Страница 11 из 16
Не надо жалеть.
Все по справедливости. Каждому свой крест.
Глава 1
Кислое и сладкое
1. Кислое
Девчушка копалась в огороде, напевала тоненько себе под нос про милого, лесок и ягодки. Стук копыт заставил ее оторваться от возни в огороде. Разглядев гостей, Нюта Ветер вскочила с колен и принялась правой рукой отряхивать подол, заляпанный глиной, а в левой зажала пучок черной круглобокой редьки. Всадник остановился возле ворот, спрыгнул с лошади, громко гикнул. Кобыла заржала и потянула морду навстречу Нюте.
– Белка, красавица моя, шелкогривая моя, – гладила девчушка смышленую морду.
Умные глаза, бархатный нос, рыжая грива и причудливый окрас яблоками – все вызывало у Нюты восторг.
– А мне сказать доброе слово, меня похвалить? Я что, не красавец? А если так? – подбоченился мужик. – А, голуба?
– Ты, – Нюта подняла задумчивый взгляд на гостя – бритого мужика в синем кафтане, – не Белка шелкогривая, на красавицу не походишь. Зато ты хороший, добрый.
– Здравствуй, Аксинья. Слышишь, что дочка твоя говорит? – Он спрыгнул на землю, потрепал Белку по крутой шее.
– Ты еще не то услышишь от Сусанны. Разговорчивая она у меня, точно сорока.
– Не в мать, – фыркнул гость.
– Слова часто лишними бывают, Голуба.
– А в молчании можно со скуки помереть. Я завсегда шутку да словцо острое люблю. Да, Нютка?
– Можно я Белку вычешу? И гриву заплету! – Нютка бежала уже с гребешком к любимице.
– И напоишь лошадь, и вычешешь, и песни ей споешь. Только редьки не давай, а то до дома не доберусь – помру от вони.
Нютка недоверчиво глянула на гостя.
– Да, голуба, дело житейское, и у Белки брюхо пучит. – Он хрустнул пальцами прямо перед Нюткиным лицом. – На сеструху мою ты похожа. Помню, страсть любила на шее моей висеть, сладости любила. А сеструха та… Эх, Нютка-утка!
– Не утка я, – надулась девчушка.
– Разве не похожа? Глянь. Кря-кря-кря, – гость не только изобразил крик речной птицы, но еще и пошел вразвалку, кривя ноги.
Нюта прыснула и уткнулась в яблочный бок лошади.
– Аксинья, пошли в избу, поговорить надо. – Гость отстегнул от седла увесистую суму и, не дожидаясь приглашения, первым поднялся на крыльцо.
– Вижу, доски поменяла, те скрипели всякий раз. – Каблуки новых сапог громко стучали по свежему дереву. – Кого из еловских просила?
– Голуба, все ты приметишь.
– Служба такая, все выведывать да примечать.
– Что сказать хотел?
Голуба перекрестился, сел за стол, по-хозяйски налил кваса из запотевшего кувшина, осушил две кружки, крякнул, вытер лицо рукавом. Оглядел избу от закопченного потолка до пола, крытого свежим сеном.
– И поставец новый сообразила…
– Голуба! Говори.
Гость скоро уехал. На прощание покрякал, вновь, к вящему восторгу Нюты, прошелся разлапистой походкой утиного племени от крыльца до калитки, вскочил на Белку, помахал на прощание и пустился вскачь по узкой дорожке, вилявшей меж золотых берез и багряных осин. За последние два года еловчане и жители окрестных деревень утоптали тропу до знахаркиного дома.
Голуба – Аксинья не знала его христианского имени – появился в ее избе впервые в 1613 году, в разгар Великого поста. Балагур и насмешник, он дразнил Нюту, раздражал и развлекал своими байками Аксинью, но, самое важное, каждый раз привозил снедь – зерно, муку, солонину, топленое масло, соль. Голуба шутил, рассказывал о загадочных обитателях Сибири, иногда разрешал Нюте посидеть на покатой спине Белки, скорбел по бородатому другу, погибшему в схватке с инородцами. До сегодняшнего дня не открывал он самого важного – почему помогает Аксинье и ее дочери. Впрочем, она и сама знала ответ.
– Господи, помилу-у-уй, – протянул отец Сергий и вознес над головой крест.
Еловчане замерли. Лукерья, Фекла и Таська расчувствовались так, что слезы умиления выступили на глазах. Прасковья цокнула языком и испуганно озиралась – не услышал ли кто, но неуместный звук растворился в низком, гудящем «Господи, помилуй».
Батюшка из соседней деревушки не меньше еловчан ощущал торжественность первой службы в новом храме. Двунадесятый праздник Воздвижения Креста[29] отец Сергий славил в двух церквях: ночную службу – в старой, потемневшей от времени и мыслей Александровской, утреню – в светлой, благолепной Еловской церкви.
Отец Сергий трижды воздвигал крест, и яхонтовое[30] облачение в пляшущих отблесках свечей словно соткано было из тысяч лепестков сон-травы[31]. Золотые нити вышивки на ризе[32] казались Аксинье сердцевиной чудесного цветка, что насылал счастливый сон и отпугивал нечисть.
После омытия креста благовонной водой каждый прикладывался к реликвии, а знахарка, как и все, шепча «Господи, помилуй», представляла крест на поляне из первоцветов. Тесная, источавшая запах ладана и немытых тел, церковь застилала небо, лишала возможности созерцать наилучшее творение Божье – землю, воду, тварей лесных.
Отец Сергий вернул крест на святой престол и начал литургию:
– Ты, Богородица, – таинственный рай, – закашлялся, нарушив благообразие момента. Аксинья невпопад подумала, что после службы батюшка отправит кого-нибудь к ней за настоем от грудной немочи.
Георгий Заяц стоял перед ней, плотной своей фигурой закрывая престол. Плечи его были широко расправлены, шея пряма, ноги стояли словно столпы, без намека на неуверенность. Он источал высшую степень довольства.
Никто, кроме Аксиньи, не ведал глубины его отчаяния, раскаяния в сотворенном злодействе. Нет, ни воевода, ни губной староста при самом дотошном рассмотрении дела о смерти Ульяны Федотовой не нашли бы вины Георгия, заботливого мужа. Лишь сам он знал, что не простил изменницу, что молился о ниспослании суда Божьего и ускорил его, не починив лестницу в подпол.
Георгий Заяц молился о прощении и дал клятву перед Господом и еловчанами возвести храм. С лета 1613 года страна оправлялась от Смуты, как оленье стадо после нападения острозубых зверей, нескоро, мучительно. И Еловая, полуголодная, потрепанная, изнуренная, строила церковь.
Мужики возили просушенные стволы, расчищали пригорок, рубили ивы, выжигали корни. Яков, хитроумный плотник и бондарь, указывал мужикам, как срубить домину, чтобы вышла она ладной и простояла долго, на зависть александровским. Яков же вырезал затейливый крест, престол, алтарь и отдал свою лучшую икону с серебряным окладом. К весне на взгорке, в самом конце единственной еловской улицы, возле двора старой Галины, вырос невысокий сруб с угловатым куполом в навершии.
Деревушка, без малого сто лет назад основанная Николкой Петухом, крестьянином, обрела сокровенную сердцевину, сосредоточие кровотоков и незамутненного восторга.
Церковь вышла светлой, просторной, устремленной ввысь, с резными зверями и причудливыми завитушками над вратами. Георгий не решился перечить старосте и указывать на непотребный вид зубастой птицы, что обнимала крыльями всякого вошедшего в храм. Перед Пасхой отец Сергий освящал церковь и долго славил мастерство еловчан. Птица обрела благословение духовного лица, но порой являлась Георгию Зайцу во снах и пела ядовитые песни. Она напоминала – будто мог он забыть – об Ульяне и Аглае, о Марфе, о дочери, что умерла некрещеной, о чужом сыне Антоне и его жене Таисии. И в каждой из этих песен птица клекотом рассказывала о грешных делах и помыслах Георгия.
Сейчас, в разгар службы, Заяц забыл о злонравной птице и славил Крест Господень, и свой храм, и выполнение обета, и освобождение от прегрешений. Ведь должен быть у Отца милостивый взгляд на раба своего, что истово возводил дом божий и каждого вовлек в благословенное дело.
29
Воздвижение Креста – двунадесятый праздник, в который христиане отмечают обретение Святого животворящего Креста Господня, 14 сентября.
30
Яхонтовый – здесь: фиолетовый.
31
Сон-трава – народное название прострела, цветка с нежно-фиолетовым венчиком.
32
Риза – верхнее облачение священника при богослужении.