Одесская сага. Троеточие…

В армии Сереге не понравилось. Ходить строем и вставать на рассвете – точно не его. Самоволка – наряд вне очереди, самоволка – три наряда, самоволка – гауптвахта. Сережа успевал за короткие отлучки найти и бесплатную любовь, и приключения, и своими красочными рассказами раззадорил полвзвода. Особенно про пивной ларек у парка, который можно открыть обычной шпилькой. Разумеется, он знает как. Он по малолетке на Молдаванке и не такое мутил. Тем более что вся округа знала – в ларьке своим делали «пивко с прицепом», доливая из-под полы водочки.

Повод был знатным – экватор, полтора года службы. Закон о всеобщей воинской обязанности приняли еще в тридцать девятом году. После войны до сорок восьмого вообще не было призывов, а в сорок девятом внесли правки – призыв раз в год, в ноябре-декабре. Сухопутным и летунам полагалось служить три года, а морякам – четыре. Грех не отметить. Серега решил шикануть и угостить всех. Нашлось пару активных добровольцев помощников.

Троица пойдет на дело в три часа ночи. Перемахнет через забор воинской части и доберется до парка Со шпилькой в замке дело затянется, поэтому кореша решат просто высадить дверь. Серега не свистел – под стойкой обнаружилось пол-ящика дешевой водки – хорошая добыча. Окрыленные робин гуды чокнулись трофеями и выпили из горла. Серега предложит все забрать и тикать. Пока решали, как нести – в карманах или в ящике, – фарт закончится.

Он увидит бегущих милиционеров и гаркнет: «Атанда!» Троица бросится врассыпную, Сережка выберет неудачный маршрут, а точнее – за ним увяжется чересчур спортивный и резвый младший сержант. Верба практически уже оторвался от него и полез на ограду парка, как тут выскочил этот черт в погонах и схватил его за ногу. Серега брыкнул и пижонским, подкованным для форсу и грохоту сапогом сломал нос представителю органов. Подоспевший наряд стянул его с забора. Рядовому Вербе выкрутили руки и связали его же ремнем.

В отделении старший Фенин сын вел себя глупо и дерзко – по всем канонам воровской молдаванской романтики: хамил, корешей не сдал, всю вину взял на себя и раскаиваться не собирался. За этот гонор, а больше за сломанный нос, выбитый зуб и оторванный погон Серега пойдет по полной – и за кражу со взломом, и за нападение на сотрудника и сопротивление при аресте. Сразу на «пятерочку».

– Я всегда знала, шо ты – пропащий, – объявит Феня, передавая папиросы и пирожки. – Мне жизнь испортил, а себе вообще загубил, непутевый.

– Я, мать, у тебя – партизан. Уважаемый человек, не крыса, – хорохорился Сережа. – Просто не подфартило.

1964

Газу!

– Вот почему одним все, а другим ничего? – Баба Таня, подойдя к лестнице, грохнула на ступеньку ведро с углем. – Я пенсионерка! Мине раньше всех положено!

– Что уже тебе не доложили, с утра пораньше? – отозвалась Ася Ижикевич, которая, шаркая ногами по подмерзшему снегу, волокла свое ведро от подвала к дому. – Закрыли Алексеевский базарчик? Тебе отпустили просроченный кефир? Так это же хорошо! Сама жаловалась, что желудок раз в три дня. Но в такую погоду я тебе даже завидую – реже с парашей по лестнице скакать.

Таня продолжала негодовать:

– Ида Львовна вчера читала у газете, шо этим буржуям с Черемушек мало того, что новые квартиры с окнами, центральным отоплением и туалетом в доме и даже ванной, так им теперь первым газ провели! Шоб вот без кирогаза!

– А-а-а, – заржала Аська, – мой Ижикевич, заслуженный пенсионер, тоже вчера негодудел, чуть до сердечного приступа не дочитался от зависти, шо наш Цюрупа, как на Олимпиаде, факел зажег на Патриса Лумумбы. Шо прям плиты и баллонов не надо. Так и шо ты хотела, шоб Цюрупа тебе зажег? Так ты уже старая, раньше надо было думать, с кем шашни крутить.

Баба Таня покачала головой:

– Да я против тебя – девочка нецелованная! Но чего они с окраин начали? Де те Черемушки в попе на бубенчиках – в конце географии! Чего не с рабочих районов?

– А ты хотела, шоб газетчики не новые дома показали, а наши конюшни вместе с тобой? Где ты таких строителей коммунизма видела? Шо ты уже можешь построить, кроме козней против Аньки Берштейн?

Их утреннее бурное обсуждение первой поставки Шебелинского газа в квартиры одесситов внезапно прервало не менее эффектное и громкое в масштабах двора событие.

Пава Собаев в полосатой пижаме и ботинках на босу ногу с полным ведром бытовых отходов из ночных горшков семьи шагнул с галереи второго этажа на обледеневшую открытую лестницу. Он, как обычно, страдал от похмелья, но этим утром случайно наткнулся на опрометчиво забытую на кухне тещину бутылку с настойкой водяной лилии. Несмотря на свои пятьдесят семь, Евгения Ивановна держала себя в форме – подкрашенные волосы и брови, алая помада. Ну и лицо. Для цвета и здоровья кожи она регулярно протирала его на ночь ваткой, смоченной в спиртовой настойке этой водяной лилии. Вчера, видать, дала Людке прыщи помазать. Не обращая внимания на мерзкий привкус и цветочный аромат, Пава хорошо отхлебнул противоядия из горлышка и понес ведро в дворовой туалет.

То ли водяная лилия неудачно упала на вчерашние дрожжи, то ли, по мнению Павы, глазливые суки-соседки разом посмотрели ему под ноги, но супруг Нилы съехал по лестнице, как советский саночник, на высокой скорости, затормозив в ведро с углем бабы Тани. По третьему закону Ньютона, оно перевернулось. Вся лестница, весь уголь и ведро бабы Тани были в теплых продуктах жизнедеятельности двенадцатой квартиры. Собаев, кряхтя, встал.

– Вот это я газанул… Лучше бы эти ваши падлы канализацию провели! – Он заглянул в пустое ведро и, подхватив его и ухватившись за перила, пошел наверх.

После мхатовской паузы Ася и Таня хором заорали:

– Ты куда пошел, мишигинер! Эй! Стоять! Убирать кто будет?!

Пава уже одолел половину пути. Покачиваясь, он оглянулся вниз и кинул в Таню пустое ведро:

– Фу, напугала! Чуть опять не упал! Радоваться, Танька, надо! Это ж к деньгам! Вон сколько тебе привалило. Точно пенсию подымут.

Дома он возьмет стакан с чаем и откроет «Знамя коммунизма».

– Вот они про что: «…Жильцы дома № 58 прощаются с примусами и газовыми баллонами. В доме № 58 по Черноморской дороге, на пятом этаже в 63 квартире, где проживает газосварщик завода железобетонных изделий Е. Ф. Минин, в Одессе впервые вспыхнул огонек шебелинского газа».

Газ в Одессе был еще с начала века, правда, искусственный. Розовые фонари, над которыми посмеивался двор в 1914 году, работали на газе, который получали, сжигая английский, а потом донецкий уголь. А в 1954 году началось строительство газопровода Шебелинка – Днепропетровск – Кривой Рог – Измаил, куда разрешили врезаться и одесситам. И, конечно, газопроводы прокладывали в новых и строящихся районах, чтобы сдавать сразу с газом, а на Юго-западном потребовались минимальные переделки сетей.

Мгимо

Сашка ехал поступать в Москву вместе с мамой. Провожать на вокзал приехала половина родни.

Ксеня ткнулась накрашенными алыми губами в щеку Женьки, обняла Нилу и Люду. Рядом стояли Анька с Ванечкой и чуть в сторонке, с китайским шелковым зонтиком, – Лидия Ивановна.

– Мадам Лангэ, шо стоим, как неродная? – Ксения уже шла ей навстречу.

– Не тискай меня! Вымажешь своей помадой! И так жарко, – шипела Лида. – Я пришла к своему самому любимому и толковому племяннику. Вот наша гордость.

– А вот сейчас обидно было, – заржал Ванька. – То есть квартиру ему оставите – шансов у остальных нет?

– Ваня, ты чего? – дернула его за рукав Анечка. – Лида, замолчи свой рот!

Ксеня обняла одной рукой сжавшуюся в комок Лиду, другой – Аньку:

– О, вся молдаванская кодла в сборе!

– Ну не вся, – отозвалась Женя. – Этот подкаблучник и сейчас не явился. А ему я сообщила, между прочим.

– Мам, о ком она? – удивилась Людка.

– О дяде Коте твоем. Как уехал на свои выселки на Патриса Лумумбы, так десять лет и не показывается. Вон ты его даже не помнишь. Но он хороший, просто мягкотелый, а жена у него та еще гадюка.