел Керзона о том, чтобы Советское правительство немедленно заключило перемирие с Польшей и отвело войска от линии, временно установленной на Мирной конференции в качестве восточной границы, до которой Польше было предоставлено право учреждать свою администрацию, народный комиссар иностранных дел РСФСР товарищ Чичерин заявляет, что Советское правительство согласно начать мирные переговоры с Польшей, если та непосредственно обратится к нему с подобным предложением. Но Советское правительство отказывается рассматривать правительство Британии в качестве посредников, потому что между Советской Россией и Британией не существует дипломатических отношений.
— Слышь, комиссар, а что такое «нота»? — поинтересовался один из слушателей — плюгавый мужичонка в несвежем больничном халате и широченных галифе.
— Не «слышь, комиссар», а товарищ дивизионный комиссар, — строго поправил Виктор бойца. — Понял?
— Понял, товарищ комиссар, — покладисто согласился тот.
— И как надо спрашивать? — не унимался Спешилов.
— Товарищ комиссар, разрешите обратиться? — послушно исправился красноармеец в халате, а дождавшись разрешения, спросил: — Что такое «нота»?
— Товарищ комиссар, так мы же не при старых порядках, — взмолился еще один боец, но уже в нормальной гимнастерке.
— Порядки новые, а дисциплина — старая, — отозвался Виктор. — Боец Красной армии должен вначале спросить разрешения, а уже потом задавать вопрос. Отвечаю, что нотой именуют ультиматум, то есть, требование.
Мы с товарищем Сталиным переглянулись и почти одновременно показали другу другу большой палец. Молодчага товарищ дивизионный комиссар Спешилов, дисциплину блюдет. Боевое товарищество штука хорошая, но панибратства с подчиненными быть не должно. А еще Виктор молодец, что не тушуется и не стесняется того, что попал в госпиталь не из-за вражеской пули, а из-за своей. Это дорогого стоит.
— Ваш друг не из бывших офицеров? — тихонько поинтересовался Сталин. Но посмотрев на Виктора повнимательнее, уточнил: — Может, из юнкеров?
— Не, Спешилов потомственный пролетарий, — ответил я, слегка гордясь лучшим другом. — Он с четырнадцати лет на паровозе в кочегарах ходил, до революции мечтал помощником машиниста стать.
Между тем, страсти накалялись.
— А пущай этот Керзон у бабы своей требует! Мы что, зря кровя проливали? Надобно нам и Варшаву брать, едрит ее на мыло, — взъерепенился мужичонка в халате, однако остальной народ его не поддержал. Один из красноармейцев, на чьей кое-как зашитой гимнастерке еще виднелись бурые следы крови, убежденно сказал:
— А может и стоит с Польшей замириться. Панам холку намылили, так теперь и хватит. Тебе, Евдоким, персонально — нахрена Варшава нужна?
Евдоким призадумался на миг, потом махнул рукой, словно саблей рубанул:
— Так мне и Львов-то ни на хрен, ни на два хрена не нужен, а не то, что Варшава. Я говорю — коли начали ляхов дрючить, надо и дальше их гнать, чтобы неповадно было. Угнать их куда-нить к синему морю, чтобы сидели на жопе и к нам не лезли, тогда и домой можно. Я с ляхами еще в германскую рубился, вот тут же, неподалеку, когда мы в четырнадцатом году австрияков драли.
Хм, а этот дядька лишь выглядит плюгавеньким, а сам, судя по ухваткам — бывалый кавалерист, а может, даже потомственный казак. Попадешься такому в поле, разрубит от плеча до того места, откуда ноги растут.
— Я тоже с австрийцами воевал и с германцами, — осадил Евдокима буденовец в драной гимнастерке. — Но так скажу — дали полякам жару разок-другой, так и хватит пока. Надо будет — еще вломим по первое число, а теперь бы домой пора.
Прочий народ, заслышав слово «домой», радостно загудел.
— Товарищи красноармейцы, придется еще немножко потерпеть, — примирительно сказал комиссар Спешилов. — Дольше ждали, чуть-чуть осталось. Вот, с поляками перемирие заключим, тогда и о доме разговаривать станем.
А молодец Витька, что не дает пустых обещаний. Он же не сказал — мол, по домам пойдете, а выразился осторожненько. И тоже правильно. Скажи он бойцам, что по домам пойдут после победы над Польшей, они же ему потом и припомнят. А Первой конной еще Перекоп брать, Врангеля к морю гнать, а потом Махно громить.
Мы с Иосифом Виссарионовичем внимательно слушали. Все-таки, глас народа — это глас божий. Может, еще что-нибудь интересное услышим? Но красноармейцы каким-то нюхом учуяли, что неподалеку стоит большое начальство, запереглядывались и начали расходится. Правильно делают. Я бы и сам на их месте сделал ноги. Подальше от начальства — здоровее будешь.
— Товарищ комиссар, а это до вас, — кивнул Евдоким Виктору на нас и тоже поспешил исчезнуть.
Спешилов, завидев своего непосредственного начальника, слегка опешил, но быстро взял себя в руки — особым чинопочитанием Виктор никогда не страдал, да и время еще не то, чтобы подчиненные приседали в присутствии руководства. Но все-таки где-то глубоко в душе у Витьки сидел офицер-строевик.
— Здравия желаю, товарищ член Революционно-военного совета, — поприветствовал дивизионный комиссар Сталина, пытаясь встать по стойке смирно, но помешали костыли. Увидев меня, комиссар вытаращил глаза. Кажется, он сейчас ляпнет: «Вовка, а ты как здесь оказался?»
Товарищ Сталин чинно пожал руку комиссару, я последовал его примеру. Но не удержался, обнял Спешилова.
— Только, поосторожней, — слегка поморщился Витька. — У меня ногу штыком пропороли, да два ребра сломано. А так — полная фигня.
— Ви маладец, таварыш Спэшилов, — похвалил Сталин комиссара, а потом, усмехнувшись в усы, вытащил из кармана шоколадку: — Владимир Иванович гаварил, что ви шоколад любите.
Про то, что Спешилов любит шоколад, я товарищу Сталину не говорил, хотя Витька и на самом деле очень любит шоколад. Впрочем, а кто его не любит?
Член РВС фронта посмотрел на нас, потом сказал:
— Ви, таварышы, пообщайтэс, нэ буду мешат.
Мы хотели возразить — мол, и вовсе вы нам не мешаете, но Иосиф Виссарионович лишь улыбнулся и пошел в госпиталь. Возможно, хотел посмотреть — как здесь заботятся о раненых.
Виктор кивнул на бревно служившее скамьей, мы уселись.
— Тебя сюда каким ветром занесло? — поинтересовался комиссар, а когда я сделал неопределенно-благостное выражение лица, кивнул с пониманием: — Ясен перец. Секрет.
— В России все секрет, и ничего не тайна, — вспомнил я классика.
Спешилов хмыкнул:
— Значит, это ты высокий начальник, что над Семен Михалычем приехал вершить суд и расправу?
Солдатское радио работает не хуже, чем сарафанное, только порой еще быстрее и точнее. Потому, сильно запираться нет смысла, и я отмахнулся: