Свой Кобзон

– Он не показал вам?

– Нет, конечно.

– Ну, так не делается.

– Не показал. И запустил ее. И мои коллеги, естественно, обиделись.

А потом мне моя любимая жена сказала: ну, зачем ты их трогал? Я говорю, ну, почему нас нельзя трогать? Значит, мы вообще неприкасаемые какие-то? Ну, нельзя говорить о наших недостатках. У нас же они есть. Это вполне естественно. А вот, когда говорят люди, особенно, когда, которым ты доверяешь, о том, что ты что-то делаешь в этой жизни неправильно, что-то не так делаешь, ну, хотя бы задумаешься.

Действительно, может быть, он, так сказать, оговорил меня и так далее.

– Я считаю, что Нелли права. Она не только красивая, но и мудрая женщина.

– Женя, ну, вы знаете, во-первых, у меня было основание в свое время обидеться на Аллу Борисовну, которая сказала обидное в свое время. Это было в конце 80-ых…

Пугачева + Газманов.

Когда у нее спросили, как она относится к тому, что многие творческие работники пошли в политику. И она сказала, если вы имеете в виду Кобзона, то, может быть, ему и пора, а я пока попою.

– Вот ведь интересно. Вы до сих пор поете. Пугачева не поет. И в политику тоже сходила. Неудачно весьма. Но! Она все равно остается ньюсмейкером каким-то образом. Про нее говорят.

– Она навсегда останется Пугачевой. Она вписала свое имя в антологию песенную, в историю песенную, в летопись. Она была и остается примадонной, самой популярной певицей. Этого у нее никто никогда не отнимет.

– Ну, хорошо. У нас очень много и королей, императоров эстрады.

– Да, императриц.

БЕЗ ОБМАНА, ЖИЗНЬ ЗАСТАВИЛА

– Давайте с этим мы как-то проедем. А по поводу того, что вы до сих пор поете. Я помню, когда вам исполнилось 60 лет, вы говорили: это последний концерт, и я ухожу с эстрады, все, вы меня больше не услышите.

– Вы знаете, мне хотелось не обманывать ни журналистов, ни окружающих меня людей, ни телезрителей. Мне не хотелось их обманывать. Я действительно хотел закончить свою гастрольную концертную деятельность. Тем более, что это заявление сделано было 11 сентября 1997 года, а 17 сентября меня избрали депутатом Государственной Думы. Я решил себя посвятить общественно-политической работе, творческой работе, преподавательской работе.

Но так получилось, что меня пригласил кто-то из композиторов. Ну, говорит, в моем-то шоу можно, это не твой сольный концерт, так что спой в моем концерте. И пошло…

Это наркотик уже. Это, когда выходишь на аудиторию, чувствуешь эту энергетику, выходишь на эту борьбу.

Ну, вот хочется еще раз и еще раз сказать, что я не зря эти годы прожил.

– Я когда вижу вас на сцене, думаю про себя: если бы Кобзону не платили бы, он все равно бы выходил.

– Абсолютно.

– Более того, он сам бы приплачивал.

– Когда я стал петь по два, по три сольных концерта в день, мне говорили, ну, что же такая жажда зарабатывать денег. Они не понимали.

Тогда еще было такое понятие, которое со временем исчезло – шефские концерты. Бесплатные концерты, о которых вы говорите.

– Это вы о детских учреждениях, да?

– Не только, они для студенчества, они для воинов, они для кого угодно. Шефские, бесплатные концерты.

Но удовольствие мы получали от того, что мы общались бесплатно. Вот просто приходили попеть, пообщаться.

– Я помню, ездил с вами (и с Ильей Глазуновым, и Отаром Квантришвили) в начале 90-х в какой-то детский дом.

– Не в какой-то. Детский дом в Ясной поляне. Это школьный детский дом. А второй, дошкольный детский дом, в Туле. Я привозил не только Глазунова. Туда приезжали очень многие мои друзья. И Рошаль приезжал туда. И спортсмены туда приезжали, да. И поэты. И композиторы.

Приезжали каждый год и продолжаем приезжать по сей день. Мои дети эти, из Ясной поляны, из Тулы каждый год они отдыхают в Анапе.

– Вы это организовываете?

– Конечно. Мне задают иногда вопрос, а почему Тула, почему Ясная поляна, что вас связывает. Ничего не связывает. Просто так вот. Почему один человек женился на этой женщине и не той. Да потому что вот флюиды какие-то, чувства их сблизили.

Почему? Я был в Туле на гастролях. Пришли ко мне дети. И пригласили в свой детский дом в Ясную поляну. Я поехал. И вот наша дружба началась и по сей день продолжается.

Это трудно объяснить.

«Песня остается с человеком»

– Скажите, а как вы переносите оговоры, которые возникают в прессе? Как только человек становится известным, так пишут удивительное. Вот трагедия «Норд Ост» случилась. И все помнят, что вы пошли, спасли людей. И вот я читаю: Кобзон это сделал за деньги; ему заплатили, чтобы он вывел конкретно этих людей. Вот, как вы вообще относитесь к этому? Почему вы не подаете в суд, в конце концов?

– Ну, кто это пишет и говорит, это просто для меня, так сказать, никчемные люди.

Негодяи.

Они уподобляются американцам, которые написали по поводу «Норд Оста» – ну, конечно, Кобзону удалось вывести этих людей, заложников, потому что он свой среди террористов.

В день его смерти «Лента.ру» напомнила обстоятельства того поступка:

«Вокруг оперативного штаба в 9 утра толпились известные люди, офицеры, политики, чиновники. Многие из них готовы были отправиться на переговоры с террористами. «Они ни с кем не хотели говорить. Но я знал, что меня они должны знать – я для них не просто депутат или певец, а народный артист Чечено-Ингушской ССР», – рассказывал потом Кобзон.

«В июле 1964 года в городе Грозном состоялся Первый музыкальный фестиваль Чечено-Ингушской АССР, куда приехал и Кобзон. 25 февраля 1965 года в газете „Советская Россия“ вышел фельетон Ю. Дойникова „Лавры чохом“, где Президиум Верховного Совета Чечено-Ингушской АССР критиковался за присвоение Кобзону звания заслуженного артиста республики несмотря на то, что он пробыл там лишь несколько дней. В итоге Кобзона отстранили от теле- и радиоэфира, ему запрещено было давать концерты в Москве; опала длилась больше года».

Когда переговорщики перечисляли террористам, кто готов отправиться в захваченный ДК, те потребовали Кобзона. Руководитель оперативного штаба по освобождению заложников Владимир Проничев артиста отпускать не хотел, Лужков также был против. «Если я с ними не договорюсь, то и вы с ним не договоритесь», – ответил Кобзон.

Певец был первым, кто пошел к террористам. Вместе с ним в здание вошли британский журналист и два гражданина Швейцарии из Красного Креста. Кобзон не раз уже выступал в этом заведении, и в фойе у него возникло ощущение, будто он просто опоздал на спектакль – в гардеробе аккуратно висела одежда, стояла полная тишина.

Затем он увидел труп девушки на полу. Кобзон подошел к лестнице, где его криками остановили три автоматчика: «Стой, кто?!» «Я – Кобзон».

Его отвели к Руслану Эльмурзаеву, называвшему себя Абубакаром. Террорист сидел с автоматом и в маске. Кобзон заявил: «Я думал, здесь чеченцы». Абубакар ответил: «Чеченцы». «Чеченцы встают, когда вошел известный всей вашей стране человек, старше вас в два раза, а вы сидите, – значит не чеченцы!» – сказал Кобзон. Абубакар вскочил: «А ты что, нас воспитывать пришел?»

Кобзон уговорил террориста снять маску и внезапно осознал, что захватчики театра на Дубровке – совсем молодые люди. «Вам еще жить и жить», – посетовал он. «Мы сюда умереть пришли, а не жить. И мы умереть хотим больше, чем вы – жить. Если нам не веришь… позовите Зулю», – ответил Абубакар. В комнату вошла маленькая девочка в камуфляже и маске. «Зуля, покажи, какая ты богатая». Девочка открыла ладонь и показала детонатор.

Кобзон попытался убедить террориста, что никто не собирается выполнять их условия и выводить войска из Чечни, однако, увидев решимость захватчика, попросил отпустить хотя бы детей.

Террористы «подарили» Кобзону трех перепуганных девочек. Одна девочка уткнулась артисту в коленку и сказала, что в зале осталась ее мама. «Абубакар, зачем тебе мать без детей или дети без мамки? Либо забери детей, либо отдай им мать», – сказал Кобзон. Певцу привели женщину по имени Любовь Корнилова, мать двух девочек, которая, по его словам, первым делом бросилась не к детям, а на террориста – просила отпустить беременную женщину, сидевшую с ней в зале».