Чужие

Чтобы не отвечать на вопросы, Джинджер, казалось, ушла в сон гораздо более глубокий, чем ее гипнотический транс, – может быть, в кому, в забвение – и не могла слышать его требовательного голоса. Никогда прежде Пабло не сталкивался с такой реакцией. Неужели Джинджер силой воли могла вызвать собственную смерть, чтобы только не отвечать на вопросы? Память блокирует травматические переживания – такое часто встречается; он почитывал журналы по психологии и встречал там рассказы о психологических барьерах на пути к воспоминаниям, но эти барьеры можно было убрать, не убивая субъекта. Безусловно, ни одно воспоминание не могло быть настолько ужасным, чтобы человек предпочел смерть возвращению к случившемуся. Но сейчас, прижимая пальцы к горлу Джинджер, Пабло чувствовал, как пульсации становятся все более слабыми и неравномерными.

– Джинджер, слушайте меня! – взволнованно сказал он. – Вы не должны мне отвечать. Больше не будет никаких вопросов. Вы можете вернуться. Я не настаиваю на ответах.

Казалось, она нерешительно остановилась на краю какого-то ужасного обрыва.

– Джинджер, слушайте меня! Больше никаких вопросов. Я перестал задавать вопросы. Клянусь вам! – После долгих пугающих колебаний он ощутил незначительное увеличение частоты пульса. – Меня больше не интересуют черные перчатки и ничего вообще, Джинджер. Я хочу вернуть вас в настоящее и вывести из транса. Вы меня слышите? Пожалуйста, услышьте меня. Пожалуйста. Я закончил задавать вам вопросы.

Частота пульса резко увеличилась, потом сердцебиение стабилизировалось. Дыхание тоже стало нормальным. Услышав успокаивающий голос Пабло, она быстро вернулась в нормальное состояние. Ее щеки снова порозовели.

Менее чем через минуту он вернул ее в 24 декабря и вывел из транса.

Она моргнула:

– Ничего не получилось? Вам не удалось меня загипнотизировать.

– Вы были под гипнозом, – сказал он дрожащим голосом. – Под очень глубоким гипнозом.

– Вы дрожите, Пабло, почему вы дрожите? Что пошло не так? Что случилось?

На этот раз она сама пошла на кухню и налила им обоим бренди.

Позднее, у дверей квартиры Пабло, выходя к такси, которое он вызвал для нее, Джинджер сказала ему:

– Не представляю, что это могло быть. Ничего настолько ужасного со мной никогда не случалось, я уверена. Ничего настолько плохого, чтобы я предпочла умереть, лишь бы не раскрывать этого.

– В вашем прошлом есть что-то очень травматичное, – сказал Пабло. – Происшествие, в котором участвовал человек в черных перчатках и с «темным стеклянным лицом», по вашим словам. Возможно, похожий на него мужчина вызвал у вас панику на Стейт-стрит. Это происшествие скрыто в вас очень глубоко… и вы, кажется, любой ценой хотите сохранить его в тайне. Я и в самом деле думаю, что вы должны рассказать доктору Гудхаузену о случившемся сегодня и позволить ему действовать, исходя из этого.

– Гудхаузен слишком традиционен, слишком нетороплив. Мне нужна ваша помощь.

– Я не пойду на такой риск – снова вводить вас в транс и задавать вопросы.

– Если только во время своих исследований вы не встретите похожего случая.

– Не стоит на это рассчитывать. За пятьдесят лет я прочел немало книг по психологии и гипнозу и никогда не сталкивался ни с чем подобным.

– Но вы поищете, правда? Вы обещали.

– Посмотрим, удастся ли что-нибудь найти, – сказал он.

– И если вы обнаружите, что есть действенный метод преодоления такой вот блокировки памяти, вы опробуете его на мне.

Джинджер была озадачена, но зато ее беспокойство уменьшилось – она волновалась сильнее, когда входила в квартиру Пабло Джексона. По крайней мере, все сдвинулось с мертвой точки, хотя пока не было понятно, в каком направлении. Они обнаружили проблему, таинственный травматичный опыт, и хотя не узнали никаких подробностей, но поняли, что опыт имел место: темная форма, ожидающая исследования. Со временем они найдут способ пролить на нее свет, и, когда проблема обнаружится, Джинджер поймет причину своих фуг.

– Расскажите все доктору Гудхаузену, – повторил Пабло.

– Все свои надежды я возлагаю на вас.

– Вы чертовски упрямая, – сказал старый иллюзионист, покачав головой.

– Нет, просто настойчивая.

– Своевольная.

– Просто решительная.

– Acharnement![19]

– Я вернусь в «Бейвотч» и посмотрю, что значит это словечко. Если это оскорбление, то вы пожалеете, когда я вернусь в четверг, – поддразнила она его.

– Не в четверг, – сказал он. – На исследование уйдет больше времени. Я не буду вас гипнотизировать, пока не найду информацию о похожем случае, не отыщу чужие методики и не удостоверюсь, что они успешны.

– Ладно, но если вы не позвоните в пятницу или субботу, я, вероятно, приеду снова и ворвусь к вам. Помните, вы – моя последняя надежда.

– Я ваша последняя надежда… за неимением лучшего.

– Вы недооцениваете себя, Пабло Джексон. – Она поцеловала его в обе щеки. – Буду ждать вашего звонка.

– Au revoir.

– Шалом.

Садясь в такси, она вспомнила один из любимых афоризмов отца, который, словно свинцовый груз, потянул ее на дно, сводя на нет новообретенную плавучесть: «Перед наступлением темноты всегда особенно светло».

3

Чикаго, Иллинойс

Уинтон Толк – высокий жизнерадостный чернокожий патрульный – вышел из полицейской машины, чтобы купить три гамбургера и колу в угловом сэндвич-баре, оставив Пола Армса, своего напарника, за рулем, а отца Брендана Кронина – на заднем сиденье. Брендан посмотрел на магазин, но не увидел, что делается внутри, – большие витрины были разрисованы праздничными изображениями: Санта, олень, венки, ангелы. Только что пошел легкий снежок, а между тем к полуночи обещали семь дюймов осадков, что сулило снежное Рождество.

Когда Уинтон вышел из машины, Брендан подался вперед и обратился к Полу Армсу:

– Ну вот, все хвалят «Иду своим путем», а что тогда говорить про «Эту прекрасную жизнь»? Чудесная ведь картина!

– Джимми Стюарт и Донна Рид, – сказал Пол.

– Какой актерский состав!

Они говорили о великих рождественских фильмах, и теперь Брендан не сомневался, что вспомнил лучший из лучших:

– Лайонел Бэрримор играл скрягу. И Глория Грэм там снималась.

– Томас Митчелл, – сказал Пол Армс, а Уинтон в этот момент подошел к дверям магазина. – Уорд Бонд, какой состав! – (Уинтон вошел внутрь.) – Но вы забываете другой великий фильм, «Чудо на Тридцать четвертой улице».

– Да, это нечто, но все же, я думаю, Капра лучше…

Казалось, что выстрелы и страшный звук бьющегося, разлетающегося стекла раздались одновременно, что между ними не прошло и доли секунды. Даже в машине, при шумном вентиляторе, гнавшем теплый воздух, и треске и верещании полицейской рации, выстрелы прозвучали достаточно громко, так что Брендан не закончил фразу. Когда эти звуки прогнали рождественское спокойствие с Аптаун-стрит, разрисованное стекло сэндвич-бара взорвалось искрящимися брызгами. На эхо первых выстрелов наложились звуки новых, сопровождаясь нервной атональной музыкой: стекло посыпалось на крышу, капот и багажник патрульной машины.

– О черт! – Пол Армс выхватил пистолет и распахнул дверь, хотя стекло еще продолжало сыпаться. – Оставайтесь здесь! – крикнул он Брендану и побежал, пригнувшись, вокруг машины, служившей ему прикрытием.

Ошарашенный Брендан смотрел в окно. Дверь сэндвич-бара резко распахнулась, в проеме появились два молодых человека, один черный, другой белый. На черном были вязаная шапочка и длинный морской бушлат, в руке он держал полуавтоматический дробовик-обрез. Белый, в клетчатой охотничьей куртке, держал револьвер. Они выскочили поспешно, полупригнувшись; черный направил дробовик в сторону полицейской машины.

Брендан смотрел прямо в дуло. Сверкнула вспышка, и он был уверен, что стреляли в него, но заднее пассажирское стекло перед его лицом осталось нетронутым, а вот лобовое разбилось вдребезги; осколки и свинцовые шарики просыпались на сиденье, замолотили по приборной панели. Брендан, едва не задетый, вышел из оцепенения и скатился с сиденья на пол, сердце его стучало так же громко, как и звуки выстрелов.

19

 Здесь: упрямый характер (фр.).