Замена

Мне стало не по себе, а он продолжал, пораженный своим прозрением. Его взгляд проворачивался в моих ранах, как нож. Икари-кун подался вперед:

— О боже, а они ведь все думают, что вы так ярко, поэтично говорите. Вы прямо расцветаете на уроках, а вы… Вам же!.. Вам ведь плохо, да?

«Мне просто не так, как тебе».

— Простите, — прошептал он наконец.

— Я привыкла.

«…лгать».

— Я не о том, — вдруг ответил Икари-кун и вздохнул. — Вы знаете, я сейчас понял, что и ваше молчание, и красивые обороты — это из-за болезни, но… Но мне все равно нравится, как вы говорите. Вот за это — простите.

Мне не приходило в голову ни одного красивого оборота, как завершить беседу, которую уже пора завершать. К счастью, он снова мне помог.

— Можно с вами увидеться завтра?

Я покачала головой:

— Завтра вам придется заменить меня.

Он спрятал глаза: он хороший, неожиданно хороший, но его лимит на экспозицию шрамов исчерпан, поэтому он не стал ничего уточнять.

— А… Послезавтра?

— И послезавтра, скорее всего, тоже.

Кивнув ему, я пошла к своему дому. Я не раз ошиблась сегодня, оценивая его, но сейчас все было правильно: через два дня мы с ним увидимся и поговорим.

Майя встала мне навстречу, складывая газету. Она ждала меня давно: столик занят разложенными препаратами, поверх — простая голубая салфетка, кровать расстелена. Из ванной слышно гудение бойлера, и в тон ему нарастало что-то в основании черепа.

— Я волновалась, хотела уже пойти навстречу, — сказала Ибуки и протянула руку за сумками. — Давай сюда. Где это ты так долго?

«Я вляпалась в отношения», — хотела сказать я, но передумала. Просто оплыла на вовремя подставленные руки. Первая волна боли прошла легко, но сразу за ней была вторая, потом — третья, и я перестала считать.

Перед глазами с огромной скоростью прокручивалось сегодняшнее утро — дурацкий пикник, освещаемый раскатами боли. Поток картинок замер: Икари-кун разламывал пополам бутерброд. Сосредоточенное лицо, комично собранный взгляд.

«Мое — спуск», — подумала я и утонула.

9: Немое кино

Я чувствовала себя. Вероятно, это было главное. И пусть мне все казалось смещенным, неправильным, искаженным. Пусть я не держала чашку, а воспринимала себя обернутой вокруг твердого тепла. Пусть зрение еще шутило свои тошнотворные шутки.

Пусть.

Я точно знала, что очень устала, что сижу в кресле, что я пью чай, что он обжигает мне язык. И я смогла встать, не потревожив Майю. Ибуки спала на краю кровати, из-под одеяла торчало острое плечо, а на лице застыла тихая радость — странная, страшноватая маска человека, который выстоял почти сорок часов и сдался короткому убийственному сну.

В комнате пахло лекарствами, спиртом и кислой желчью: меня снова рвало. Видимо, не раз. У двери в ванную не было ручки…

Майя успевает отшатнуться в последний момент, она почти доводит меня до умывальника, но судорога уже выходит за переделы мира.

Зуд, подстегнутый волной немыслимой боли.

(Немыслимой, потому что мыслить я не могу. Только воспринимать и, к сожалению, запоминать).

Холод металла в одно мгновение обращается в пыль.

…Я повела носом над парующей поверхностью. Два приступа карминной дрожи без моего контроля. Плохо. Я могла ее убить. Смотреть на плечо Майи Ибуки расхотелось. В одном из вариантов развития событий этого плеча больше не существовало.

Я прислушалась к боли. Боль была на месте.

Тупая, одуряющая, она обозначала пределы EVA, описывала широкую волну и расходилась по телу. Через несколько часов она станет острее, чувствительнее, примется реагировать на положение тела.

Пока я слишком устала. Пока слишком устала она. Это ведь так утомительно — болеть.

Телефон ожил среди вскрытых ампул на столе. Его светящийся экран вызывал ощущение ноющего звука. «Беззвучный режим, виброрежим — какая разница?» — подумала я, отставляя чашку. Я справилась с заполошной дезориентацией (стол вдруг дрогнул, мобильный колыхнулся, как вязкая жидкость) и взяла аппарат в руку.

Мысль о динамике была отвратительной.

— Рей.

— Да, директор.

— Машина ждет тебя у главного входа.

Наверное, это была боль, боль и дезориентация, потому что я спросила:

— Что случилось?

— Черный код, — ответил директор Икари и замолчал.

Он давал мне время — секунды на осознание страшного факта: Ангел обнаружен где-то в большом мире. Где-то далеко отсюда вызрел болезненный микрокосм, которому надоело быть «микро». Директор молчал, подыгрывая моему состоянию. Он был безгранично терпелив.

— Ты молодец, Рей, — сказал густой ровный голос. — Ты справилась. Но этого мало.

В глазах темнело от слов директора — темнело прохладной спокойной чернотой, а потом посыпались острые осколки гудков. Я обвела комнату взглядом и быстро нашла то, что хотела: на самом краю стола лежали медицинские перчатки, слишком большие для рук Майи.

Смятые, испачканные кровью. Не снаружи — изнутри.

— Рей? Ты как?

Ибуки сидела в кровати, пытаясь что-то сделать с растрепанными волосами. Она щурилась даже в затемненной комнате, а лямка майки сползла с плеча. У нее были хорошие шансы доспать положенное.

— Мне пора.

— Пора?!

Мы встретились у шкафа. Интерьер прочно стоял на своих местах, фантомные звуки пропали, боль работала вполсилы.

— Пора.

Дверца оказалась тяжелой. Не неподъемной — тяжелой. «Пора» — это тоже очень утомительно.

Запотевшие фасадные окна нависали над микроавтобусом. Меня знобило: не сильно — противно. Печка гудела, глаза водителя в зеркальце были пустыми, что-то шептали динамики — мы ждали. Ждали мы, ждал тяжелый джип службы безопасности позади — огромная глыба, покрытая каплями осеннего вечера. Лобовое стекло неразличимо переходило в капот. Джип казался танком — или просто горой асфальта.

Икари-кун опаздывал. Редзи Кадзи — тоже.

Доктор Акаги смотрела в окно. На ее коленях лежал ноутбук, на ее лице — матовый свет экрана. Она могла думать о недопитом кофе, о корме для своей кошки, об оборудовании.

Лицо доктора было непрозрачным, моя боль отдавала острой серостью, и ожидание расхищало тревогу. Таким вечером хорошо проверять скучные тесты — простые столбцы символов, за которыми якобы что-то видно. В такую погоду отлично болеется, и в горле першит после целого дня уроков.

В такую погоду хорошо банить.

Мне было скучно без форума и совсем не хотелось думать об Ангеле.

Передняя дверца чавкнула, впуская Кадзи. Инспектор мазнул взглядом по салону, кивнул Акаги и достал из кармана широкий наладонник.

— Где Икари? — спросила доктор.

— Идет уже, — ответил садовник и чиркнул стилусом по экрану. — У него там пересдача какая-то была.

«Не у него, — хотела сказать я. — У меня». 3-D не прочитал «Степного волка», и на сегодня я назначала повторную встречу. Мне почему-то представился этот дополнительный урок: напряженный, полный раздражения. Икари-куну пришлось переплавить много раздражения и, очистив, направить в нужное русло.

Я бы захватила всех проблемой одиночества: это интересно, это резонирует с настроением подростка. Это пройдет по грани бравады «мне никто не нужен», «герой должен быть один», по наивным проекциям собственного лицейского опыта.

Ровный урок с подспудным риском. И тем интереснее, что же придумал Икари.

— Вон он, — сказала Акаги.

Икари-кун сбегал с лицейского крыльца, на ходу застегивая полупальто.

— А, и он туда же, — с непонятным раздражением сказал Кадзи и снова достал наладонник. Оказывается, он его уже спрятал.

— Добрый вечер, — сказал Икари-кун, садясь напротив меня. — Акаги-сан, Кадзи-сан. Аянами вы… Вы как?

Я не нашлась с ответом. «Плохо», «хорошо», «нормально», «справляюсь» — я перебрала все, что могла сказать, перебрала оттенки и просто пожала плечами. Икари-кун нахмурился и смешался.