Кузены

– У всех есть секреты. Тут двух мнений быть не может. Вопрос только в том, чьи они – твои собственные или кого-то еще.

На лбу у меня выступает испарина. С трудом поборов желание утереть ее, я разом выпиваю половину коктейля. Не люблю джин, но тут хватаешься за то, что есть под рукой.

– А что, и те, и другие сразу не могут быть? – интересуюсь я с деланым ленивым раздражением.

Дождь так и хлещет по стеклу. Глаза Милли неотрывно смотрят на меня.

– У тебя, Джона? – спрашивает она, приподняв изогнутую, безукоризненной формы бровь. – Очень даже могут, я думаю.

Глава 4. Милли

– Выглядит не особо, да? – говорит Джона.

Я искоса взглядываю на него из-за Обри. Дождь перестал, мы стоим на верхней палубе и смотрим на приближающийся Чаячий остров. Джона облокачивается на поручни и подается вперед. Ветер треплет его волнистые темно-каштановые волосы – нечто среднее по цвету между светлыми прядями Обри и почти черными моими. Острый подбородок, который я запомнила, превратился в квадратный, и скобки на зубах пошли только на пользу. Улыбаются, правда, эти губы нечасто.

– А мне нравится! – громко произносит Обри, стараясь перекричать шум двигателя.

Паром резко кренится набок, подняв в воздух брызги белой пены. Вцепившись одной рукой в поручень, я прикусываю костяшку большого пальца на другой – есть у меня такая привычка, когда нервничаю. Мама терпеть ее не может. Губами я ощущаю вкус соли на мокрой коже, однако это приятнее, чем вдыхаемый нами воздух, наполненный выхлопными газами.

– Мне тоже, – откликаюсь я рефлекторно, лишь бы не соглашаться с Джоной.

Однако, по сути, он прав. Даже на расстоянии остров выглядит плоским и невзрачным. Тускло-желтая лента пляжей постепенно сливается с океаном, почти таким же серым, как нависшие плотные облака над нами. Крохотные белые домики усеивают берег, выделяясь на фоне невысоких деревьев. Единственное яркое пятно – приземистый маяк, желто-коричневый в веселенькую голубую полоску.

– Такой маленький, – замечает Обри. – Как бы нас клаустрофобией не накрыло.

Вытащив палец изо рта, я опускаю руку. Тяжелые часы соскальзывают на запястье. Старенькие дедушкины «Патек Филипп» – единственная память о нем, полученная еще до того, как бабушка прекратила общаться с детьми. Сколько мама ни пыталась, их так и не удалось починить. На них всегда три часа – и все же дважды в сутки, как сейчас, например, они не врут.

– Может, Милдред так нас загрузит, что нам вообще будет ни до чего, – откликаюсь я.

Обри переводит взгляд на меня:

– Ты зовешь ее Милдред?

– Ну да. А ты как?

– Бабушка. Папа всегда говорил о ней «твоя бабушка», и я как-то привыкла. – Она поворачивается к Джоне: – А для тебя она кто?

– Никто, – отрывисто отвечает он.

На несколько минут между нами повисает молчание. Паром продолжает двигаться к берегу. Белые домики становятся больше, желтая полоса пляжей обозначается четче. Скоро мы проходим мимо маяка, так близко, что видно гуляющих возле него людей. Пристань заполнена суденышками – по большей части они куда меньше того, на котором мы стоим. Оно ловко втискивается между двумя другими, и шум двигателей внезапно обрывается.

– Добро пожаловать на Чаячий остров! – объявляет капитан по громкоговорителю.

– Столько народа… – В голосе Обри, обводящей взглядом толпу на пристани, звучит нервная нотка.

– Место здорово разрекламировано, вот все сюда и рвутся, – замечает Джона, поворачиваясь от поручней к лестнице. – Не смотрели, сколько стоит снять здесь номер? Люди просто ненормальные, – качает он головой. – На Мартас-Виньярде или Нантакете пляжи куда лучше, но их привлекает маленький зачуханный островок – якобы из-за своей «небанальности».

По пути к выходу Джона сворачивает в сторону и вытаскивает из-под скамьи потрепанную спортивную сумку.

– А ваши вещи где? – спрашивает он меня и Обри.

– Сдали в багаж при посадке, – отвечаю я, оглядывая его пожитки. – У тебя что, больше ничего с собой нет?

Он перекидывает сумку через плечо.

– Мне много не надо.

Скоро мы вливаемся в поток сходящих с парома пассажиров, движущихся к берегу по узкому причалу. Прямо парад отпускников – несмотря на пасмурную погоду, все как один в шортах, темных очках и бейсболках. Мое красное платье совершенно выбивается из общей массы, однако я надела его не просто так. Его носила мама в старших классах, и это одна из немногих сохранившихся у нее вещей, в которых и сейчас можно ходить. Небольшая шпилька в адрес бабули, которая пригласила нас, внуков, но так и не пожелала признавать собственных детей. Они по-прежнему существуют, Милдред, вне зависимости от твоего к ним отношения!

Причал выходит на широкую мощеную дорожку. Дома по бокам обшиты дранкой разных оттенков белого и серого цветов. Я глубоко вдыхаю и слегка вздрагиваю – к соленому морскому воздуху примешивается аромат жимолости. Так пахнут мамины духи, но я никогда раньше не сталкивалась со смесью этих запахов в естественном виде.

Вдоль одной стороны дорожки выставлены крытые тележки с багажом. Мы с Обри отыскиваем номер 243, который нам назвал принимавший наши вещи служащий, и откидываем клапан.

– Вот они, – с облегчением говорит Обри, беря рюкзак и один из чемоданов.

Я начинаю вытаскивать свои – два на колесиках, один поменьше без – и здоровенную сумку для ноутбука. Сзади слышится недоверчивое фырканье Джоны.

– Это все твое?! – Я не отвечаю, и он добавляет: – Ты что, весь свой гардероб упаковала?

Даже не половину, но ему об этом знать необязательно. Как и то, что в небольшом одни только туфли.

– Мы здесь на два месяца, вообще-то, – напоминаю я.

Джона окидывает неодобрительным взглядом мои чемоданы «Туми» с алюминиевым корпусом, отделанным под перламутр. Наверное, если не знать, что мама купила их с рук на интернет-аукционе, смотрится слегка претенциозно. Особенно среди окружающих нас шорт и футболок. Деньги у отдыхающих на Чаячьем острове имеются, и немалые, но здесь не принято ими хвастаться. В этом частично заключается местный шарм.

– Вижу, дела у тети Аллисон идут неплохо, – ехидно замечает Джона.

– Ой, да брось. Подумаешь, привезла с собой побольше одежды, чтобы было из чего выбрать, – огрызаюсь я. – Ты сам собирался в какой-то выпендрежный научный лагерь на все лето, так что не тебе меня судить.

– Вот только выяснилось, что мне он не по карману. – По его лицу пробегает тень гнева, прежде чем оно снова принимает обычное утомленно-презрительное выражение. – Так что вместо этого я оказался здесь.

Я сдерживаю так и просящееся на язык «вот нам повезло!». Мне мало известно о финансовой ситуации что Джоны, что Обри. У нее, знаю, мать работает медсестрой, а отец последние десять лет пытается написать вторую книгу. Вряд ли они бедствуют, но уж точно не купаются в деньгах. С родителями Джоны все запутаннее. Дядя Андерс вроде бы финансовый консультант, но не в какой-то компании, а сам по себе. Пару недель назад, отыскивая информацию о родственниках в Сети, я наткнулась на короткую заметку в местной газете, где недовольный бывший клиент называл его «Берни Мейдоффом из Род-Айленда». Кто это такой, я не знала, пришлось гуглить. Оказалось, тоже консультант, который сел в тюрьму за организацию гигантской финансовой пирамиды и обман многих тысяч инвесторов. Я была слегка шокирована – наша семья, конечно, со странностями, но преступников у нас в роду никогда не было. Однако потом я почитала дальше, и в итоге выяснилось, что, хотя пара клиентов и обвиняла дядю Андерса в мошенничестве, достоверно ему можно инкриминировать максимум неудачные советы. История оказалась слишком мелкой для нью-йоркских газет, маме на глаза даже не попалась и не особенно ее впечатлила.

– Никто, имея хоть каплю рассудка, не доверил бы Андерсу свои деньги, – сказала она.

– Почему? – удивилась я. – У него же вроде блестящий ум, как ты говорила?

– Да. Но Андерса всегда заботили интересы только одного-единственного человека – его собственные.