Польская линия

– Вот эти извлечены из органов, ранения которых, на первый взгляд, не представляло непосредственной опасности для жизни. Если только внутреннее кровотечение, какие-то аномалии – все бывает, нужно делать вскрытие, чтобы ответить точно. А вот эта, – Абрам Шмулевич пошевелил кусочек, явно от пули калибра семь шестьдесят два. – Вот эта извлечена из сердца. Данное ранение, как известно, смертельно.

– Спасибо, Абрам Шмулевич, вы настоящий мэтр своего дела, – похвалил я старенького патологоанатома.

Кажется, нехитрая похвала пришлась по душе старику. Иначе, с чего бы он принялся суетиться, заворачивать каждую пулю в отдельную бумажку? А у меня возникли очередные вопросы, на которые можно получить ответ лишь у товарища Тухачевского.

Глава 18. Вожди мирового пролетариата ​

Допрос командующего фронтом проходил на «нейтральной» территории – в расположении Минского губкома партии. Я сидел за столом, передо мной расположился Тухачевский, а за ним заседали товарищи Троцкий и Дзержинский. Рассадка, как понимаете, для меня не очень удачная. Мне-то нужно смотреть в глаза Михаила Николаевича, а я постоянно стану ловить взгляды руководителей партии и правительства, что, как вы понимаете, очень мешает работе. Слабое утешение, что Тухачевскому приходится еще хуже – нервы у парня крепкие, но если затылок «сверлят» две пары глаз, сомнительное удовольствие.

Мне отчего-то казалось, что вожди мирового пролетариата (без шуток, и без кавычек) товарищи Троцкий с Дзержинским, приехавшие в Минск расследовать ЧП фронтового масштаба, если не Всероссийского, захотят для начала побеседовать с Артузовым и мной, а уже потом допрашивать Тухачевского. Я бы, на их месте, так и сделал, чтобы вникнуть в ситуацию, но большое начальство потому и большое, что у него свои соображения.

Для нас с Артузовым желание Льва Давидовича и Феликса Эдмундовичапосидеть на допросе в качестве наблюдателей стало неожиданностью. Какой нормальный следователь хочет, чтобы на допросе присутствовали посторонние, особенно, если это начальство? Даже адвокат подозреваемого – меньшее зло.

– Кто допрашивать станет? – мрачно поинтересовался Артузов. Нерешительно предложил: – Может, вместе?

Увы, от этой идеи пришлось отказаться. Два дознатчикахороши, если требуется получить конкретную информацию, «расколоть» заведомого подозреваемого – и роли можно заранее распределить и свои действия обговорить. В крайнем случае – Татьяну с «сывороткой правды» пригласить. Мы с Артуром работали в паре, но здесь не тот случай. Станем мешать друг другу, запутаемся.

– Хочешь, ты будешь вести допрос? – улыбнулся Артузов, демонстрируя ни разу не пломбированные зубы.

– Сэр А́ртур, – хмыкнул я. – Я что, так похож на идиота?

Главный контрразведчик Советской России посмотрел на меня, и нехотя согласился:

– Не особо. – Потом просиял, словно эта мысль впервые пришла ему в голову. – Давай монетку кинем.

– Давай, – обреченно махнул я рукой, понимая, что спихнуть на Артура допрос не удастся.

Артузов пошарил по карманам и выложил на стол пятак.

– Талисман? – поинтересовался я, рассматривая монету. А пятачок-то тысяча девятьсот семнадцатого года. Ни разу такой в руках не держал. Подумал, что медные монеты семнадцатого года должны быть в цене, но усмехнулся собственной мысли – до ближайшего нумизматического аукциона ждать лет девяносто, а то и больше.

– Это у меня от последнего жалованья осталось, – усмехнулся Артур и пояснил. – Еще того, инженерского. И потратить некуда, и выбросить жалко.

Разумеется, выпала имперская птица, хотя я ставил на «решку». Наверное, Артузов специально подделал монетку, чтобы выигрывать.

Всю ночь мы с Артузовым готовились к допросу. Перебирали рапорта управленцев и сотрудников штаба, объяснительные и протоколы, составленные особистами, подчеркивали самые важные факты, выписывали нестыковки. Я же составил еще и биографическую справку на товарища Тухачевского – мало ли, может и пригодится. В свое время прочитал много книг и о польском походе, и о самом товарище Тухачевском. Правда, некоторые детали – например, личная жизнь будущего маршала, в памяти стерлись, но об этом можно и у Артура спросить, зато мелочи, вроде наград Михаила Николаевича, его увлечений, отчего-то вспоминались.

И вот, настал день «Т». Про рассадку я уже говорил, не упомянул только, что слева от меня, за приставным столиком с «Ундервудом», сиделадевушка-машинистка. Взять на допрос машинистку подсказал мудрый Артузов. Официально, чтобы и Троцкий и Дзержинский получили по экземпляру протокола допроса каждый, а реально… Ну, Артур же знает мой почерк.

Я начал стандартно. Время допроса, место, не позабыл упомянуть присутствующих здесь товарищей, за что заработал недоуменный взгляд товарища Троцкого – мол, к чему такая бюрократия? но сумел погасить его легким кивком – мол, положено так. Биографические подробности нас особо не интересовали, но пришлось печатать, что по социальному происхождению и положению Михаил Николаевич Тухачевский происходит из дворян, из польской шляхты (такую подробность я и не спрашивал, зачем она мне?), получил образование в Пензенской гимназии, Московском кадетском корпусе и Александровском военном училище.

Наконец, когда мы дошли до занимаемой должности и было установлено, что с Фуркевичем он познакомился только в апреле сего года, я спросил:

– Когда вам стало известно о предательстве вашего начальника отдела? И от кого это стало известно?

Тухачевский замешкался, обдумывая ответ, зато подал голос товарищ Троцкий:

– Почему мне не доложили о предательстве Фуркевича?

Вот, этого-то я и боялся. Если присутствует высокий чин, жди вопросов, что станут мешать допросу. Ишь, в рифму. Подавив первое желание – рявкнуть на возмутителя спокойствия (ага, рявкни на Троцкого…) и второе – начать обстоятельный рассказ, что не успели, времени мало прошло, а по сути – вилять хвостом и оправдываться, выбрал третье – строго посмотрел на Льва Давидовича и приложил указательный палец к губам.

Товарищ Троцкий, кажется, ожидал какой-то другой реакции. Теперь же он снял пенсне, протер его и вытаращился на меня, словно на редкую птицу. Зато Феликс Эдмундович, от которого не ускользнул странный жест подчиненного, позволил себе легкую улыбку, тут же спрятанную в бороде.

Пока мы обменивались взглядами, Тухачевский «созрел» для ответа.

– О предательстве Фуркевича я узнал позавчера, от него самого, – сообщил командующий фронта.

– А поподробнее?

– Фуркевич пришел ко мне в кабинет и сообщил, что выполняетпоручение польской разведки. Что он завербован неким польским офицером, и его задачей стало ослабить мощь фронта. Для этого он получил от поляков золото, чтобы подкупить губернский военкомат, а те должны были освобождать призывников от службы в армии. Услышав такое признание, я потерял голову, выхватил револьвер и начал стрелять.

– И вам не пришло в голову, что Фуркевича следовало арестовать, а потом передать в особый отдел фронта для допроса?

– Я же вам уже сказал, – с некоторым раздражением ответил Михаил Николаевич. – Я потерял голову. В этот момент я думал только о судьбе фронта, о том, что подразделения несут каждодневные потери. Понимаю, что мои действия напоминают самосуд, и я готов понести наказание. – И тут комфронта обернулся к товарищу Троцкому и прочувственно заявил: – Я готов понести любое взыскание, наложенное на меня партией и лично вами.

Вероятно, Тухачевский ждал, что его высокий покровитель сейчас вскочит с места, начнет о чем-то говорить, но я испортил все ожидания, постучав костяшками пальцев по столу, привлекая его внимание:

– Михаил Николаевич, вы сейчас разговариваете со мной, а товарищ Троцкий станет говорить с вами, когда мы закончим допрос. – Так как мой подследственный продолжал смотреть в сторону Троцкого, пришлось постучать еще разок, и добавить: – Алло, товарищ командующий – сюда посмотрите.

Слегка сбитый с толка Михаил Николаевич, повернулся ко мне и высокомерно спросил: