Обрывок реки

Они закончили и при свете заходящего солнца любуются на свою работу. Они смотрят на нее, как я перечитываю эту главу. И возвращаются в читальню. Но прежде нужно выкупаться! Вода снимает усталость вместе с грязью. Они плавают и ныряют, ни на минуту не забывая о той работе, которая им предстоит сегодня и завтра, столько работы, сколько стен. Они набираются фантазии в воде и, ныряя, как бы ищут ее на дне реки.

И река приходит к ним на помощь. Она наполняет их тело бодростью и энергией, голову фантазией, причудливой, как дно реки. Они одеваются и идут – кажется, что сама река поднимается и идет с ними, – расписывать стены. Они действуют, как действовали только что на полях, лугах и огородах. Здесь мы видим взаимное влияние искусства на полевую работу и полевой работы на искусство. Они работают с таким же упорством и с такой же выдержкой, с какой они работали на полях. И результаты их работы начинают уже сказываться. Стены преображаются. Сама живопись, живопись в лучшем смысле этого слова, возникает постепенно, как возникала сама жизнь. Четыре стены, еще недавно похожие друг на друга, как четыре стены, теперь отличаются, как четыре картины, написанные разными мастерами на разные темы.

Вот стена пафоса, стена нового, пафос коллективного труда и быта! Вот стена, высмеивающая и разоблачающая религию, вот стена, высмеивающая кулака, и вот стена, агитирующая за новые формы жизни, стена, изобретающая и показывающая, как нужно и как не нужно жить. Они расписывают стены – борьба с религией, – и кажется, что великие мастера Эль Греко, Питер Брейгель и сам Иеронимус Босх в сутане средневекового монаха приходят к ним на помощь. Дают им свои кисти, разводят краски, открывают секреты своего мастерства, делятся своей фантазией, показывают, направляют их кисти и украдкой расписывают вместо них. Но между ними и ребятами существует большая разница. Они мистики, а ребята враги всякой мистики, они высмеивают мистику и кулаков. Но чтобы лучше высмеять врага, нужно его передразнить. Это каждый знает еще с детства. И они передразнивают иконы и Евангелие, они расписывают стены, как я пишу свой роман, высмеивают кулаков и попов, передразнивают их, показывают им свой язык.

Поп придет сюда и узнает себя, но поп не придет сюда. Кулаки придут сюда и узнают себя, но они сюда не придут. Сюда придут колхозники, единоличники – бедняки и середняки и узнают тех, кого им нужно узнать.

Ребята закончили работу, и вот они смотрят на нее и хохочут. Над этими святыми, над этим богом, над этими кулаками. Сегодня смеются они, завтра будут смеяться все.

Но смеются не все, а только кулаки. Толпа кулацких парней ночью врывается в клуб.

Они ломают двери и окна, рубят стены топором, строгают рубанком и то, что не успели соскоблить, замазывают смолой.

Они пишут смолой слово на стене во всю стену. Слово из трех букв.

И вот они смотрят на свою работу и хохочут.

Глава десятая

– Это не слух, – говорят одни. – Это правда.

– Нет, это не правда, – возражают другие. – Это слух.

– А что это за слух? – спрашивают третьи. – Что это за правда?

– Это не правда, – возражают одни. – Это слух.

– Нет, это не слух, – возражают другие. – Это правда.

– Это факт, – подтверждают четвертые. – Мы знаем.

– А что это за факт? – спрашивают пятые. – Что вы знаете?

– Нет, не мы, – говорят четвертые, – мы не знаем. А знают они. Знают другие.

– Нет, не другие, – говорят другие, – другие не знают. А знают третьи. Вот третьи – те знают.

– А где же третьи? – говорят третьи. – Мы не знаем.

– Мы не третьи, – говорят третьи. – Мы не знаем.

– А где же кулак? – спрашивают четвертые. – Кулак знает.

– Я не кулак, – говорит подкулачник. – А я знаю.

И достает слух из-под полы. Все приближаются и осматривают слух. Некоторые ощупывают, другие, недоверчивые, пробуют слух на язык.

– Но это не может быть, – возражают одни, – у нас земля!

– Это не может быть, – возражают другие, – у нас машины!

– А плевать им на землю, – возражает подкулачник. – Плевать на машины. Земля – не принцип, – говорит подкулачник. – Плевать на машины. Земля не принцип, – говорит подкулачник. – Принцип не машины. Они организуют свой. Им дороже принцип. Организуют свой. Возможно, уже организовали.

Приближается Молодцев.

– А вы не слышали, – обращаются к нему одни. – Вы не слыхали?

– Открылся новый колхоз, – говорят другие. – Поп во главе колхоза.

– И все классы, – прерывают третьи. – Кулаки, бедняки, середняки.

– Все классы, – подтверждают четвертые. – Даже батраки. Все классы.

– Вот так колхоз! – говорит товарищ Молодцев. – Что это за колхоз? – и смеется.

– Вы смеетесь, – говорят одни. – А нужно плакать. Поп во главе колхоза, а вы смеетесь.

– Это факт, – говорят другие. – Вы не смейтесь.

– Где же факт? – говорит товарищ Молодцев. – Покажите мне этот кулацкий колхоз. Его поля? Его огороды?

– И в самом деле, – соглашаются все. – Его не видать.

– Что такое конспиративный? – говорит подкулачник. – Я не знаю. Он конспиративный, – говорит подкулачник. – Я знаю.

– Колхоз в подполье, – смеется Молодцев. – Это остроумно. Что же они, и пшеницу сеют в подполье? – спрашивает он.

– Сеют, – отвечают подкулачники.

Но организаторы «конспиративного колхоза» еще ничего не знают. Они находятся еще в первоначальной стадии, стадии размышления.

Вот кулак Лука. Он сидит у окна, положив голову на руки, и мечтает. И вот его мечта – мечта деревенского мистика, и он видит колхоз таким, каким бы он хотел его видеть.

Пятнадцать членов его колхоза встают рано утром и замечают, что они встали с левой ноги.

– Мы встали с левой ноги, – говорят они.

– С левой? – спрашивает заведующий. – А у вас есть какие-нибудь доказательства?

– Есть, – отвечают пятнадцать человек, членов его колхоза. – Видите, пятнадцать ног стоят на полу, а пятнадцать лежит на кровати.

– Раз, два, четыре, восемь, одиннадцать, пятнадцать, – считает заведующий. – Пусть пятнадцать пойдут на работу, а пятнадцать останутся на кровати.

– Нас всего пятнадцать, – говорят пятнадцать человек.

– Как же пятнадцать, – говорит заведующий, – я насчитал тридцать.

– Это ног тридцать, – сказали пятнадцать членов, – а нас пятнадцать человек. У каждого человека по две ноги.

– По две ноги? – спросил заведующий и посмотрел на свои ноги. – Да, по две ноги. Я упустил из виду. Хорошо, пусть пятнадцать человек и тридцать ног останутся дома. Тем, кто встал с левой ноги, нельзя ходить на работу. Плохая примета.

Приходит на другой день заведующий со звонком, и колхозники, услыша звонок, просыпаются.

– Сегодня какой день? – спрашивают они.

– Вторник, – отвечает заведующий.

– Как вторник, – говорят ему колхозники, – когда сегодня понедельник.

– Нет, вторник, – говорит заведующий.

– Нет, понедельник.

– Да я же хорошо знаю, что вторник, – говорит заведующий.

– А мы хорошо знаем, что понедельник.

– Хорошо, – сказал заведующий, – принесите календарь, и вы увидите, что вторник.

Они приносят календарь и показывают на понедельник.

– Вот видите, видите, – говорят они, – мы же вам говорили.

– Да, теперь я вижу, – говорит заведующий. – Понедельник. Плохая примета. Оставайтесь дома. Можно на работу не ходить. – И они остаются дома.

Приходит на третий день заведующий со звонком, и колхозники, услыша звонок, просыпаются.

– Сегодня какое число? – спрашивают они.

– Двенадцатое, – отвечает заведующий.

– Как же двенадцатое, – говорят ему колхозники, – когда сегодня тринадцатое.

– Нет, двенадцатое, – говорит заведующий.

– Нет, тринадцатое.

– Да я же хорошо знаю, что двенадцатое, – говорит заведующий.

– Мы хорошо знаем, что тринадцатое.

– Хорошо, – сказал заведующий, – принесите календарь, и вы увидите, что двенадцатое.