Бездомный

У регистрационной стойки было пусто. Вектор нажал на кнопку металлического звонка на блестящем мраморе, и она звякнула так, будто стеклянный шарик упал на тонкий лист жести. У стойки мгновенно появилась блондинка в черном костюме со значком “HAYATT” на левой стороне груди и медной табличкой “TAMMY” на правой.

– Желаете номер с одной кроватью или двумя, сэр?

– Это неважно, – ответил он.

Тэмми удивленно посмотрела на него, потом на Латишу, и молча начала заполнять регистрационный бланк.

– Это пятнадцать долларов разницы в цене, сэр, а всего за номер восемьдесят долларов, – сказала она, дав регистрационный бланк ему на подпись. – Подпишите здесь и здесь. Как будете оплачивать ваш номер, наличными деньгами или пластиковыми?

– Наличными, – ответил Вектор и протянул Тэмми деньги.

Взяв карточку-ключ от номера, он оглядел внутреннее пространство отеля, похожее на квадратный колодец. Двери номеров выходили на балкончики, опоясывающие колодец изнутри. Создавалось впечатление, что ты находишься в полом чреве огромной квадратной гусеницы, по одной из стенок которой проходит прозрачный позвоночник лифта. Замыкала пространство огромная люстра, похожая на золотую гроздь винограда. Латиша стояла поодаль, ухмыляясь и делая какие-то знаки Тэмми. Та, видимо поняв, что зарегистрировавшийся посетитель не очень в себе, смотрела на Латишу с выжидательной и пустой улыбкой.

Проскользнув в номер впереди Вектора, Латиша прыгнула на кровать. Она схватила пульт управления телевизором и стала тыкать в кнопки. На экране замельтешили головы комментаторов, блестящие револьверы в руках гангстеров, пачки долларов в кейсах и синие полицейские машины со зверскими лицами блюстителей порядка за рулем.

– Послушай, скажи мне, наконец. За все то время, что мы с тобой знакомы, ты истратил на меня кучу денег! Неужели ты делал это просто так, ничего не желая взамен?

– Конечно, нет! – воскликнул Вектор. – О, нет! Желая, конечно, желая! Я ждал этого дня, зимы и мороза… да именно этого дня, вторника, потому что сегодня, сегодня…

Он не знал, как закончить фразу. Латиша сменила тон на спокойный, ласковый.

– То, что ты странный русский, я уже поняла. Не обижайся, конечно, но я это еще тогда поняла, когда ты покупал будильник. И когда ты пригласил меня потом в “Мейдер”. Но, скажи, зачем было тратить на меня столько денег? Я бы и так с тобой пошла. Ведь то, что я согласилась с тобой на свидание, уже должно тебе было о чем- то сказать. Может быть, после того обеда в “Мейдере” и не пошла бы, но после “Одеона” точно бы пошла. И вообще, я не верю, что ты русский. И английский у тебя не русский, и внешность, и имя.

– А фамилия моя – Кыш! – воскликнул Вектор.

– Да ты не переживай так. Кыш и кыш. А кстати, что это значит? Это что, такая русская фамилия, вроде имени Вектор.

– Это ничего не значит. Кыш на английский не переводится. Так в России гоняют кошек – кыш! кыш! кыш!

– Вроде того, как ты, наконец, загнал меня в постель? – усмехнулась Латиша. – И вообще, ты все врешь. Нам в Школе Инженеров учитель английского говорил, что на английский переводится все. Вся мировая литература давно на английском, и европейская, и русская, Достоевский там, или, плохо проговариваю его имя, Солжет-ник-сон, и китайская, и индийская, и арабская, и даже суахили, все теперь на английском, и все уложилось в 26 букв.

Она встала с кровати, сняла покрывало и спокойно начала раздеваться. Он тоже встал, и раздевался вместе с ней, наблюдая, как ее черная плоть освобождается от одежды. Пурга за окном погасла, но вспыхнула вновь, окутывая высокие здания в снежные цилиндры. В комнате становилось жарко. Казалось, что жара шла отовсюду – от стен, от потолка, и даже от холодного окна, за которым бесновалась белая метель. Раздевшись и аккуратно сложив свою одежду на кресло перед постелью, Латиша подошла к окну, наклонилась к гудящей батарее и стукнула по терморегулятору. Вектор забрался под одеяло. Вернувшись к Вектору, она забралась под одеяла и обхватила его литыми бедрами, круто обрывающимися у тонкой талии. Ее точеные руки и как будто вылепленная из теплого пластилина грудь заскользили по его телу, и он ощутил этот жар, это бесконечное тепло, исходящим откуда-то из неведомого космоса, где оно никогда не кончается. Он ощутил этот жар, как смысл бытия, дающий жизнь тому, что должно было родиться и умереть, сойтись и навсегда разойтись. Он стал мять и впиваться в это тело. Он мял и впивался в него, а Латиша только все больше распалялась и дышала глубоко, свободно и весело. Часы на тумбочке запульсировали ритмичными сигналами. Вектор вскинул голову и взглянул на красные цифры.

– Нечего было ждать, – уверенно сказала она, и ее руки и грудь вновь заскользили по его телу. – Я ведь сразу поняла, что ты любишь черных. Самые лучшие суки – это чернокожие. Впрочем, тебе русскому, этого не понять.

– Отчего же не понять, – пытался глубоко вздохнуть Вектор под литым телом. – Это я понимаю даже больше твоего.

– Неужели? Ну, тогда, остальное я беру на себя, – извивалась над ним Латиша. Ее живот становился таким же маслянистым, как ее огромные губы.

Одеяло сбилось в угол кровати. Солнечный луч, прорезавший снежное небо, упал на черную литую спину, и ее живот вобрал в себя судороги, прошедшие по телу Вектора…

– А ты все ждал чего-то, – усмехнулась Латиша.

Он лежал в ее бедрах, как утлая лодочка. В одну секунду он почувствовал невероятное освобождение от мятущейся свободы, и теперь, лежа в объятиях этого крепкого тела, ему было все равно, что творится вокруг. Он чувствовал наверняка – это тело не отпустит его, защитит его, сохранит его, чтобы ни случилось. Латиша освободила Вектора из объятий, отбросила одеяло и ушла в ванную. Вектор проводил глазами ее маслянистую плоть и лежал неподвижно, как в забытьи.

Шум воды из ванной унес его воспоминания в один жаркий летний день, когда он жил в Чикаго и любил бродить по берегу озера, слушая переливы волн, плещущиеся о квадратные валуны, в беспорядке разбросанные по берегу. Эти валуны с желобками на их гранях, вероятно, были завезены сюда для строительства набережной или причала. Сверкая черными перьями в лучах заходящего солнца, на одном из валунов сидела чайка. Ее перепончатые лапы как будто приклеились к мокрой поверхности камня. Солнечные блестки на воде сходились в золотую россыпь у горизонта… “И все- таки она была черной”, – подумал Вектор.

Шум воды в ванне прекратился, и Латиша вышла оттуда, завернутая в длинное полотенце. Мелкие капельки воды висели на ее коротких волосах, как на жестких травинках мха, переплетенных друг с другом. Она сбросила с себя полотенце, и ее черное тело как будто вобрало в себя белый свет из окна, который на мгновение застыл на фоне метущихся за окном снежинок.

– Отличный шампунь, – сказала она, стряхнула с короткого мха волос капли воды, и подошла к креслу, на котором ровно ело- жила свою одежду, и стала одеваться. – Может, пойдем теперь куда-нибудь покушать, а то вечером у меня вторая работа. Взяли телефонисткой в полицию на два часа в день. Давай поедем в “Мейдер”, где мы были с тобой в первый день знакомства?

“И возвращается ветер на круги своя”, – подумал Вектор и стал одеваться, не отрывая глаз от метущихся по небу снежинок.

Подминая скрипящий снег, “бьюик” отъехал от вертящейся гостиничной двери. На парковке возле Мейдера стояло всего две машины. Вектор прошел с Латишей в дальний угол зала, где они сели за тот же столик, за которым сидели в первый день их знакомства.

Официантка в белоснежном передничке зажгла на их столе маленькую свечку.

– И все-таки здорово, что мы с тобой познакомились, – сказала Латиша. – Хоть иногда сходишь с кем-нибудь в приличное место. Не то, что с моим бывшим бойфрендом. Один попкорн от него видела, а его предок в Нью-Йорке “грины” лопатой гребет.

Солнечные зайчики запрыгали на белой скатерти, когда тонкая струйка вина из запотевшей бутылки полилась в холодное стекло…

Выходя из ресторана, Латиша глубоко втянула в себя холодный воздух.