Сияние жизни

— Икари? Ты…

— Я привел Аянами.

— Молодец, — просиял Канаме. — Где она? Это ты вовремя, я до полуночи ее точно отпущу, полежит чуть под…

— Доктор… — сказал Синдзи, чувствуя только неприятный холодок в груди. Перед глазами стояло крохотное пятнышко крови Рей на фартуке милого и доброго Канаме. — Понимаете, она отвечает мне на все вопросы. То есть, вообще на все. И даже если допустить, что вы возьмете с нее подписку, она все равно мне расскажет…

— Ээээ… К чему это ты? — улыбка слегка угасла, но все же главврач излучал только добродушное недоумение.

— Это я вот к чему, док. Не приведи Небо, я узнаю, что вы опять над ней опыты ставите.

Сзади открылась дверь, и в дверце стеклянного шкафа отразилась встревоженная рожа дежурного и двое часовых. «Фигня, можно не поворачиваться».

— Икари, — Канаме вздохнул и махнул рукой на прибывших: дескать, вон пошли. — Вот видишь, тебя уже тут не любят…

— Будут любить еще меньше, — хмуро пообещал Синдзи, когда закрылась серая дверь. — Вы не Акаги, синяком не отделаетесь.

Канаме кивнул с пониманием и вновь лучисто улыбнулся:

— Слушай, я тебя утешать не стану, ты уже взрослый, но скажу одну вещь, — сказал он. — Мы выяснили, что Рей Аянами — человек. Остальное мне лично без надобности, я завел на нее карточку, как на тебя и на себя. И все — никаких больше опытов, только процедуры. Ясно?

— Хорошо. Я приведу ее в палату.

— В третью, будь так добр. Спасибо!

Синдзи поднялся и вышел в узкий коридор. У дверей нерешительно мялся дежурный с часовыми, и он, рассмотрев лычки на форме, с удовольствием оттоптал крайнему ноги.

— Извиняюсь, — бросил он через плечо. — Простите, что мало.

Его не покидало мерзкое чувство, что это все сделано из бравады, просто потому, что так сделал бы Синдзи Икари образца двухмесячной давности. Нынешний «пилот Микадо» ничего не чувствовал. Он коротко мотнул головой и открыл дверь в главный коридор.

— Аянами, идем.

— Спасибо, Икари.

Синдзи опомнился у двери каюты пилотов. Странная тревога не покидала его: «Что такое? Я что-то забыл? Где и что?» Он потянул за ниточку памяти и бегло просмотрел ее: уложил Рей в палате, подержал за руку и ушел. Коридор, коридор, коридор. Дверь. «Вот он я. Странно».

С чувством этой неясной тревоги, он открыл дверь и вступил в темноту.

— Не включай свет, придурок!

Синдзи едва не выпрыгнул из каюты.

— Аска, ты что ли? Какого?..

— Я голая, закрой дверь, идиот!

Он ухмыльнулся и потянул на место лист металла:

— Ты еще громче повтори, а то не все услышали.

— Ну ты и тварь…

— Аска… Ты разделась, чтобы поругаться со мной или как?

Повисла тишина. Синдзи нашел свою кровать и сел, прикидывая, где невысокая ширма, отделяющая санузел от собственно каюты.

— Я… Мыться начала… — как-то неуверенно проговорила рыжая. — И это… Ты мне поможешь?

Синдзи закатил глаза. Он находился в одном помещении с раздетой красивой девушкой, которая предлагала ему помыть ее, но этот факт вызывал только слабое раздражение. «Эээ… Радиация? Что-то мне слишком многое начинает казаться безразличным…»

— Обязательно. Ты зачем Аянами выгнала? Пусть бы она тебе спинку терла.

Тишина.

— Молчишь? Совесть мучает?

— Синдзи… — тихо сказала Аска. — Я рядом с ней не высыпаюсь нормально. Как ты ее вообще?..

— А ну рот закрой! — прикрикнул Икари, чувствуя, как раздражение уже начинает покусывать ему основание языка. И где-то в груди царапают острые коготки.

— Свой закрой! Эта кукла меня пугает!

— Аска… Завяжи нервы на узел и замолчи. Пока я добрый, — холодно сказал Синдзи, с трудом сдерживаясь, а какой-то разумный уголок сознания тихо балдел: «Я? Это я так с ней? А из-за чего?» — Вали отсюда, если она тебя не устраивает. Попроси полковника расконсервировать последнюю свободную каюту, или вон к Майе иди. И не забудь всем рассказать, что у тебя нервишки шалят.

Тишина. «Скисла, полукровка?» Раздражение лихо взвизгнуло и сделало в груди красивое сальто. Послышался тихий-тихий вздох.

— Я… Мне плохо без тебя… Блин, без вас обоих плохо, — заявила невидимая Сорью. — Меня просто разрывает с нею рядом. И уйти страшно, и остаться страшно. Блин… Ну чего ты просто не помог мне помыться, а?!

Последние слова она почти выкрикнула, и Синдзи понял, что говоря об Аянами, Аска только что перешла какой-то свой внутренний рубеж. Об отношении к нему самому он решил не уточнять: хватит пока что откровений.

— Но ты же не уходишь, — сказал он. — Хорошая девочка. Мотаешь нам нервы. Спинку тереть заставляешь.

Смешок. Грустный такой, под стать окружающей непроглядной тьме.

— Ты дурачок, Синдзи, — неожиданно мягко сказала она. — Мне… У меня… Тьфу. Короче, мне на стенде еще в Оснабрюке повредило обе руки, и после дня висения на рычагах… Ну, этих, усиленных… Я не могу руки завести себе за спину — аж глаза от боли лопаются…

Слушая это по-детски наивное и по-детски же страшное откровение, Синдзи понял, что второй рубеж Аске дался не без труда, но все же куда легче, чем первый. Никаких вопросов об обращении к врачам, никаких: «что ж ты раньше молчала?» — даже в мыслях не мелькнуло. Пытаясь не вникать в свои чувства, он на ощупь двинулся к ширме и вскоре наткнулся ладонью на горячее плечо девушки. Аска вздрогнула:

— Tausend Teufel, Синдзи, я думала, ты там заснул.

— Давай губку, — глухо сказал он. — И поворачивайся.

— Вот только без этого всего, — нагло и игриво заявила она и зашевелилась.

Икари скрипнул зубами. Воображение с любопытством дорисовывало картинку, достойную шедевров эротической поэзии. «Военно-полевой поэзии, — дополнил он, прибегая к спасительной иронии. — Военно-полевая эротическая танка — это сильно».

«Тип-01» осторожно шагал прямо за «восемнадцатым», едва не наступая на широкую, забитую датчиками и ощетинившуюся антеннами корму машины. Торчащая вперед десятиметровая штанга с навешенными элементами дозиметра позволяла ученым определять следующий ход. Вопрос в преодолении ловушек стоял всегда один и тот же: стоит ли рисковать и прорываться по зараженному участку, или жесткое излучение все же успеет нанести вред? Синдзи, обливаясь потом, делал мелкие — самые тяжелые — шажки, чутко вслушивался в переговоры научников и молился, чтобы пятая попытка прорыва открыла, наконец, тропу сквозь почти сплошное поле «горячих пятен». На этот раз доктор Резури решил искать проход между стронциевой плешью и оглушительно фонящей огромной ямой, края которой запеклись толстой коркой слюды, а дно и дальний край терялись во мгле.

В телефонах привычно шипел сводящий с ума «голос пустошей» — странный феномен эфира. Словно низкий глубокий голос шептал что-то членораздельное на непонятном языке, дико интонируя речь и вбуриваясь прямо в мозг. Ученые давно точили зубы на эту аномалию, крайне редкую в окрестностях «Токио-3», точили — и успешно ломали. В глубине Атомных земель непонятный диктор трепался, не замолкая, чем вызывал эйфорию у научных сотрудников экспедиции: «Такое впечатление, что они его понимают». Синдзи с прохладцей относился к подобного рода исследованиям и не разделял даже восторгов высоколобой братии по поводу загадок жесткого излучения Атомных земель — дескать, и узконаправленное, и ограниченное, и законы того-то нарушает, и то-то игнорирует. «Плевать. Если мы благодаря этим аномалиям можем проходить без особого вреда в метре от тысяч рентген, то мне плевать. Повосхищаюсь этим за чашечкой саке в ванной. В Токио. Без „два“, без „три“, — в старом добром Токио».

От мечтаний его оторвал изумленный возглас Резури:

— «Тип-01», проверьте дальномерами местность впереди. Вы это видите? Какое точное расстояние и размеры?

— Идет настройка. Секунду, доктор.

Синдзи покрутил верньеры и всмотрелся в сгустившуюся мглу впереди. Выглядел туман и впрямь престранно: он непрерывно перемещался, словно по всей видимой высоте ветер гнал его с северо-востока на юго-запад.